Тем не менее анархо-синдикалисты отнюдь не собирались покорно стоять в стороне, наблюдая, как профсоюзы поглощают рабочие комитеты. Разочарованные деятельностью профсоюзов, особенно тех, в которых тон задавали «постепеновцы» и «соглашатели», меньшевики, делегаты от синдикалистов начали проводить резкое различие между «чистыми» фабричными комитетами, наследниками революционного синдикализма и «реформистскими» союзами, которые, по словам Волина из группы «Голос труда», исполняли «роль посредников между трудом и капиталом».
Так в Харькове ведущий анархо-синдикалист (его фамилия Ротенберг) в конце мая сказал на собрании представителей фабричных комитетов: «Профсоюзы обанкротились по всему миру. И не стоит смеяться! Нужны совершенно другие методы. Когда профсоюзы захотели подчинить себе революционные комитеты, мы сказали им – руки прочь! Мы не пойдем по вашему пути. Мы должны закончить борьбу с капитализмом – вплоть до полного его исчезновения».
В том же ключе анархист из числа делегатов, представлявший Харьковское локомотивное депо, окрестил профсоюзы «отпрыском буржуазии», сказав, что им не место в новых временах, которые уже видит на горизонте простой человек: «Фактически в данный момент, если мы хотим выжить, то должны захватить заводы, а если хотим исчезнуть – пусть они достанутся профсоюзам. Но мы этого не позволим. Чтобы улучшить положение рабочих, мы должны взять предприятия в свои руки». Таковы были страстные слова человека, который, как и многие, был до глубины души предан своему фабричному комитету, человека, увлеченного зрелищем прекрасного нового мира, к которому они могут прийти лишь при помощи местных комитетов.
Они считали профсоюзы наследием умирающего капиталистического порядка; фабричные комитеты,, «более живые», как они предпочитали представлять себя, олицетворяли волну будущего, которая сметет буржуазное Временное правительство и откроет блистательную новую эру для рабочего человека.
Фабричные комитеты были «сильны ценностями своей молодости – революционностью, активностью, силой», писал Григорий Максимов в «Голосе труда», для которого профсоюзы были «старыми и осторожными, склонными к компромиссам; сами они считали себя боевыми и активными, а на деле стремились к «классовой гармонии». И если централизованная бюрократия профсоюзов подавляла новые идеи, то фабричные комитеты были «шедеврами рабочего творчества».
Настойчивые старания меньшевиков подчинить/рабочие комитеты профсоюзам встречали успешное сопротивление со стороны анархистов и большевиков – и те и другие стремительно обретали почву в рабочем движении, особенно большевики с их эффективной организацией и стремлением к лидерству. Не обладая такой организационной дисциплиной, анархисты вряд ли могли надеяться сравниться с большевиками в кампании набора новобранцев; они могли лишь утешаться тем фактом, что «именно большевики, а не меньшевики повсюду на подъеме». Потому что, как они считали, большевики «отказались от схоластики своих апостолов и приняли революционную – то есть антимарксистскую – точку зрения».
Рост влияния синдикализма среди петроградских рабочих в 1917 году – это факт, признаваемый даже враждебно настроенными наблюдателями из числа меньшевиков. В результате новых выборов в фабричные комитеты, проходивших летом и осенью, среди их членов появилось много анархо-синдикалистов. Максимов и Шатов из «Голоса труда» были среди самых активных членов Центрального совета фабричных комитетов Петрограда (Максимов был избран в июне, а Шатов – в августе). Но оттого, что рабочее движение заметно сместилось влево, больше всех выиграли большевики, успешно присвоившие рабочую программу синдикалистов, точно так же, как в октябре – аграрную программу эсеров.
Удивительные успехи партии Ленина вызвали чувство растерянности в среде рядовых анархистов. Все большее и большее число приходило к убеждению, что их движению требуется более высокий уровень организации, пусть даже их временные союзники-большевики все заметнее теряли преданность со стороны рабочего класса. Одна за другой торопливо собирались местные и губернские конференции в надежде как-то излечить печальный разлад движения. В Петрограде анархистские ячейки на больших предприятиях повысили свою активность, а местное отделение Союза анархо-синдикалистской пропаганды в районе Выборга открыло рабочий клуб с целью привлечь к себе новых членов. Анархо-синдикалисты Москвы, которые уже пользовались влиянием среди пекарей, печатников, железнодорожников и кожевенников, распространили его также среди почтовиков и работников парфюмерной промышленности. На юге синдикализм пустил корни среди шахтеров Донецкого бассейна, рабочих-цементников и докеров Екатеринодара и Новороссийска на Черном море.
Тем не менее, когда организационные усилия достигли апогея, лагерь анархистов раскололся по вопросу о рабочем контроле. В Англии слово «контроль» означало подлинное руководство данной процедурой, но российское значение термина было более сдержанным, оно предполагало наблюдение или инспекцию. Выражение «рабочий контроль» означало что-то близкое к надзору, к наблюдению над поведением хозяина, чем захват рабочими предприятия или управление им. Тем не менее, как заметил глава одного фабричного комитета, среди радикально настроенных рабочих всегда имеются несколько человек, которые путают «контроль» с «захватом предприятия».
Большинство сторонников полной конфискации были анархо-коммунистами, считавшими рабочий контроль половинчатой мерой, компромиссом с существующим порядком. На столичной конференции фабричных комитетов один делегат из их числа потребовал не меньше чем «захвата заводов и устранения буржуазии». «Контроль нас не устраивает, – пожаловался другой. – Продукция должна находиться в наших руках и необходимо конфисковать все заводы». На съезде портовых рабочих Петрограда (среди которых влияние анархистов было особенно сильным) самый нетерпеливый делегат призывал к «переходу управления заводами и портами в руки (рабочих) комитетов». «Комитеты, – заявил он, – должны быть активными, а не пассивными, то есть руководить заводами, а не просто контролировать их деятельность».
Споря с этой точкой зрения, второй оратор считал, что «рабочие, которые стремятся управлять предприятиями, серьезно переоценивают свои силы». Но выяснилось, что он оказался в меньшинстве, потому что специальная комиссия съезда одобрила призыв к экспроприации. На другой конференции рабочих ярый защитник экспроприации требовал «дел, а не слов», а затем поделился личным опытом захвата предприятия, в котором он принимал участие, – Шлиссельбургского порохового завода. Стоит отметить, что этот рабочий, Иустин Жук, в 1909 году был приговорен к бессрочной каторге за ограбление сахарного завода под Киевом и убийство сторожа.
Для анархо-синдикалистов эти речи отражали ту стремительность и пылкость, которые определяли сотрудничество с анархо-коммунистами в прошлом. По мнению Максимова, адвокаты «захвата ради самого захвата» принадлежали к вышедшей из моды и дискредитированной школе бандитизма и терроризма. Хотя в принципе синдикалисты соглашались, что в конечном итоге предприятия должны будут перейти в собственность рабочих, они были против немедленной конфискации – до того, как рабочие будут готовы к управлению производством. Максимов и ею коллеги в редакции «Голоса труда» настаивали на «тотальном» рабочем контроле, включающем все производственные операции,– «настоящем, а не фиктивном» контроле над условиями работы, приемом на работу и увольнением, длительностью рабочего дня, заработной платой и производственными процессами. Только такой рабочий контроль мог служить настоящей переходной фазой, в ходе которой работники физического труда могли бы научиться управлять сами собой. «Контрольные комиссии не должны заниматься просто проверками, – заявил анархо-синдикалист из Одессы на Всероссийской конференции заводских комитетов, которая состоялась в Петрограде как раз в канун восстания большевиков. – Они должны быть ячейками будущего, которые уже сегодня готовят переход производства в руки рабочих».
А тем временем владельцы заводов в России обратились к Временному правительству с предупреждением, что расширение рабочего контроля ставит национальную экономику под удар. Производители жаловались, что ситуация на заводах и фабриках «уже очень близка к точке, за которой начинается промышленная анархия». Они возлагали ответственность за растущий экономический хаос на наивную убежденность рабочих в том, что Россия стоит на пороге сияющего нового века. «Рабочий класс, – говорилось на конференции производственников Южной России, – увлечен заманчивыми перспективами, которые обрисовали его лидеры, он ждет прихода золотого века – но тем горше будет разочарование, которого невозможно избежать». Рабочие действительно проявляли нетерпение в ожидании прихода золотого века. Чем больше силы на заводах и шахтах набирали рабочие комитеты, тем отчетливее становилось их видение пролетарского рая. Россия чувствовала приближение «сна наяву», как описал его один председатель заводского комитета в Петрограде, когда рабочий человек будет «управлять самим собой, не склоняя головы перед властью класса собственников».
К октябрю рабочий контроль в той или иной форме существовал на большинстве предприятий в России. Было даже несколько случаев, когда рабочие комитеты выкидывали хозяев предприятий и инженеров, после чего сами принимались управлять предприятиями, рассылая делегации в поисках горючего, сырья и финансовой помощи от рабочих комитетов других предприятий. Те комитеты, которые взяли в свои руки бразды правления, часто хвастались, что они сохраняют – или даже поднимают – уровень выпуска продукции. Например, рабочий комитет медеплавильного завода в Петрограде утверждал, что едва ли не удвоил выпуск продукции, а делегат I Петроградской конференции рабочих комитетов представил фантастическую картину, как его авиационный завод под руководством комитета всего за два месяца на 200 процентов увеличил выпуск продукции.