Квартирный вопрос здесь усложнился до крайности ввиду перехода сюда в августе всех центральных учреждений Доброволии, кроме деникинского штаба, разместившегося в г. Таганроге.
«Когда-нибудь Ростов будут посещать туристы, – писал в «Приазовском Крае»[242] Виктор Севский. – Город, в котором жила вся Россия. Улицы будут пестреть мраморными досками: «В этом доме на подоконнике спал Павел Николаевич Милюков», «В лифте этого дома нашел приют Леонид Собинов». Будет музей, в котором потомки соберут все достопримечательности нашего времени. «На этом табурете спала от часу до четырех балерина Гельцер, а с четырех до восьми писатель Гусев-Оренбургский». «Гардероб, в котором было общежитие членов кадетского съезда». «Скелет ростовца до уплотнения и после уплотнения». Утро в доме ростовца. Сам поднимается из-за письменного стола и кричит сыну: «Ваня, принеси лестницу: Григорий Петрович с книжного шкафа слезать будет».
Фельетонист пересолил, но не слишком. Комендатура указала мне номер в гостинице «Москва», по Большой Садовой.
– Но ведь в этом номере живет военный министр Армении. Что мы с ним будем делать? – взмолилась администрация, прочитав ордер.
Я снова пошел в комендатуру.
Извинились и дали ордер на № 12 в гостинице «Франция».
– Вы, что же, хотите поселиться четвертым? – спросил меня швейцар этого отеля.
– Как четвертым? Почему?
– Очень просто. Там живут три приезжих генерала. Для одного в номере есть койка; другой спит на креслах, третий на полу.
Тут уж я вспылил.
– Знать ничего не знаю. Номер отведен для меня одного. Выселяйте генералов или что хотите делайте, но давайте мне помещение. У меня завтра заседание, мне надо читать дела.
Имея самое серьезное намерение предложить их превосходительствам убираться, куда пожелают, я открыл дверь в номер, сделал два шага и остолбенел.
В неуютной комнате, загроможденной дорожными вещами, заваленной всякими отбросами, которых, наверно, не убирали две-три недели, возле грязного стола, усеянного объедками и уставленного грязной посудой, сидело трое: два генерала и один статский. В последнем я сразу узнал тоже генерала, да еще какого! Это был бывший начальник Александровской Военно-юридической академии, в которой я получил образование, генерал-лейтенант Звонников. Двое других, генерал-майоры фон-Ремер и Московенков мои сослуживцы по Кавказу.
Я поздоровался и объяснил, возможно деликатнее, генералам, что комендатура, должно быть, по недоразумению отвела мне этот самый номер.
– Мы знаем, – весьма миролюбиво сказал Звонников, – что живем незаконно. Нам отвели номер всего лишь на две недели, а мы тут обретаемся около месяца. Но мы в этом не виноваты. Куда нам деться!
Меня поразил запуганный вид их превосходительств и робкий, неуверенный тон речи. Хотя судейские генералы и в прежние времена славились своей простотой и доступностью, но все-таки генерал – генерал.
– Мы прибыли с Украины, – пояснили они. – Когда Деникин взял Киев, нас зарегистрировали и заставили ехать сюда для реабилитации.
– Вы служили у большевиков?
– Я, например, – ответил Звонников, – работал в кооперативе. Совсем свыкся с жизнью частного человека. Большевики меня не трогали. Не знаю, для чего сорвали меня с места. Я более не хочу служить на военной службе, уже и лета мои предельные… Зачем меня оторвали от семьи? А ну, как Добровольческая армия сейчас отступит? Порвется всякая связь с семьей… Когда еще высшая следственная комиссия при штабе Деникина разберется в том, что мы делали при большевиках.
Метаморфоза со Звонниковым поразила меня. От прежнего блестящего, фатоватого генерала-карьериста и моложавого бон-вивана не осталось и следа. Сняв юпитеровскую форму, он точно переродился.
– Эк ведь как их опрощают в Совдепии! – невольно думал я.
Сетуя на то, что Доброволия бессмысленно оторвала его от семьи, Звонников точно предугадывал, что ему уже больше не увидеть жены и детей: через месяц его сразил тиф.
Ген. фон Ремер и Московенков тоже служили в каких-то советских учреждениях в Киеве, за что и расплачивались.
Я заверил тройку своих старших коллег, что не только не стану покушаться на их убогий угол, но даже приму все меры к тому, чтобы номер закрепили за ними.
– Заночую у председателя, а завтра буду скандалить в комендатуре, – сказал я, прощаясь с генералами, и отправился по Садовой.
Возле Таганрогского проспекта встретил того, к кому шел.
– А ведь я иду к вам, – утешил меня старик. – Думаю, пустите до утра в свой номер.
– Как так? Что такое?
– Да, штука скверная. Мне указали номер в «Палас-Отеле», где хлопнули Рябовола. Прихожу, а там живет госпожа Комиссарова, жена генерала-охранника, недавно выселенного с Дона. Несчастие вселило в нас энергию, и мы решили нажать на генерал-губернатора Семенова, хозяйничавшего в Ростове наравне с добровольческими властями.
– Так и так, отказываемся судить. Сейчас же возвращаемся в Новочеркасск и донесем атаману о том, что суд не состоится за отсутствием для нас квартир.
Угроза до некоторой степени подействовала. Старый полицейский обещался завтра силою выселить г. Комиссарову, на сегодня же пристроил куда-то ген. Петрова. Я заночевал у знакомых.
– Тиф есть, а комнат нет! – острили в переполненном Ростове.
Здесь творилось подлинное вавилонское столпотворение, еще большее, чем год тому назад в Екатеринодаре. С кем только не приходилось здесь встречаться! Те люди, которых я давно считал сгнившими в земле, неожиданно вырастали предо мной где-нибудь на повороте улицы и в свою очередь застывали от изумления при виде меня.
Одни – покамест робкие, приниженные. Это пришельцы из «освобожденной» России. Кого из них пригнали, как ген. Звонникова, фон Ремера и Московенкова; кто и сам явился сюда на ловлю счастья и чинов, считая, что пришел крах Советской власти.
Другие щеголяли по Садовой с высоко поднятой головой. Эти соблюли непорочность в отношении великой и неделимой. Тот теперь служил в Осваге, тот в каком-нибудь центральном учреждении Доброволии, тот считался губернатором еще незавоеванной губернии. Таков был, например, ген. Мустафин, наш судейский. Ему адски не везло в жизни. В начале 1917 года он получил назначение губернаторствовать в Туркестан. Но, пока ехал туда, стряслась революция. Отставили. Через год с небольшим гетман всея Украины назначил его градоначальствовать в Одессу. Оттуда скоро вышиб Петлюра со своими гайдамаками, а потом большевики.
Теперь он считался кандидатом на должность градоначальника Москвы и с нетерпением ожидал падения столицы.
В Ростове кипела жизнь, но весьма своеобразная: спекулятивно-пропойно-погромная. Недаром ведь здесь гнездился центр великой и неделимой!
– Там готовится еврейский погром, – говорил про этот город И.Л. Макаренко еще в июне, на погребальном обеде в память Рябовола. – Готовят его старые, испытанные монархисты, гнездо прочное и крепкое. Многие ростовцы говорят, что офицеры бывшей гвардии даже Деникина считают левым, а Колчака – большевиком. Можете себе представить, какая там царит атмосфера.
Макаренко не ошибался. Идеи «Веча», «Земщины», «Резины» здесь усиленно насаждали «Вечернее Время» и еженедельная газета Н.П. Измайлова «На Москву».
«Тебе, Добровольческая армия! Тебе, крестоносная! Тебе, христолюбивая! Тебе, героиня, посвящаем мы наше слово и шлем тебе наш первый привет», – гласила передовая статья первого номера этой газеты.
Далее добавлялось:
«От редакции. Евреи в газете никакого участия не принимают и принимать не будут. Наша газета начала восстановление великой и неделимой без участия евреев».
Тут же следовало приветствие газете от группы офицеров 1‑го Марковского полка, в числе семнадцати человек, выражавших свою радость по поводу того, что русский народ начинает сбрасывать с себя еврейское иго.
Газета с самым серьезным видом убеждала публику в том, что настоящее имя Керенского Арон, а фамилия – Кирбис, и с восторгом сообщала, что в Тунисе «уже их громят». Она перепечатывала из «Разведчика»[243] старые антисемитические статьи покойного М.И. Драгомирова, отца Абрама Михайловича, и пускала в обращение новые, сочиненные ее сотрудниками, пословицы:
«Гори хворостину, да и гони жида в Палестину».
«Знай, – Панкрат с Федотом извели жида бойкотом».
И так далее в том же духе.
Уличная толпа с нетерпением ждала очередного номера. Одни покупали газету из любопытства, другие – чтобы упиваться назидательным чтением, как пищей для души.
Едва только на Садовой раздавались звонкие голоса газетчиков-подростков: – Газета «На Москву», газета «На Москву», – как улица сейчас же оживлялась и начинала гоготать.
Однажды я был свидетелем такой сценки:
– Газета «На Москву», газета «На Москву», – выкрикивал мальчуган.
– Эй ты, – крикнул ему какой-то офицер, гулявший под ручку с барышней. – На тебе двадцать рублей, кричи, сам знаешь что.
– Спасибо, дяденька, – пропищал малыш, взяв деньги, и стремительно понесся по улице с криком:
– Газета «На Москву», русская, национальная. Бей жидов, спасай Ростов! Газета «На Москву»…
– Бей жидов! – носилось в воздухе.
Заборы, стены уборных безжалостно измазывались погромными надписями.
Чай Высоцкого,
Сахар Бродского,
Россия Троцкого, —
Бей жидов,
Спасай Ростов, —
горланили хулиганы.
Такая атмосфера царила в тогдашней столице Доброволии, когда мы прибыли туда разбирать дело об убийстве Рябовола.
В первый день процесса, незадолго до начала заседания, секретарь доложил мне, что меня спрашивает какой-то полковник.
Я вышел в залу и увидел здоровенного детину, лет тридцати пяти, офицера из типа бурбонов.
– Подполковник Панченко. Член союза «восстановления династии Романовых», – отрекомендовался он.