Показателен пример архиепископа Варнавы (Накропина). Умный и наблюдательный, владыка достаточно быстро понял на чем держится влияние Распутина и стал умело ему противодействовать, видимо, желая занять место «старца». «Вследствие этого, – припоминал С. П. Белецкий, – при мне[948] уже можно было наблюдать, что приезды епископа Варнавы нервировали Распутина, он подозрительно относился к нему, старался причинять ему затруднения в приемах в высших сферах и всячески противодействовал сильному стремлению Варнавы уйти из Тобольской епархии на север. Но не могу умолчать, что, сделавши ту или иную неприятность владыке, Распутин через некоторое время старался чем-либо исправить ее»[949].
Наблюдения Белецкого подтверждаются и признаниями министра внутренних дел А. Н. Хвостова, сделанными перед журналистами в феврале 1916 г. «Варнава отстранен, – заявил он, – они боятся его влияния и поэтому Питирим с Распутиным его отдалили, как удаляют всяких лиц, которые могут ослабить их влияние»[950]. Разумеется, необходимо иметь в виду, что в указанное время Хвостов яростно боролся со «старцем» и был, естественно, весьма субъективен в оценках. Но в данном случае он не только характеризовал, но и констатировал (министр отвечал на вопрос, какую роль играет Варнава).
Много лет спустя, анализируя феномен Распутина, И. В. Гессен видел отличие «старца» от всех прежних «незатейливых чудотворцев» в его государственном влиянии. Однако, если это влияние укрепилось только в годы мировой войны (до осени 1915 г. сибирский странник не оказывал никакого давления ни министерские назначения), то стремление воздействовать на политику духовного ведомства проявлялось им еще в столыпинскую эпоху.
Интересуясь по преимуществу церковными делами, Распутин тем самым дискредитировал Церковь, которая в глазах многих потакала «хлысту и развратнику». Убедить в обратном могло лишь удаление «старца» из дворца. Однако вместо этого государь стремился любыми способами «замолчать» распутинский вопрос, считая его вопросом личным. В данном случае он удивительным образом отступал от всегдашнего правила связывать «личное» и «государственное», к чему был приучен еще Победоносцевым. Между тем неудачи войны стали связывать с изменой. «Любимца двора, странного человека Григория Распутина, молва признала немецким агентом, толкающим царя на сепаратный мир с Германией», – вспоминал Ф. И. Шаляпин[951]. Естественно, вспоминалась и царица – солдаты на фронте считали дурной приметой получать из ее рук Георгиевский крест – убьет немецкая пуля[952].
В таких условиях положение Святейшего Синода было поистине щекотливым. Во-первых, его члены уже имели печальный опыт противодействия «старцу» и знали, чем все заканчивается. Во-вторых, в условиях войны выступление против Распутина могло рассматриваться обществом как выражение политического и религиозного недоверия императрице: ведь об отношениях Александры Федоровны и сибирского странника распространялась масса небылиц. Кроме того, предреволюционный состав Святейшего Синода в своем отношении к Распутину не был един, да и отношения между митрополитами не походили на дружеские. Митрополит Владимир откровенно выказывал свою антипатию к митрополиту Питириму, а митрополит Макарий, как правило, молчал и ни во что не вмешивался. Архиепископы Сергий (Страгородский) и Антоний (Храповицкий) в то время не имели в глазах царской четы авторитета (как враги «Друга») и вести самостоятельную борьбу против Распутина не могли. Другие архиереи, не имевшие связей «в сферах» и помнившие судьбу епископа Гермогена, также не решались гласно выступить против «старца». Были и такие архиереи, что старались завязать с Распутиным добрые отношения – например, в этом подозревался Черниговский архиепископ Василий (Богоявленский).
Правда, пользовавшийся расположением Николая II член Святейшего Синода, протопресвитер русской армии и флота Г. И. Шавельский, по его словам, в марте 1916 г. разговаривал с императором о пагубном влиянии Распутина на моральный дух армии[953]; но к удалению «старца» этот разговор не привел. В итоге, священноначалие Русской Церкви оказалось заложником обстоятельств и времени: оно не имело возможности ни выступить против «старца», ни заявить о церковной позиции по «распутинскому вопросу». В ответ на обвинения в поддержке Распутина иерархи молчали.
Ситуация скандально разрешилась убийством «старца», совершенном во дворце князя Юсупова в ночь с 16 декабря 1916 г. В убийстве принимали участие также член Государственной Думы Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович, доктор Лазоверт и поручик Сухотин. То, как в обществе восприняли известие об убийстве Распутина, свидетельствовало, что процесс десакрализации самодержавной власти зашел слишком далеко – смерть царского «Друга» воспринималась чуть ли не как национальная победа. Даже в Ставке верховного главнокомандующего «и высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь как в день Пасхи»[954]. По словам Ф. И. Шаляпина, убийство Распутина укрепило мнение народа в наличии при дворе измены: ее заметили и за нее отомстили убийством. А раз так – все, что рассказывали о Распутине – правда![955]
Всевозможные слухи стали распространяться о том, где и как будет похоронен «старец». 19 декабря газета «Русская Воля» сообщила, что принято решение хоронить недалеко от столицы и привела легенду, рассказывавшуюся для оправдания этого слуха – «Убитый – прямой потомок легендарного Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири – и вот…»[956] Получалось, что Распутин – родственник Николая П. Подобные легенды не могут удивлять: еще Илиодора – друга-врага «старца» – после его победы над правительством Столыпина народная молва выставляла «незаконным братом государя, от отца, чисто русской крови»[957]. Психология народного восприятия очевидна – авторитет указанных лиц «освящается» их личной (то есть родственной) близостью к источнику власти. Следовательно, слухи о порочности таких «родственников», равно как и сведения об их благочестии непосредственно затрагивали психологию восприятия «простым народом» самих носителей высшей власти. По существу, это был религиозный подход к власти, свидетельствовавший сколь опасно игнорировать настроения, распространенные в обществе.
Петроградские газеты, печатавшие во второй половине декабря 1916 г. заметки о Распутине, отмечали, что недоучет религиозного отношения общества к «Другу» сказывается и на авторитете верховного носителя власти, правившего «милостью Божией». Слухи о «старце» подрывали и авторитет Православной Российской Церкви. Газеты сообщали своим читателям, что среди некоторых кругов столичного духовенства обсуждался вопрос, можно ли служить по Распутину панихиды. «По этому поводу запрошен преосвященный Питирим, митрополит Петроградский, – сообщали „Речь“ и „Биржевые ведомости“. – Передают, что в покоях владыки 19-го декабря происходило совещание. Обсуждались, между прочим, вопросы о порядке и месте погребения. 19-го декабря в епархиальных кругах распространился слух, что после Нового года митрополит Питирим переезжает в Киев»[958].
Увязка со смертью Распутина возможного перемещения владыки в Киев (и, следовательно, возвращения оттуда митрополита Владимира) – сама по себе достаточно показательна. Этого, вплоть до Февральской революции, не произошло, однако надежда многих на такой исход – совершенно очевидна.
Распутин был похоронен 21 декабря в Царском Селе, рядом с Феодоровским собором. На похоронах присутствовала царская семья. По сообщению министра внутренних дел А. Д. Протопопова, именно Александра Федоровна и решила хоронить его в Царском Селе. И она, и император восприняли смерть «старца» внешне спокойно – Александра Федоровна только выразила надежду, что молитвы мученически погибшего Григория Ефимовича спасут их семью от опасности переживавшегося смутного времени. Николай II поинтересовался впечатлением, произведенным убийством на общество и настроением, которое в этой связи создалось[959]. Видимо, впечатлением от случившегося они не хотели делиться даже с человеком, которому всецело доверяли.
На грудь «старца» царица положила иконку, которой благословил ее архиепископ Арсений (Стадницкий) 11 декабря 1916 г., во время посещения новгородского Знаменского собора, где находилась чудотворная икона Знамения Божией Матери. В этой поездке, оказавшейся последним до революции путешествием Александры Федоровны, ее «инкогнито» сопровождал и сибирский странник[960].
Отпевал Распутина не столичный митрополит, а епископ Исидор (Колоколов; 1866–1918), человек скандальной известности[961], лишь благодаря непонятному заступничеству «старца» незадолго перед революцией обретший «высочайшее благоволение». В 1916 г. он был управляющим, на правах настоятеля, Тюменским Троицким монастырем. Показательно поведение этого епископа. Вскоре после похорон «старца», вечером 24 декабря, по поручению митрополита Питирима, он приехал к члену Святейшего Синода протопресвитеру придворного духовенства А. А. Дернову с просьбой заранее подписать синодальный журнал по еще не заслушанному в присутствии делу. Оно касалось помилования монаха, обвиненного в изнасиловании и тому подобных пороках.
Видя, что успеха не имеет, Исидор, по словам Дернова, принялся валяться на полу, умоляя подписать журнал и в качестве последнего аргумента заявив, «что он ночью, в Чесменской богадельне, отслужил обедню и отпевание Григория Распутина. Когда отец Дернов ему с укоризной заметил, – записывал в дневнике переданное ему протопресвитером сообщение великий князь Андрей Владимирович, – как он мог ночью совершать обедню, что против всех правил Церкви, то епископ Исидор сознался, что был вынужден это сделать». Сообщая все это вел