тва находятся на Паросе на пути, чтобы соединиться с нами, я не сомневаюсь, что мы будем еще в состоянии пресечь подвоз провианта в Константинополь.
Что касается оставшейся части платежей по найму трех английских транспортов, отправленных с Хиоса в Маон, чтобы там они были уволены, я послал векселя для их оплаты и счел наилучшим уволить их, чтобы предупредить какие-либо жалобы со стороны Великобритании. Хотя они были при мне во время атаки на турецкий флот, они ничего против неприятеля не учинили, только служили ко умножению нашего числа, без которого и в мысли мои б не вошло, чтоб идти против такой превосходящей силы. Они поначалу отказались отправляться, так как я не имел каперских свидетельств (Letters of Marque)672, но они отправились с охотой после того, как я дал капитанам и их офицерам документы (commissions)*, [на поле приписано:] *которые были конфирмованы российским двором, и они получали ранг согласно дате этих патентов, хотя и в противность морскому праву, которое обязывает каждого регулярно получать повышение на морской и сухопутной службе*.
Я намереваюсь оставить это письмо у графа Орлова вместе с письмом, написанным 23 [сентября], так как я иду в Лемнос для совета с графом Орловым и вернусь, если смогу получить запас хлеба, в чем я весьма опасаюсь, согласно последним сведениям с Лемноса. Я оставлю «Саратов», «Надежду», «Африку» и «Св. Павел» до тех пор, пока судьба крепости не решится. Имею честь оставаться верным и преданным слугой Вашего сиятельства
Д. Э.
[Далее примерно одна страница зачеркнута; удается разобрать следующее:] *После того как я закончил приведенное выше письмо, я послал за капитаном французского корабля, который шел под флагом, гюйсом и вымпелом, и спросил его, почему он не подчинился кораблю Ее императорского величества, что он имел паспорт от графа Орлова идти к Смирне, а он пошел к Константинополю, что я имею большое желание повесить его на рее как шпиона, отчего он сделался сильно зол и ни капли не испугался, сказав, что он не шпион. Я сказал ему, что если таковым не является он сам, то является его секретарь, и что, если я задержал бы его, тот бы не отправился в Константинополь по воде или не столь простым способом. Он потребовал разрешения продолжить путь – а я сказал ему, что я направляюсь на Лемнос утром и что он должен будет идти со мной, так как это на пути к Смирне. Он пожелал, чтобы я вернул ему его паспорт, что я делать не хотел. Я не видел никакой возможности для корабля неутральной державы иметь такой паспорт, если этот корабль не является кораблем для обмена военнопленных*.
Среда [15/]26 [сентября]. При свете дня мы снялись, оставив «Саратов», «Африку», «Надежду» и [пинк] «Св. Павел», который только что вернулся с Лемноса. В то же время мы увидели корабль Ее императорского величества «Ростислав», огибающий северную сторону Лемноса, на котором (как мне сообщил капитан французского корабля) находился граф Федор Орлов. Французский корабль ночью снялся с якоря и продолжил свой путь, [зачеркнуто:] *так как, согласно Рескрипту, я предпочел не применять силу, чтобы задерживать его*.
К 10 утра мы были перед гаванью Порто-Мудро на Лемносе, к полудню нам открылся форт на западной стороне острова, который осаждал граф Орлов.
Четверг [16/]27 [cентября]. В 1 час пополудни мы встали напротив маленькой гавани при форте, где, как мне сказали, был граф Орлов. [Приписано сверху:] *Как мне сказали, он был на фрегате «St. Paul»*.
Я приготовился салютовать его флагу, но не увидел такового. Я покинул «Не Тронь Меня» под парусом при ветре, дующем прямо от берега, с приказом, если они смогут удержаться, то не вставать на якорь до тех пор, пока не услышат моих распоряжений. Но если они будут принуждены встать на якорь, они должны с якоря сняться до моего возвращения, [когда] на бизань мачте «St. Paul» будет поднят сигнальный флаг, чтобы они могли немедленно стать под паруса.
Я вступил на борт фрегата, встретив почетный прием, и примерно через 10 минут меня провели к графу. После того как мы закончили с первыми приветствиями, я представил ему отчет о гибели корабля и о состоянии моей эскадры. Он принял его холодно и спросил, как я посмел остановить французский корабль, если у того был выданный им паспорт. Я понял, что французский капитан, вероятно, был с графом и поднял паруса, когда мы оказались в виду форта. Я ответил, что моей обязанностью было проверять каждый корабль, направляющийся в сторону Дарданелл или из пролива, и если бы он подошел ко мне после своего возвращения, как обещал, чтобы мои корабли не гнались за ним, у меня бы не было ни малейшего подозрения и я бы не задержал его ни на минуту, [зачеркнуто:]*так как я знал, что он должен вернуться*. Было невозможно знать на расстоянии, было ли это одно и то же судно. А то, что этот корабль несколько часов подвергал себя опасности, когда за ним гнались и велась пальба, вызвало сильные подозрения, их усилило и то, что в его паспорте значилось, что корабль направляется в Смирну, и я не мог и подумать по свойству этого паспорта, что его сиятельство желал бы, чтобы корабль пошел в Константинополь со столь свежими сведениями. Не видел я и никакой необходимости ни для какого неутрального корабля в получении паспортов, [зачеркнуто:] *так как по рескрипту Ее императорского величества мы едва ли могли вообще иметь дело с неутральными судами*.
Он сказал в ответ, что капитан жаловался, что я принял его за шпиона и [зачеркнуто:] *грозил повесить его как шпиона*. Я этого не отрицал и сказал графу, что я не мог рассматривать капитана и секретаря в ином свете, в особенности потому, что они прибыли по незначительному поручению.
На это я не получил никакого ответа. Затем я стал обсуждать вопрос о хлебе, так как у меня оставался запас только на 14 дней. Граф сказал, что он сам разочарован, [не получив хлеба].
Так как приближалось время обеда и мне был оказан холодный прием, который мне совсем не понравился, я, не получив и намека на приглашение остаться на обед, спросил графа, имеет ли он для меня дальнейшие приказы. Он захотел, чтобы я прошелся вокруг Порто-Мудро, и [сказал,] что даст мне знать наземным путем к тому времени, когда я там окажусь. Я откланялся и попросил офицера на палубе поднять сигнал на его бизань-мачте, так как я видел, что «Не Тронь Меня» встал на якорь. Я вернулся около половины четвертого и обнаружил, что корабль изготовился возвращаться в Порто-Мудро.
К 6 часам пополудни мы подошли и встали на якорь на рейде вне гавани. На своей шлюпке я подошел к берегу, ожидая получения письма или приказа от графа. Стемнело еще до того, как я поднялся на борт корабля адмирала Спиридова, который, казалось, очень обрадовался нашей встрече и очень сожалел о потере [«Святослава»], приключившейся со мной. Я спросил его, не может ли он поставить мне хоть сколько-то хлеба, на что он ответил, что они сами в хлебе сильно нуждаются; что под началом командора, а теперь контр-адмирала Грейга сооружается несколько печей; что там имеются две мельницы, на которых перемалывается зерно. Он выглядел весьма удивленным, когда услышал, что я так долго находился на борту [после того, как «Святослав» стал на мель], и сказал, что это совсем неправильно, что я очень рисковал своей жизнью; что, хотя этого никто не знал, но в случаях, когда российский корабль терпит бедствие, матросы бунтуют и обычно убивают своих офицеров.
Я простился с ним и отправился на корабль к адмиралу Грейгу, который вскоре прибыл туда с берега и с ним граф Эффингем, который прошел сюда пешком от форта после того, как я отбыл от графа. Милорд вскоре объяснил мне причину, по которой я встретил такую холодность и не был приглашен на обед. Он сказал: «Вы застали графа врасплох, он не был готов, его каюта была в беспорядке, в грязи и там его две любовницы, с которыми он каждую ночь делит постель, они были вынуждены поспешить в другую каюту, чтобы Вы их не видели». Милорд предполагал, что граф не осмелился показать мне то, как он живет, а если бы я остался, ему бы пришлось представить мне его любовниц. [Зачеркнуто:] *Было достаточно англичанину находиться в каюте любого ранга*. По ночам 8 или 10 офицеров валяются на полу каюты, а граф и его любовницы находятся в капитанской каюте корабля.
Я остался ужинать на борту до часу ночи вместе с графом Эффингемом, который собирался вернуться на шлюпке, ее специально должны были за ним прислать. Был штиль, когда мы поднялись на борт, и такая погода стояла все утро.
Пятница [17/]28 [сентября]. В 4 часа пополудни мы снялись, но из‐за безветрия вынуждены были опять бросить якорь. В 4 утра снялись, чтобы присоединиться к оставшейся части моей эскадры, принужденные стоять до тех пор, пока у нас не останется ни одного фунта хлеба.
Из того, что я услышал, как они вели осаду, не было никаких надежд на взятие [форта], если бы он даже был нужен. Все время владея столь замечательной гаванью, они не конопатили и не чистили ни один из их кораблей, даже попавший им в руки турецкий военный корабль [«Родос»], которому они так радовались, но который давал такую течь, что помпы на нем работали постоянно, пока они два месяца стояли в одной из лучших гаваней Европы с островом посреди этой гавани, с пресной водой, имея все возможности килевать корабли. [У них были] большие греческие 400-тонные каики (или другие суда), которые можно было уменьшить и сделать понтоны. Все это, вместе взятое, убедило меня, что, пока я имею какую-то связь с другой эскадрой и нахожусь под командой сухопутного офицера, который едва ли что-то смыслил даже в наземной службе, я должен распрощаться с надеждами оказаться хоть чем-то в дальнейшем быть полезным для двора, нанявшего меня*. [Приписано:] *Что и подтвердилось*.
[Все становится ясно] из отчетов, которые я получил от английских волонтеров, бывших во время осады Лемноса, один из которых673