[544], большой материал был накоплен в ходе работы над энциклопедией «Русский консерватизм…», подготовки к изданию дневников Л. А. Тихомирова[545] и следственного дела В. В. Шульгина[546]. Но, отказавшись от двух наиболее простых способов изучения (прямолинейного, хронологически выстроенного повествования о судьбах русского консерватизма в конце XIX – начале XX в. или серии очерков, посвященных наиболее видным, представляющим особенный интерес фигурам русского консерватизма, или русским консервативным изданиям, объединениям и т. п.), Репников попадает в ловушку тематических выделений. Он отказывается от внешней, хронологической последовательности изложения, когда можно было бы следовать за ходом полемики, стремится не к описанию, а к концептуализации, но без концептуального каркаса. При этом открывающий и замыкающий разделы работы свободны от подобного недостатка – если первый раздел имеет традиционный историографический характер (гл. I, «Историография проблемы»), то последний (гл. VI, «Накануне и после падения самодержавия») возвращает к привычной манере исторического повествования, раскрывая персональные судьбы и интеллектуальные траектории видных русских консерваторов в последние годы и после революции 1917 г. Этот раздел и наиболее стилистически удачен, и логически ясно выстроен, поскольку автор не экспериментировал над формой изложения и опирался на существующие и многократно использованные им образцы.
Перейдем от рассогласования между заявленными целями и фактической реализацией (которое, на наш взгляд, объясняется преимущественно генеалогией нынешнего текста, представляющего сразу несколько разновременных слоев работы) и сосредоточимся на том, что оказалось реализовано.
Исследование посвящено периоду (1890–1910-е гг.), когда «консерватизм» стал фактически официальной идеологией Российской империи, сложным образом сочетаясь с построениями, которые в той или иной степени можно квалифицировать как националистические. Репников сосредоточивает свое внимание на тех вариантах консервативной идеологии, которые включают русское националистическое содержание. Это делает их одновременно и реформаторскими, поскольку предполагает плавную или радикальную, но перестройку существующей системы отношений между различными этноконфессиональными и сословными группами империи в границах новой идентичностной модели, в условиях перехода от подданства к гражданству и новой модели лояльности. По этой причине за пределами исследования остаются другие варианты консервативной мысли (остзейские, польские, украинские и т. п.), ориентированные на перестройку империи при сохранении власти прежних привилегированных групп и сохраняющие преемственную логику, например, «дворянского конституционализма». Иными словами, Репников анализирует исключительно «русский консерватизм» и его подходы к преобразованию «российской государственности»: национальное содержание преобладает над консервативным, что и создает сложности при классификации, когда все основные фигуры (за исключением К. П. Победоносцева) оказываются готовыми к самым радикальным подходам. Так, «консервативный» Л. А. Тихомиров размышляет (и отчасти пытается действовать) в направлении социалистического монархизма, а взгляды М. О. Меньшикова автор характеризует скорее как националистические и либеральные, чем консервативные.
Поскольку книга посвящена изучению идейных позиций русских консерваторов, автор многократно подчеркивает невостребованность их теоретических построений, фиксируя взаимосвязь между сравнительной малочисленностью подобных работ и их поздним появлением и отсутствием интереса к имеющимся. Так, единственное в русской консервативной мысли развернутое рассмотрение сущности монархической власти – «Монархическая государственность» Л. Тихомирова – остается на периферии внимания самих правых (попытку популяризации предпринял прот. И. Восторгов, написавший по ее материалам «Монархический катехизис», но и здесь говорить об успехе затруднительно), исследование проф. П. Е. Казанского «Власть всероссийского императора» вышло лишь в 1913 г. и осталось единственным юридико-догматическим описанием данного предмета. В 1890-х идеологическое «вырождение» русских консерваторов, по сравнению с расцветом 1860–1880-х гг., вытекало из логики ситуации. Если ранее они выступали в качестве оппонентов власти (как «либеральной» или «неопределившейся»), а затем, в обстановке кризиса и поиска новых идейных оснований в первой половине 1880-х правительство стремилось опереться на них (испытывая потребность в общественной поддержке и используя «поправение» значительной части общества после кризиса конца 1870-х – начала 1880-х гг.), то в 1890-е оно становится консервативным. Отсюда следует, что консервативный идеолог претендует быть советником власти – она основной адресат, но адресат, не заинтересованный в подобной продукции, поскольку de facto предполагает критику существующего порядка вещей и одновременно «не истинный» (или «ошибочный») характер правительственного «консервативного» курса. Единственным легитимным идеологом здесь может выступать только сама государственная власть – консервативный публицист, выступая ее интерпретатором, тем самым оказывается избыточным и опасным. Отмечаемое Репниковым общее ощущение разочарованности к концу 1880-х годов в среде консерваторов сопровождается фантазиями на тему тайной консервативной организации. К. Н. Леонтьев в полушутку говорит об образовании «иезуитского ордена», неизвестного самой власти, поскольку «правительственная поддержка скорее вредна, чем полезна, тем более, что власть – как государственная, так и церковная – не дает свободы действия и навязывает казенные рамки, которые сами по себе стесняют всякое личное соображение» (см. с. 135).
Консервативная мысль в этих условиях теряет своего адресата – со стороны власти востребована «охранительная» позиция, консерватизм тождественен поддержке существующего строя (и тех реформ, которые проводит власть, в первую очередь направленных на поощрение промышленного развития и финансового сектора), тогда как традиционная консервативная социальная база, «поместное» дворянство, оказывается сужающимся основанием и, что важнее, быстро меняющимся в рамках новых условий, достаточно эффективно приспосабливаясь к ним. Аграрные хозяева, выторговывая себе у власти наилучшие условия, стремятся опираться на традиционные образы помещичьего хозяйства, дворянских обществ, действительно сильно отличаясь от них, вполне вписавшись в новую сельскую экономику[547]. Для противостояния власти или сколько-нибудь автономной позиции у консерваторов в 1890-е отсутствует значимый ресурс. Ряд консервативных мыслителей фактически занимает либеральные позиции (например, С. Ф. Шарапов – значимая фигура в складывающейся новой земской протополитической среде, в том числе за счет изменения законодательства о земствах, сделавшего их значительно более «дворянскими» и способствуя формированию земской оппозиции правительству, в частности, в стремлении изменить экономическую политику в благоприятную для аграриев сторону).
Насущна становится выработка удовлетворительного объяснения – каким образом деятельность консервативной по всему своему идеологическому антуражу власти принципиально отдаляется от консервативных ожиданий. Универсальным объяснением, в котором сходятся разные представители консервативной мысли, оказывается «бюрократия». Она образует «средостение» между «народом» и «самодержцем» и тем самым извращает сущность самодержавной власти, отнимая ее у монарха (теперь являющегося заложником бюрократии) и присваивая себе – становясь абсолютным анонимным правителем (с. 183–186). Дальнейший ход рассуждений выявляет глубинное напряжение консервативной мысли этого типа:
с одной стороны, утверждается необходимость ограничения власти бюрократии, создания механизмов контроля над нею, что предполагается осуществить благодаря формированию совещательных органов, созывам «сведущих людей» и т. п., постоянно повторяется идея о введении в состав Государственного Совета представителей от разных общественных групп и учете мнений не только большинства, но и меньшинства; с другой стороны – налицо стремление сохранить режим личной власти и вывести его из автономной логики управления, которая последовательно ограничивает этот режим через выстраивающиеся процедуры и т. п.
Проблема, стоящая перед консерваторами, заключается в том, что для них в условиях возможного либерального парламентаризма и существующего порядка нет доступа к власти. Консервативное требование обращения к «знающим людям», личного участия монарха оказывается притязанием на доступ к нему, получение возможности прямого воздействия на государя. Но, обретая подобный доступ (как в случае Победоносцева), консерватор становится «охранителем» и тем, кто теперь уже сам в глазах иных выступает «средостением». Апелляция к личной власти – следствие слабости собственной позиции, которая может обрести силу, лишь будучи присвоенной властью, став ее программой, а шанс на это консерватор получает в обход существующей рациональной и рационализирующей власти. Здесь же и источник относительного влияния консервативных идей, так как сам монарх оказывается их сторонником: для того, чтобы сохранить собственную власть, расширить свободу принятия решений, он вынужден препятствовать консолидации правительственной системы (отсюда вытекает последовательное сопротивление образованию единого правительства[548]), обеспечивать себе каналы информации, независимые от правительственных, создавать экстраординарные органы управления и т. п. При этом, если в эпоху Александра II император скорее действует «среди» правительства, поддерживая в нем неравновесие и регулярно дестабилизируя, то Александр III склонен выстраивать правительство в режиме личног