Выступление Кулиша вызовет громкие протесты практически со всех сторон одновременно – московский историк Карпов незадолго до своей смерти напишет полемическую брошюру, целиком направленную против взглядов Кулиша, озаглавив ее «В защиту Богдана Хмельницкого», ранее, в своей диссертации, подвергнув сокрушительной критике «Богдана Хмельницкого» Костомарова. Для Карпова Хмельницкий выступает одной из героических личностей общей русской истории, великим деятелем, осуществившим присоединение Малороссии к России. Критические нападки Кулиша на Хмельницкого однозначно интерпретируются Карповым как «польская интрига», стремление представить Речь Посполитую и польскую шляхту государством и обществом более высокой культуры по сравнению с Малороссией или Московской Русью. По мнению Карпова, этот тезис дважды неверен: во-первых, культура эта католическая, проникнутая ложными началами – ив конце концов ведущая к культурному отставанию (отметим, что обычный упрек антипольских публицистов состоял в указании на «фанатизм», присущий католичеству, черту, относившую последний к «средним векам» – такого рода полемика с российской стороны обычно вооружалась просвещенческими принципами), во-вторых, она была культурой меньшинства – изысканность богатой шляхты оплачивалась невежеством народа, так что понижение высокой культуры далеко не всегда тождественно понижению культурного уровня простого народа. В свою очередь, еще ранее против Кулиша выступит Костомаров, защищая казачество и обвиняя своего бывшего приятеля в опорочивании исторического прошлого Малороссии.
В комбинации противостоящих сил альтернатива, которую в агрессивной манере пытался отстаивать Кулиш, оказалась не созвучной никому. Для Кулиша украинский народ выступал народом «безгосударственным», его национальное существование мыслилось в культурной и общественной работе, для чего он должен обрести простор в имперских рамках, а не стремиться к достижению государственной независимости, которая не может принести ему счастья и благополучия. Российская империя выступила тем политическим целым, в рамках которого украинский народ смог добиться реализации своих исторических задач – выхода к берегу Черного моря, хозяйственного овладения степью. Так что сожалеть об утрате былой автономности Гетманата не приходится, поскольку выгодами от него пользовался не украинский народ, а казацкая старшина, использовавшая автономию, дабы лучше защищать свое господство над простым народом. Еще в меньшей степени обоснованны сетования на неслучившуюся самостоятельность Малороссии, поскольку, сделайся подобная возможной в минувшие столетия, то это не позволило бы осуществить ни одну из стоявшей перед Украиной задач, тогда как и сейчас еще, на взгляд Кулиша, остается задача завершения собирания Руси (подразумевая восточную Галицию, находившуюся в составе Австро-Венгрии), что по силам только Российской империи.
Для сторонников украинского национализма в целом, независимо от его конкретных направлений, логика Кулиша была неприемлема уже потому, что лишала национальное движение исторического пантеона, подвергала радикальной ревизии корпус национальных героев – ив первую очередь сводила с пьедестала Богдана Хмельницкого, делая из него скорее антигероя украинского прошлого. Для официозной российской историографии неприемлемы были не только нападки на одну из важных фигур имперского пантеона, играющего роль связующего звена в разошедшихся некогда, согласно этому пониманию, ветвей русской истории, но и, что гораздо важнее, рассмотрение малороссов не в качестве одной из составных частей «большой русской нации», но как отдельного украинского народа, пребывающего в составе Российской империи. Если для русской историографии первых десятилетий XIX в. такое прочтение было приемлемо, то во второй половине того же столетия ситуация принципиально изменилась – Российская империя, быстро «национализируясь», стремилась к формированию триединой «большой русской нации», состоящей из великоруссов, малороссов и белоруссов, в качестве национального ядра разнородного пространства. В логике «большой нации» русские оказывались подавляющим большинством империи, тогда как логика разных «русских народностей» означала, что подобного подавляющего большинства нет и империя состоит из различных народов, ни с одним из которых она не может быть отождествлена вполне.
Зримым воплощением этого сложного единства политически расходящихся (вплоть до противоположности) позитивных интерпретаций образа Богдана Хмельницкого стал памятник, установленный ему на Софийской площади в Киеве в 1888 г. Первоначальный проект памятника, задуманного вскоре после Польского восстания 1863 г., на волне патриотического возбуждения, охватившего публику предполагал сложную композицию. Помимо самого Хмельницкого, изображенного верхом, Микешин изобразил скатывающихся из-под ног гетманского коня польского шляхтича, иезуита и еврея, а с противоположной стороны – укрытых под скалой и защищаемых сверху гетманом великорусса, малоросса и белорусса, слушающих пение слепого кобзаря, повествующего о гетманских подвигах и воплощающих идею триединого русского народа. В дальнейшем проект подвергся многочисленным переработкам, направленным в сторону смягчения, чтобы в результате принять знакомый ныне облик, лишившись нетипичной скалы, напоминающей «Медного всадника» (гетман перебрался с нее на курган, более привычный для среднего течения Днепра) и потеряв аллегорические фигуры. В комиссию по сооружению памятника вошли как государственные чины, так и известный борец за «русские интересы» в Южном крае Михаил Юзефович, и один из важнейших деятелей украинского национального движения Владимир Антонович. Открытие памятника было приурочено к июлю 1888 г., когда Киев стал центром общеимперского празднования 900-летия крещения Руси – тем самым подчеркивался конфессиональный характер национального единства, провозглашенного в надписях по двум сторонам памятника: «Волим под царя восточного, православного» и «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия» (вторая из них была авторства Юзефовича). Если сам конный памятник при многочисленных последующих сменах режимов в Киеве не вызывал возражений, то о надписи подобного сказать нельзя – в итоге она была заменена на нейтральную: «Богдану Хмельницкому. 1888». Аналогичные сложности возникли и с направлением, на которое указывал бы своей булавой гетман. В исходном замысле это должна была быть Польша – Хмельницкий символически звал на борьбу с ней, что имело свой непосредственный смысл в контексте 1863 года и борьбы с польским влиянием в Киеве и в Юго-Западном крае Российской империи. Однако в таком случае конь оказывался повернут задом к Михайловскому монастырю, в связи с чем, во избежание соблазна, фигуру было решено несколько повернуть, и теперь гетман стал указывать куда-то на север, что, например, в последнем составленном еще при Российской империи путеводителе по Киеву, авторства Шероцкого, интерпретировалось как «в направлении Москвы». И историческая фигура гетмана, и киевский памятник ему стали актуальны в рамках попыток найти государственную традицию для украинского национального движения, придать ей недостающую временную глубину – в 1918 г. на Софийской площади Съезд хлеборобов провел торжественное «выкликание» гетманом П. Скоропадского, а в 2005 г., за день до официального вступления в должность президента Украины, там же выкликали на гетманство В. Ющенко, равно как в 1954 г. памятник и фигура гетмана стали одними из центральных точек в праздновании «трехсотлетия воссоединения Украины с Россией», где уже в самой формулировке празднования звучала официальная формулировка последних десятилетий Российской империи. Исторические споры, начатые вокруг фигуры Богдана Хмельницкого в «век национализмов», как традиционно принято называть XIX век, звучат по сей день именно потому, что он оказался амбивалентным персонажем – то, что мы знаем об исторической реальности малороссийского гетмана и его времени, дает удобный запас аргументов для любого рода воззрений, в равной степени грешащих лишь одним – историческим анахронизмом, стремлением прочесть события минувшего, прошлого так, как если бы они были современны нам и предполагали для действующих тогда лиц выбор в понятиях, привычных нам, но совершенно чуждых им самим.
Сведения о статьях, вошедших в настоящее издание
1. Об отсутствующем [под заголовком: О «русском мире»] // Ведомости, 2014, № 3658 от 22.08.2014.
2. Двенадцать тезисов о «русском мире» в позапрошлом веке // Интернет-журнал «Гефтер» [http:// gefter.ru/archive/15674]. – дата публикации: 31.07.2015.
3. «Речи к немецкой нации» Фихте: нация, народ и язык // Полития. 2014. № 1.
4. «Государство национальностей» и теория национализма Отто Бауэра // Вопросы национализма. – 2016, № 3 (27).
5. Национализм: консервативная критика // Интернет-журнал «Гефтер» [http://gefter.ru/archive/ 11050]. – дата публикации: 13.01.2014.
6. «Нация»: об истории и современности понятия // Интернет-журнал «Гефтер» [http://gefter.ru/ archive/19993]. – дата публикации: 14.11.2016.
7. О дружбе, или О нации // Общественные науки и современность. – 2017, № 4.
8. Соперник «Большой русской нации»: Украинское национальное движение 2-й пол. XIX – нач. XX в. // Вопросы национализма. – 2015, № 1(21).
9. «Все боги умерли» // Вопросы национализма. – 2017, № 1 (29).
10. Вариации на тему политической теологии: «Книга бытия украинского народа» // Социологическое обозрение. – 2015. Т. 14, № 2.
11. Национальный палимпсест // Портал Colta [http: //www.colta.ru/articles/literature/4311]. – дата публикации: 20.08.2014.
12. Федералист. – Первоначальный вариант статьи опубликован под заголовком: «Украинофил» в «общерусском» контексте: публицистика Н.И. Костомарова 1861–1883 годов // Новое литературное обозрение. – 2017, № 2 (144).
13. Молодой Кулиш // Вопросы национализма. – 2017, № 1 (29).
14. Деполитизация как политическое действие (к истории эволюции политических взглядов П.А. Кулиша 1840—1850-х годов) // Общественные науки и современность. – 2016, № 4.