[492]. Чувствами своими он делился в письме к Е. К. Челноковой от 5 VIII.1909[493]:
«Для самолюбия моего забаллотирование меня дворянами-черносотенцами нисколько не обидно; жаль только не иметь возможности принимать непосредственное участие в работах уездного земства после 32-летнего в ней участия. […] Затем – нет худа без добра. Как я, кажется, уже писал М[ихаилу] В[асильеви]чу, очень м[ожет] б[ыть], мое забаллотирование принесет долю пользы для выяснения при предстоящем пересмотре земского избирательного закона ложности принципа классового представительства и вообще может содействовать дискредитации вожделений реакционного дворянства». – «Одновременно с Волоколамскими дворянами такое же отношение ко мне проявили и Казанские земцы-реакционеры. В Казани д[олжен] б[ыть] земский съезд в августе, на котором будут представители губернских земств, избранные собраниями, и почетные члены, приглашенные организационным бюро съезда. Председатель бюро, он же председатель губ[ернской] управы Мельников, октябрист, пригласил меня на съезд сначала на словах, а затем в марте прислал мне официальное приглашение. В то время съезд предполагался в июне и я предполагал на нем быть. Затем съезд был перенесен на август, и я на него уже не собирался, но в половине июля получаю встревоженное письмо от Мельникова, в котором он сообщает мне, что приглашение мне было послано без постановления бюро, в котором Мельников не сомневался, а теперь двое членов бюро подали письменный протест и требуют пересмотра вопроса. Таим образом, Волоколамские зубры оказались не единственными представителями такого ко мне антагонизма»[494].
Правда, в 1908 г. Шипов по доверенности от московского общества сельского хозяйства был избран гласным Московской городской думы, но и эта деятельность не приносила ему особенного удовлетворения, в том числе и по причине преобладания в Московской городской думе «правых»[495]. К принципиальным соображениям примешивались и обыденные, житейские – доходов с имения Шиповым не хватало, 6000 руб., получаемых им как главой Московской губернской земской управы, были необходимым пополнением, и после неутверждения его в должности министром внутренних дел В. К. Плеве весной 1904 г. Шиповы были вынуждены проживать часть капитала. О поисках работы, дающей доход, Шипов активно задумался уже весной 1905 г. – В. К. Челнокову он писал 31.V.1905: «Очень буду я рад попасть в банк и устраниться совершенно от общественной деятельности, направлению которой за последнее время не могу сочувствовать и в то же время сознаю, что течение это не скоро изменится»[496]. Жалованье члена Государственного Совета на некоторое время сняло остроту проблемы, но после истечения в 1909 г. трехлетия и невозможности быть избранным на какую-либо приносящую доход и соответствующую его статусу должность в земстве[497], Шипов вновь обратился к поискам подходящих доходных занятий – в 1910 г. надеясь занять пост управляющего удельными имениями в Туркестане, о чем писал Е. К. Челноковой 3.II.1910:
«[…] из всех занятий, которые я могу себе найти, служба в уделах представляется для меня наиболее нейтральной и не требующей компромисса с совестью. Ведь если не уделы, то придется искать места в каком-либо банке или поступить на службу капиталу и служить интересам капиталистов. Это мне будет гораздо тяжелее и будет противоречить моему внутреннему чувству, вытекающему из моего общего жизнепонимания. Конечно, м[ожет] б[ыть], придется решиться и на это, если иначе поступить будет нельзя, но это будет мне очень горько и тяжело. […]
Я согласен с Вами, что эта служба лишит меня политической свободы, но зачем она мне в настоящее время? Вы не сомневаетесь, что убеждений своих я не переменю и им не изменю и в этом отношении останусь, безусловно, свободным. Мне придется только отказаться от активного участия в общественной и политической жизни, но ведь это участие в политической жизни и без того невозможно для меня как по внешним, так и по внутренним причинам, а в общественной жизни это участие не имеет для меня при настоящих условиях значения, и меня только очень тяготит. «Возможность моего участия в событиях будущего» для меня с несомненностью совершенно исключается.
С одной стороны, в течение десятка лет способности к работе, которой остается для меня при моем возрасте, ничто не может измениться в нашей политической жизни для того, чтобы открылась возможность мирной, созидательной работы. Если возможны какие перемены, то только в смысле усиления борьбы и вспышки революционного движения, но от этого я стремлюсь быть подальше. С другой стороны, если бы, даже вопреки моему убеждению, неожиданно изменились обстоятельства, при которых было бы возможно здоровое освободительное движение, то я чувствую, что не имею и не могу уже найти в себе сил для деятельного участия в таком движении. Я сознаю еще в себе некоторые силы для практической какой-нибудь работы, но я не чувствую в себе духовной силы, необходимой для широкой политической работы»[498].
Учитывая, однако, репутацию Туркестана и тамошних служащих, Шипов соглашался принять назначение лишь при условии свободы в выборе и назначении подчиненных – в связи с чем его кандидатура не была утверждена. Только два года спустя Шипову удалось найти подходящее место – управляющего сахарными заводами М. И. Терещенко, что потребовало переселения в нелюбезный его сердцу Киев, но предложенное жалованье – огромная сумма в 30 000 рублей – побудила согласиться на год. В начале 1913 г., собираясь уйти в отставку, он пояснял мотивы своего решения М. В. Челнокову:
«[…] ты, касаясь того, что меня в деле тяготит, останавливаешься на пятачках и гривенниках, к[ото]рые мне приходится и удается выгадывать при торговле, и полагаешь, что эти обязанности я мог бы поручить другому лицу. На это прежде всего замечу, что меня не столько тяготят торговые операции в частности, как отсутствие для меня в общем смысла в моей деятельности. Во время моей продолжительной общественной деятельности я всегда понимал ее задачу, как постоянное стремление к постепенному установлению справедливых социальных и экономических условий жизни, сложившихся ныне на основе несправедливого распределения прав и средств между людьми. Теперь же мне приходится работать как никак в сфере капиталистических интересов, в целях укрепления капиталистического строя. Конечно, я не мог не предвидеть это при принятии предложения Т[ерещенко], но я не предполагал, что это противоречие, в к[ото] рое я вступил, будет так болезненно»[499].
Желательным вариантом представлялось ему возвращение в родную, семейную Москву:
«Что касается моего возвращения в Москву, то хорошо понимаю, что не могу рассчитывать на общественную деятельность. В Москве я с радостью удовольствуюсь занятиями в каком-либо кредитном, страховом или коммерческом деле с окладом в 5–6 тысяч. Если такая деятельность не даст мне морального удовлетворения, то я все-таки охотно примирюсь с ней, т[а]к к[а]к она займет мое время и откроет мне и жене возможность дожить наши годы вблизи детей и близких нам людей. Но, конечно, я должен иметь в виду, что и такого рода занятия найти может быть не легко»[500].
Терещенко удалось убедить высокоценимого им Шипова остаться в должности на еще один год, до весны 1914, когда тот уже окончательно завершил дела и вернулся в Москву, о чем мечтал с самого отправления в Киев, делясь с семейством Челноковых планами: «Авось найдется мне какое-нибудь занятие в Москве, и тогда мы поселимся там, а не найдется, то поедем в Ботово и я займусь приведением в порядок и окончанием моих записок, а Москва будет под боком»[501]. Впрочем, писать свои мемуары Шипову довелось не в идиллическом покое, а в обстановке сначала мировой войны, а затем Русской революции. С их окончанием в апреле 1918 г. начинается последний, довольно неожиданный, но укладывающийся в духовный облик Шипова, эпизод его биографии – после того как образованный в феврале-марте 1918 г. в Москве подпольный «Правый центр» раскололся на почве германофильской или союзнической ориентации, возникший Всероссийский Национальный Центр, занявший просоюзническую позицию, попросили возглавить Д. Н. Шипова, как фигуру с незапятнанной репутацией, сумевшего в сложные годы сохранить свой авторитет среди самых разных групп и партий. К весне 1919 г., впрочем, деятельность Центра перестала удовлетворять Шипова – он все реже посещал заседания, согласно показаниям С. А. Котляревского, совещания Центра «казались ему достаточно академическими бесплодными… В разговорах с членами совещания Шипов все больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований»[502]. Для получения пайка и сохранения жилья Шипов в это время устроился помощником заведующего местного отдела при библиотеке Румянцевского музея. В ночь с 29 на 30 августа 1919 г. Шипов был арестован Московской ЧК для заключения в Покровский концентрационный лагерь до окончания Гражданской войны, но уже 19 сентября был отпущен – чтобы в ночь с 21 на 22 октября быть арестованным теперь уже Особым Отделом ВЧК и помещен во внутреннюю тюрьму (Лубянка), откуда 19 ноября отправлен в Бутырскую тюремную больницу. Оттуда Шипов писал А. М. Полянскому с просьбой обратиться за заступничеством к Д. Б. Рязанову:
«[…] нет медикаментов и перевязочных средств. Рукам получше, но пищеварению все хуже. Силы с каждым днем оставляют, а с 5 декабря я все время лежу, с трудом пробираясь в уборную. Но сейчас я еще в силах, если буду освобожден, дотащиться до извозчика и как-нибудь возвратиться к себе на 6-й этаж. Но если мое освобождение задержится еще несколько дней, то тогда и оно окажется запоздалым и приходится издыхать здесь»