Газете781 за 21 день до отъезда.
Единственное, что мне предстояло завершить, – это получить письмо от графа Панина, что, как я ожидал, свершится через день-два, но на это потребовались три недели, хотя ежедневно при его утреннем выходе граф Панин обещал мне все прислать. Да письмо, вероятно, и было готово все это время и ожидало только его подписи! Но таков уж его характер782, каждый уходит от него довольным, но он делает все крайне небрежно*.
[На поле приписано:] *Примечательно, что когда я жаловался на его леность, мне рассказали историю об одной офицерской вдове, которая добывала пожизненную пенсию в 200 рублей в год и ждала полтора года до того, как получила бумагу; за это время она получила двойную сумму своей пенсии, так как, когда она приходила к графу, он отсылал ее, приказывая своим людям дать ей от 20 до 50 рублей единовременно, тогда как ее бумаги все это время лежали, ожидая его подписи.
Письмо, выданное мне, было, как я и настаивал, с вислой печатью и следующего содержания:
Санкт-Петербург 23 сентября[/4 октября] 1771 г.
Господин Элфинстон, сэр, возвращается в свою страну, и я не мог позволить ему отбыть, не сопроводив его этим письмом, чтобы он мог представить его Вам, а также сообщить причину его возвращения. Вы знаете, что этот офицер, сэр, был принят на службу Ее императорскому величеству в ранге контр-адмирала и командовал отдельной эскадрой нашей экспедиции в Средиземноморье и в Архипелаге. Кампания и военные действия закончились, и план действия на настоящую кампанию требует соединения наших эскадр. Мистер Элфинстон получил свою отставку, которая сопровождалась знаками расположения Ее императорского величества*.
[На поле приписано:] *Я так понимаю, что он имел в виду 5000 рублей* [далее старательно вымарано]783.
Я уведомляю Вас, сэр, относительно этих обстоятельств и желаю, чтобы Вы подтвердили ему это частным образом или публично, как Вы сочтете пристойным, тогда, когда мистер Элфинстон пожелал бы этого. Я имею честь оставаться в совершенном уважении Вашим нижайшим и покорнейшим слугой,
Граф Панин.
Господину Мусину-Пушкину.
Через несколько дней я и мои сыновья посетили вечером с прощальным визитом Его высочество великого князя. Как только он увидел нас входящими в его покои, он нас встретил и с большим чувством обнял, пожелал мне счастливого путешествия и не сомневался, что мой отъезд из России послужит однажды мне на пользу.
Затем мы проследовали к графу Панину, который обнял нас и пожелал нам здоровья и благополучного путешествия.
Через три дня мы взошли на борт яхты, чтобы добраться до Кронштадта, где вечером того же дня погрузились на судно «Friendship», которым командовал капитан Джордин, а наутро уже отправились в Великобританию. После очень утомительного и неспокойного 40-дневного плавания мы прибыли в Стангейт-Крик784, чтобы пройти 40-дневный карантин в такое позднее время года785. Через день или два после того, как мы стали на якорь, я увидел три корабля, которые прошли мимо нас к верфи в Чатеме, нагруженные пенькой для правительственных нужд. А ведь они шли с нами из Кронштадта! Я подумал, что чересчур трудно будет находиться взаперти и терпеть строгость карантина, когда его строгость нарушалась столь необъективно и выборочно. Я спросил шкипера карантинной шлюпки о причинах, на что он ответил, что если те суда, что я видел проходившими в Чатем, будут проходить карантин, то правительству это станет больших денег за ущерб, а потому, сделав запрос в казначейство, они получили разрешение разгружаться.
Я пожаловался моим друзьям относительно такой несправедливости, они отправились в казначейство (Treasury)786, и через два часа был издан приказ, освобождавший от карантина меня вместе с моими сыновьями, слугами и багажом. После уплаты карантинных сборов (сlerk’s fees), которые составляли 5 фунтов 2 шиллинга и 6 пенсов787, на третий день я прибыл в Лондон, где я не провел и трех недель, как был арестован у себя дома судебным приставом в присутствии части моей семьи и некоторых друзей из‐за долга в 300 фунтов стерлингов по иску некоего Кейси788, лоцмана одного из русских кораблей. Адмирал Спиридов не заплатил ни одному из английских лоцманов и лекарей, хотя я ему отправлял договоры, с ними заключенные. Когда они узнали, что я покинул Ливорно и отправился в Санкт-Петербург (а русские плохо относились к нескольким оставшимся англичанам), все они оставили службу при первой же возможности.
Адмирал Грейг относился к ним значительно хуже, чем русские. Конечно, некоторые из них сами нарывались, так как они часто называли русских трусами.
Меня обязали немедленно раздобыть поручительство или отправиться в тюрьму: претензия Кейси была на огромную сумму, и он явно готов был вытрясти эти деньги из меня, однако, попробовав, отступил, а вскоре я услышал, что он продался Ост-Индской компании.
Я пожаловался господину Пушкину и предвидел, что меня будут осаждать и остальные, как только им станет известно, что я в Англии789. Мистер Берд, владелец двух транспортных судов «Граф Панин» и «Граф Орлов», настаивал на том, что я должен заплатить за месячный наем каждого судна, что я отказывался делать, не желая оплачивать месяц, который они простояли на Мальте. А это составляло 400 фунтов. Я обратился опять к господину Пушкину, объясняя те неприятности, с которыми я столкнусь, если меня обяжут оплатить это, и спросил его, получил ли он мое письмо из Санкт-Петербурга с постскриптумом графа Чернышева. Он ответил, что мое письмо он получил, но в нем не было ни строчки на этот счет ни от графа Чернышева, ни от кого иного. Он признал серьезность ситуации, но мог только представить это дело своему двору, что он и пообещал.
Мистер Берд согласился подождать ответа. Его терпение иссякло через шесть месяцев. В это время я писал графу Панину и графу Чернышеву790, но бесполезно. Тем временем я получил новые требования от лоцманов и лекарей, а также от вдовы мистера Бойда, чей муж был убит на борту «Саратова» – корабля командора Барша. Он был очень храбрым человеком, которому командор отдал свою шпагу, прося командовать на корабле вместо него.*
[Вставка на полях нескольких страниц:] *Вскоре после моего прибытия в Англию я написал из Лондона следующее письмо графу Алексею Орлову, услышав, что он в Петербурге791.
Сэр,
Ожидая, что это послание найдет Ваше сиятельство в Санкт-Петербурге, я сейчас обращаюсь к Вам и прошу приложить усилия, чтобы полностью искупить ущерб, причиненный моей уязвленной чести и принесший мне последующие страдания.
Слишком много времени потребуется, чтобы описать искусство, использованное против меня, чтобы лишить меня чести и наград, столь справедливо мною заслуженных, и также украсть у меня доверие и расположение, которые я привык получать от Ее императорского величества и права на которые я никогда не лишал себя никаким известным или умышленным действием. Кто бы ни был тот, кто посоветовал Вашему сиятельству (если таковой был) повредить моей незапятнанной репутации в глазах Государыни, коей я был величайше обязан за высокую честь, благосклонно мне оказанную, тот или те являются врагами своей страны, врагами Вашими и моими.
Если я был виновен хотя бы в одном нарушении моих обязанностей, было бы великодушно (и я имел на это право) известить меня об этом. Но втайне нанести удар по моей репутации было низко и малодушно, и я уверен, что Вы, рассудив хоть несколько мгновений, восстановите справедливость и представите мою репутацию Императрице во всем блеске такою, какою она всегда и была прежде.
Поставьте, сэр, себя в мое положение, насколько оно отличалось от Вашего, когда по прибытии в Санкт-Петербург я не получил ни малейших почестей, ни наград, какие получили все нижние чины. Это, признайтесь, трудно было перенести. Но то было пустяком в сравнении со страданиями рассудка, достаточными, чтобы изнурить душу самого терпеливого из людей, живущих на земле, и это стало главной причиной моей продолжительной болезни.
Будучи не знающим языка чужаком, которого держат под подозрением и притеснением много месяцев, разными ухищрениями чинят помехи, чтобы я не мог припасть к стопам Императрицы, я напрасно требовал, чтобы мне сообщили, в чем мое преступление, и, если что-то имеется против меня, чтобы разрешили публично защищать себя перед военным советом. Что еще может сделать офицер?!
Но вместо того, чтобы удовлетворить меня правосудием, которое полагается даже низшему офицеру, меня просили дожидаться каких-то бумаг, за которыми и не посылали вовсе, и, наконец, по моему собственному требованию я получил отставку, не будучи ни обвинен, ни оправдан.
Одно из предполагаемых преступлений, о чем шептались в Санкт-Петербурге, заключалось в том, что я якобы не подчинялся Вашим приказам и отказался встать под Ваше командование, пока Вы не показали мне свои полномочия. Согласно моим инструкциям, от меня требовалось рассматривать Ваше сиятельство только в качестве генерал-лейтенанта, командующего на суше, и только состоять с Вами в переписке и взаимодействии792.
Согласно этой же инструкции, а также на основании предшествующих договоренностей я не должен был служить под началом какого-либо офицера. Но, чтобы подтвердить свою покорность, я показал Вам свои инструкции и все конфиденциальные бумаги, сообщил о состоянии моей эскадры и предложил свернуть свой флаг, обеспечив Вашему сиятельству возможность подняться на борт корабля «Святослав» и установить на нем кайзер-флаг, с чем Вы согласились. И я бы служил под Вашим командованием. Кто был причиной того, что это очень благотворное предложение потерпело неудачу, Вам судить, хотя господин Грейг был столь низок, что не переводил моих предложений, и это случалось тогда слишком часто. И я сам по своему желанию на Паросе настаивал на том, чтобы я встал под ваше командование.