Я долго ожидал прибытия бумаг, за которыми, как я имел основания предполагать, никто никогда и не посылал, и о них говорилось только для того, чтобы меня вывести из себя или заставить совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, дав таким образом повод для увольнения.
Между тем во время болезни я получил следующее письмо от графа Чернышева.
[На полях текст письма И. Г. Чернышева:] *Сэр,
Находясь все еще в ожидании бумаг по вопросам, отмеченным в письме от 26 апреля, которое я имел удовольствие Вам написать, мы, сэр, только что получили иные сведения от адмирала Спиридова, в одном из которых сообщается, что командор Барш, имеющий ранг бригадира, командовавший военным кораблем, был Вами обесчещен и понижен до лейтенанта, и Вы заставили его исполнять лейтенантские обязанности с 15 мая по 28 июня, когда восстановили его в прежнем звании. Столь беспримерно жестокое наказание, подобного коему дотоле не было известно, может быть применено только в очень серьезных случаях с огромными последствиями, и то только после того, как военный суд объявит вину и назначит наказание. Будьте добры, сэр, подготовить рапорт, в котором Вы объясните, как это случилось и за что он этого удостоился, и если это было решение военного суда, то кто были судьями. В случае же, если в противность всем ожиданиям была нарушена эта формальность, столь необходимая и предписанная законами, требуется, сэр, чтобы Вы объяснили, какое право или полномочие, по Вашему мнению, позволяло Вам прибегнуть к подобному нарушению законов и что за причины заставили Вас так поступить. Без этого подобный акт может быть определен как величайшее тиранство и, соответственно, не сделает этот поступок примером для подражания (would hinder emulation), что является душой всех хорошо отрегулированных служб. Имею честь оставаться, сэр, граф Чернышев*758.
Я был слишком болен, чтобы отвечать немедленно, но подтвердил получение письма следующей запиской:
10[/21] июня 1771 г.759
Следуя приказу Вашего превосходительства, который я только что прочитал, я не премину, как только позволит мне здоровье, составить рапорт относительно командора Барша и обстоятельств, его касающихся. Имею честь оставаться Вашего превосходительства слугой Д. Э.
Как только я смог скопировать Журнал военных действий (Minutes of the Action) в частях, касающихся дела командора Барша, на двух языках, на английском и на французском, а перевод [на французский] сделал мой сын, я отправил следующий ответ вместе с Журналом военных действий:
26 июня[/7 июля] 1771 г. Его сиятельству графу Чернышеву760.
Жестокая лихорадка и приступ подагры не позволили мне ранее выполнить приказ Вашего сиятельства и отправить Вам рапорт о деле командора Барша. Верно, что я понизил в чине этого офицера и что заставил его служить лейтенантом, а также что после победы при Чесме я восстановил его в чине: все это я совершил без военного суда и льщу себя надеждой, что, когда Ваше сиятельство изучит Журнал, веденный на борту моего корабля, Вы увидите, насколько тяжелым и очевидным было преступление командора Барша и какими серьезными основаниями я располагал для понижения его в чине без военного суда.
Когда Ваше сиятельство задумается о самом славном моменте в моей жизни и, возможно, самом славном и важном для оружия Ее Величества и для российского флага, когда с тремя линейными кораблями и двумя жалкими фрегатами я погнался за 24 турецкими военными кораблями, 13 из которых были линейными кораблями, атаковал их, заставил отойти в залив Наполи ди Романия, где они искали укрытия под стенами и крепостями Наполи ди Романия, и потом атаковал их там с беспримерной храбростью, сея среди них панику, от которой они так никогда и не оправились, Вы не будете удивлены, что я был довольно занят непосредственными и срочными интересами Екатерины II, а не Морским уставом Петра I, и я выбирал без колебаний то, что требовалось ради интересов службы Ее императорскому величеству.
Я думал не только о том, что сделал, я думал о том, что мне еще предстоит исполнить. Я видел возможность уничтожения Оттоманского флота, и если бы я был усилен теми кораблями, которых понапрасну требовал, то наверняка я смог бы доставить новость об этом [разгроме] султану в его сераль.
Если Ваше сиятельство себе представит такой момент, то Вы согласитесь, что нужно было бы быть сверхчеловеком или недочеловеком, чтобы хладнокровно взирать на трусость и наглость командора Барша, которых хватило бы, чтобы возбудить мятеж на всем флоте. В Вас имеется слишком много уважения к славе Вашего суверена, к интересам Вашей страны и, может быть, даже великодушия ко мне, чтобы пожелать от меня, чтобы я приостановил операцию против врага ради получения совета от военного суда относительно того, что было бы наиболее уместно сделать в случае, когда офицер не исполнил своих обязанностей в близости от врага, не исполнил в такой постыдной для него манере и столь опасным образом, а речь шла о дисциплине, от которой все и зависит.
Вместо того чтобы заковать его [в железо761], как того требовали от меня случай и время, я, руководимый чувством человеколюбия и из уважения к его друзьям, не оставляя надежды исправить его и впоследствии восстановить в прежнем чине, предпочел увеличить число офицеров моей эскадры трусом, это правда, но трусом, которого вышестоящие по званию могут заставлять исполнять его обязанности.
То, что он был восстановлен в чине, случилось благодаря исключительной победе, волей Провидения дарованной флоту Ее величества при Чесме. Для меня было невозможно видеть ликование всего флота и думать, что есть хоть один российский подданный, который остается в печали и бесславии. Поэтому я послал за его капитаном и спросил его, исполнял ли командор Барш свои обязанности. Капитан ответил утвердительно, и я восстановил его [Барша] в чине. Барш благодарил меня за мою снисходительность со слезами на глазах. Он и его друзья были далеки от того, чтобы желать военного суда, также они не хотели ставить предо мной или перед графом Орловым (который имел флаг лорда-адмирала, т. е. кайзер-флаг) вопрос о том, следовало его казнить или нет. Я не мог бы судить его, потому что в эскадре не было офицеров, которые могли бы составить военный суд над офицером его ранга [командора], и в мои намерения входило, если ему посчастливится, отправить его в Санкт-Петербург. Я не имел случая, который бы мне показался благоприятным, чтобы восстановить его в прежнем ранге. Я имел честь познакомить графа Панина с его делом в моих письмах от 18 и 28 июня и от 9 июля и послал ему копию того же самого Журнала, какую я и здесь прилагаю.
Суд мог бы опротестовать акт о восстановлении его в прежнем чине, и если бы это случилось, то его могли бы отозвать. И если этот акт все еще не одобрен, если командор Барш очищен от обвинения, по которому его сиятельство граф Орлов приказывал его судить, он может еще быть осужден по моему обвинению, и либо он восстановит свою честь, либо получит наказание, которое предписывает Регламент762 за тягчайшее из преступлений, в котором офицер его ранга может быть обвинен во время военных действий.
Ваше сиятельство видит, что я не делал ничего скрытно, что все было открыто его сиятельству графу Панину, графу Орлову и всему флоту763, и Вы согласитесь, что принципы моего поведения были весьма далеки от тиранических и что мое рвение к службе Ее императорскому величеству не заглушило во мне голоса человеколюбия и сострадания.
Бывают моменты, когда в соответствии с обязанностями главнокомандующего, действующего в отдаленных странах против объектов величайшей важности и со всеми полномочиями, с заверением в полном доверии к нему суверена, он должен брать решение на себя. Я оказался в такой ситуации. Я взял решение на себя, и пусть другие рассудят, наилучшим ли образом я поступил или нет, но никто не может по справедливости не согласиться, что я руководствовался не чем иным, как интересами Ее императорского величества и необходимостью службы Ей, и что я не действовал по злобе на командора Барша, не стремился поставить на его место своего любимца.
В этом письме я ограничиваюсь ответом на запрос, который имел честь получить от Вашего сиятельства, и я всегда рад ответить на все вопросы, которые Вы имели бы охоту мне задать. Но в этом случае для защиты себя я буду вынужден войти в такие подробности, которые могут оскорбить других и поразить моряков других стран, а также повредить славе императорского флага. Моя осмотрительность в том, чтобы этого избежать, послужит доказательством Вашему сиятельству, что противно моей воле оказаться перед такой необходимостью. Совершенно ясно, что Россия обязана созданием своего флота Петру Великому, но с его времени здесь все остановилось, пока повсюду происходило быстрое развитие. Если российские морские силы когда-либо будут процветать, то этим империя будет обязана нынешней императрице. Вне зависимости от того, что случилось со мной с того времени, как я покинул флот, не зная зачем и несмотря на все то, что в таких обстоятельствах не может не заставить страдать чувства человека чести, человка отважного, нет никого на свете, кто бы был более впечатлен многими высокими знаками расположения, полученными от Ее величества и Его высочества великого князя.
Имею честь быть и проч.
Д. Э.
Я ожидал, и это естественно, чтобы хоть что-то было сделано: или меня бы очистили от обвинений, или начался бы судебный процесс. Но все оставалось тихо, и я узнал, что если бы я решил остаться в России, то мое жалованье и привилегии бы сохранились и я мог бы даже получить повышение. Мне кажется, мои враги считали, что я так и должен был сделать. Это, может быть, устроило бы русского, но как англичанин я не мог этого далее терпеть и стремился сделать все, чтобы получить свое увольнение в надежде однажды припасть к стопам императрицы, когда она вернется в Санкт-Петербург, и отослать моих сыновей в Англию.