[388]. В позднейшие годы «литература» и терзания «печатного» вызывали у него мало сочувствия[389], однако если обратиться к первому значительному публицистическому выступлению Победоносцева, его памфлету «Граф В. П. Панин. Министр юстиции», вышедшему в качестве VII книжки «Голосов из России» в герценовской типографии в Лондоне в 1859 г., то, кроме места издания, в ней мало что удастся найти радикально непримиримого с его позднейшими взглядами. В ней присутствуют и основные понятия, которыми в дальнейшем будет оперировать Победоносцев, в первую очередь «жизнь» – так, именно в вину николаевскому царствованию он ставит утрату «живого отношения» правительства «к народу»[390]:
«Идея о патриотизме, которую покойный государь открыто стремился превратить в понятие о службе правительству, как будто вовсе исчезла из сознания наших правителей от мала до велика; служба государственная почти повсеместно – сделалась службою – лицу Начальника, или службою мамону»[391].
Основной порок русской современности публикующийся у Герцена молодой обер-секретарь Общего собрания московских департаментов Сената и профессор юридического факультета Московского университета видит в том, что «Императорская власть, при нынешнем развитии Министерской, сделалась мифом, не имеющим существенного значения. Государь вверяет власть свою Министрам, все что знает, знает от них и покрывает все их действия своим именем! Не так бывало прежде, при Петре, при Екатерине, – но преемники их к несчастию пожертвовали отвлеченной пустой идее власти всем существом ее…»[392], тем более угрожающей, что подобное положение вещей неизбежно разрушает идею царской власти:
«Гибельно было для России такое пожертвование: крепко держась прежних привычек, она продолжает еще смотреть на государя как на единственную защиту от притеснителей; но народ отстает и от вековых мнений, когда они в явном разладе с действительностью, и если существующая пагубная система не изменится, придет время, когда по милости деспотов, окружающих престол, народ будет видеть и в царе только безличный грозный образ какой-то чуждой власти.
Итак – единой власти, которая руководила бы Министрами, у нас нет»[393].
Лекарство же к исцелению этих бед, по крайней мере бедствий Министерства юстиции, он видит в реформе Сената, возвращении к первоначальному, петровскому понимаю этого учреждения (в духе Державина, предлагавшего схожее молодому Александру I) и восстановление власти генерал-прокурора, как самостоятельной фигуры и независимости суда – в скромном смысле независимости от министра юстиции[394].
Наиболее авторитетный на данный момент исследователь жизни и творчества Победоносцева А. Ю. Полунов отмечает, что тот дважды достигал максимального политического влияния – в 1881–1883 гг. и в конце 1894 – начале 1895 г., оба раза оказавшись в роли «наставника» при относительно или просто молодом и, что гораздо более важно, неопытном в государственных делах и растерянном в новой ситуации государе[395]. И оба раза Победоносцев довольно быстро утрачивал приобретенное влияние. Отчасти это связано с тем, что он не столько медленно его добивался, сколько самим ходом событий оказывался ближайшей или одной из ближайших к государю политических фигур – тем, кто одновременно мог дать совет в государственных делах и восприниматься как «близкий человек», тот, к кому император испытывал личное доверие. Не столько он стремился преобладать, сколько к нему обращались – и утрата влияния происходила одновременно с тем, как эти обращения делались все реже, находились новые советники и/или сам государь получал опытность в делах, а самозваные советы со стороны «наставника» все чаще начинали восприниматься как обращения старого ментора, которые требуют, по возможности, вежливого ответа, но которые не следует воспринимать слишком всерьез.
Однако более важным, как нам представляется, была другая сторона дела, отмеченная уже современниками – не столько государи, отец и сын, переставали нуждаться в советах наставника, сколько они не получали тех советов, на которые рассчитывали или которых требовала ситуация. После того, как проходила первая, кризисная пора, когда Победоносцев давал силу отвергнуть предлагаемые планы реформ или хотя бы обещания последних, возникал вопрос другого рода, теперь уже позитивный: а что надлежит делать взамен отвергнутого, о программе государственной политики. И здесь казалось, что у Победоносцева нет никакого ответа – как писал, выражая едва ли не общее мнение, прот. Г. Флоровский, «это был человек острого и надменного ума, “нигилистического по природе” […]. Это был безочарованный скептик»[396].
С. Ю. Витте, цитату из которого приводит Флоровский, дал известную оценку Победоносцева:
«Это был человек несомненно высоко даровитый, высоко-культурный и, в полном смысле слова, человек ученый. Как человек он был недурной, был наполнен критикою разумною и талантливою, но страдал полным отсутствием положительного жизненного творчества; он ко всему относился критически, а сам ничего создать не мог. Замечательно, что этот человек не в состоянии был ничего воспроизводить ни физически, ни умственно, ни морально»[397].
Характерный анекдот в сродном духе сохранил в своем дневнике государственный секретарь А. А. Половцев, рассказывавший, как «после заседания [Государственного совета] Абаза, проходя мимо группы, в которой стоял Победоносцев, обратился к нему со словами: “И ничего во всей природе благословить он не хотел”[398]. Он выступал критиком и тех проектов преобразований, которые оценивались как «консервативные» – так, серьезное противодействие с его стороны вызвал закон о земских начальниках, ставший одной из наиболее известных мер в т. н. «политике контрреформ»[399], в 1886 г., критикуя в Государственном Совете проект закона о найме на сельскохозяйственные работы, существенно расширявший права нанимателя по отношению к работнику[400], Победоносцев, «в весьма талантливой речи», по словам государственного секретаря А. А. Половцова, представил «картину пореформенной России, где никакой на месте внушающей доверие власти не существует, а между тем обсуждаемый законопроект вносит в отношения сельского населения подробную регламентацию, долженствовавшую внести в трудовую жизнь известное раздражение»[401]. П. А. Зайончковский находил, что в данном случае обер-прокурор «по существу, критиковал проект “слева”»[402], и А. Ю. Полунов приводит данное суждение без возражений[403] – однако с данной оценкой сложно согласиться, точнее, это тот случай, когда по конкретному вопросу возможная критика «слева» и «справа» совпадает, радикально расходясь в основаниях. Если для критиков «слева» речь шла о противодействии расширению административной власти землевладельца, нанимающего сельских работников, как ущемляющего интересы последних, подлежащих первоочередной защите, то для Победоносцева суть дела заключалась в том, что монархия не должна становиться защитником чьих бы то ни было сословных или классовых интересов как таковых – ей, для того, чтобы соответствовать не только своему идеальному предназначению, но и сохранять опору в обществе, надлежало быть надсословной и надклассовой, выступать не столько в роли арбитра (что предполагало бы состязание разных сил), сколько как воплощение «общего дела» и «общей воли». Так, 26 марта 1898 г. Победоносцев писал Витте, критикуя политику покровительства поместному дворянству:
«Создано учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию»[404].
Вопреки оценке Витте, Победоносцев далеко не «ко всему относился критически» – дело в том, что он критически относился практически к любому роду инициатив, которые, на взгляд Витте, были «делом», не важно, «прогрессивным» или «консервативным», поскольку его программа (если можно говорить о таковой) заключалась в возможности «обжить» уже существующие институции, приспособить их к существующей вне их жизни, что лучше всего сделают сами люди, а не очередные установления.
Воззрения Победоносцева нередко определяли как близкие к «славянофильским», «народнические» или «почвеннические»[405], как «националистические»[406] и т. д. Для каждой из этих характеристик есть свои резонные основания – так, Константин Петрович не только был близок к славянофильскому кругу, в первую очередь к И. С. Аксакову (окончившему Училище правоведения двумя годами ранее и, как и Победоносцев вместе со многими другими воспитанниками Училища, сохранивший на всю жизнь верность братству «правоведов») и к Н. П. Гилярову-Платонову[407], но и разделял многие из славянофильских представлений, равно как славянофилам он казался, по крайней мере до назначения обер-прокурором, человеком, сходным с ними образом понимающим церковь. Так, Аксаков писал сестре Софье по получении известия об отставке гр. Д. А. Толстого и назначении Победоносцева на должность обер-прокурора Св. Синода: