«По имеющимся у меня сведениям, в округе, несмотря на принимаемые меры, продолжает укрываться от военной службы под тем или иным предлогом значительное количество воинских чинов, как подлежащих призыву в войска, так и бежавших из частей Донской армии. Этот преступный элемент находит у населения вверенного мне округа если и не благожелательное, то во всяком случае безразличное к себе отношение, причем такое положение усугубляется попустительством станичных, волостных, хуторских и поселковых атаманов. Между тем долг каждого гражданина, а тем более выборной власти, обязывает принять все меры к изъятию из своей среды этих негодяев».
«Легальное» дезертирство в белом стане облекалось в тысячу разных форм, порою довольно оригинальных.
Такова была, например, запись во вновь формируемые части.
В Доброволии существовала мания к новым формированиям со старыми названиями. Считали, что стоит войсковой части присвоить какое-нибудь славное боевое имя, например, Фанагорийский гренадерский полк (любимый суворовский), как весь зачисленный в него сброд моментально превратится в чудо-богатырей. Доблесть и отвагу ставили в зависимость от выпушек, бантиков, петличек, изодранных знамен, бравурных маршей.
Формированием ведали нередко разные аферисты, набивавшие карман на выгодном деле. Офицеров всегда находилось достаточно, даже старых кадровых того самого полка, который возрождался. Насчет солдат дело обстояло слабо. Благодаря невероятному дезертирству, едва удавалось затыкать дыры на фронте, вследствие чего формирование новых частей замедлялось. Некоторым из них так ни разу и не удалось понюхать пороха.
В газетах того времени кишмя кишели объявления на манер такого, напечатанного в «Донских Ведомостях», и № 166 от 20 июля 1919 года:
«В формируемую запасную сотню туземного конного дивизиона нужны офицеры, кавалеристы, юнкера, вольно-определяющиеся и охотники. Запись производится в Новочеркасске, Платовский проспект, д. № 59‑а».
В составе Донской армии возрождались лейб-гвардии финляндский и Московский полки, Мариупольский гусарский, Клястицкий гусарский и т.д.
Что из себя представляли эти полки по своему составу, видно хотя бы из примера Мариупольского гусарского полка, для которого кое-как удалось сформировать два эскадрона. По словам «Донских Ведомостей», тут служили добровольцы-партизаны, донские, кубанские и терские казаки, кабардинцы и бывшие солдаты регулярной кавалерии[162].
Формирование л.-гв. Финляндского полка началось в станице Бесергеневской с приобретения музыкальных инструментов и найма музыкантов, чтобы услаждать за обедом слух кучки офицерского кадра. Не получив вовремя жалованья, хор разбежался, прихватив в виде залога казенные инструменты, и нанялся в какой-то подобный же блестящий полк.
Вот в такие-то части валом валили дезертиры, учитывая, что хотя их и должны двинуть на фронт, но улита едет – когда-то будет. Командиры, нуждаясь в людях, принимали всякого, кто ни приходил, и не особенно строго следили за документами.
«За последнее время, – писал 31 мая 1919 года донской атаман в приказе № 872, – наблюдаются случаи зачисления в части войск, учреждения и заведения военного ведомства казаков других частей, выбывших из них по различным причинам, причем зачисление это происходит без ведома и согласия начальников частей, из которых казаки эвакуированы. В эту категорию входят и казаки, самовольно оставившие части. Зачисляясь в тылу, эти казаки думают, что они, будучи уже зачислены в новые части, тем самым искупают свою вину – самовольное оставление частей. Приказываю немедленно откомандировать таких людей в свои части. В случае повторения подобных явлений на начальников буду накладывать взыскания».
Иногда находились такие ловкие предприниматели, которые начинали формировать отряды с исключительной целью наживаться от зачисления в них дезертиров. Так, в ноябре 1919 года ростовская городская стража задержала субъекта подозреваемого в уклонении от военной службы. В участке он заявил, что состоит во вновь формируемом партизанском «славянском» отряде, хотя по национальности принадлежит к чистокровным русским. Организатор отряда, г. Стоянович, явился в участок хлопотать об освобождении арестованного. Стража заинтересовалась, где ж казармы этого отряда, к какой армии, Донской или Добровольческой, он причислен, кто дал разрешение на формирование и т.д. По расследовании оказалось, что «славянский» отряд – миф, что солдаты этой части сражаются в игорных притонах, производят разведки на бирже, ведут хозяйственные операции в кафе «Ампир», притоне спекулянтов[163] и т.д.
Второй вид легального дезертирства состоял в зачислении на мнимую службу в предприятия, работающие на оборону. К нему прибегали, по преимуществу, ремесленники и торговцы, те элементы города, которые, по словам члена Круга П.М. Агеева, имели «золотой ключ» для освобождения их от призыва.
Генерал Богаевский, в приказе от 22 октября 1919 г. за № 1681, отметил и это явление:
«Предприятия и учреждения, работающие на оборону, принимают не только военнообязанных, но и явных дезертиров, подлежащих преданию военно-полевому суду. С грустью подчеркиваю этот невероятный по своей смелости факт! Это делается тогда, когда налицо имеется свыше десяти тысяч военнопленных, которых правительство предлагает поставить на работу».
Далее в этом приказе следовал целый ряд упреков.
Но и только!
Про военнопленных атаман упомянул кстати: их не знали, куда девать. Порою в «Донских Ведомостях», среди объявлений о продаже мануфактуры, только что прибывших – поросят и битой птицы, предлагался товар такого сорта:
«Военнопленные имеются в большом количестве. Требования адресовать в военный отдел правительства всевеликого войска Донского»[164].
Кой-куда их назначали, но, ввиду общей расхлябанности, не умели использовать их труд должным образом. Душ десять взяли для обслуживания донского войскового (офицерского) собрания.
12 октября 1919 года управляющий военным отделом ген. Дубовской писал в своем приказе[165]:
«10 октября я посетил войсковое собрание и был поражен его неряшливым видом. У входных дверей никого. От великолепного здания остались внутри только развалины. Войти в собрание без отвращения нельзя. Такую запущенность нельзя объяснить недостатком рабочих рук, так как находящиеся при собрании восемь военнопленных жалуются на отсутствие работы и играют в карты».
Донской Войсковой Круг проявил некоторую законодательную энергию в борьбе с дезертирством. Он образовал комиссию по поверке лиц, освобожденных от мобилизации. Ей удалось за полгода отправить на фронт до 1200 человек, девятерых она предала военно-полевому суду.
Но ни один чиновный укрыватель не понес наказания. А в укрывателях и лежало все зло.
Попытки, правда, делались. Но, помилуйте, как же было садить на скамью подсудимых представителей общественности, представителей промышленного капитала, представителей интеллигентных профессий и т.д. Что скажет Милюков в Париже, Крамарж в Праге, Гессен в Берлине?
Однажды в «Донских Ведомостях» появилась заметка о том, что председатель чрезвычайной комиссии по проверке мобилизации в г. Новочеркасске полк. Пронин в беседе с корреспондентом газеты сообщил о предстоящем предании суду администрации фабрики суконных изделий общества «Утоли моя печали» за укрывательство мобилизованных. Однако спустя несколько дней появилась поправка:
«Чрезвычайная комиссия лишь сделала постановление о предании администрации упомянутой фабрики военно-полевому суду, но окончательное разрешение вопроса зависит от командующего армией, которому передано постановление»[166].
Командующий армией, конечно, положил на всем крест.
Председатель чрезвычайной комиссии по поверке мобилизации в г. Ростове ген. Алферов (одно время был донским премьером) нашел нужным проверить документы некоторых лиц, проживавших в «Палас-Отеле». Донской углепромышленник Лилиевский не пожелал явиться в комиссию, вследствие чего его подвергли приводу и заключили в кордегардию. Но он подал атаману жалобу, указывая в ней, что ген. Алферов поступил с ним так сурово из личной мести, и тотчас же был освобожден[167].
Стоило только привлечь кого-нибудь из «общества», как сейчас же нажимались все педали, чтобы вызволить его из беды. Помню один случай из нашей судебной практики.
В Ростове каким-то чудом уличили одного врача Э. в том, что он выдал свидетельство военнообязанному о мнимой болезни и спас его от призыва. Так как врач оказался евреем, то известная часть прессы подняла шумиху. Комендатура посадила врача в тюрьму, дело же передали военному следователю подполковнику Р. Вскоре нахлынула волна новых злоб дня, и об этой истории забыли.
Тогда подняла голову родня доктора. Ко мне в Новочеркасск подослали красивую даму, назвавшуюся племянницей арестованного. Она умильно просила меня освободить «дядю» и убедительно предлагала, в случае приезда в Ростов, навестить ее, так как она скучает.
Однако я проявил жестокосердие.
Махнув на меня рукой, изыскали какой-то другой способ.
Через неделю или две врач уже гулял на свободе, а следствие, как и подавляющее большинство следствий, затянулось до нашествия большевиков.
Сотни простаков приговаривались ежедневно к наказанию розгами за уклонение от фронта; но я не помню ни одного случая, чтобы пострадал за ту же вину хоть бы один интеллигент или торговец.
То, что происходило на Дону, повторялось повсеместно. Везде шла борьба с дезертирством, но чаще всего бумажная и всегда бесцельная. В Екатеринодаре, например, при штабе главнокомандующего существовала особая комиссия по выработке мер к устранению этого зла. Она не нашла ничего более практичного, как возложить ловлю дезертиров на квартальные организации.