Служба Гончарова в цензуре делится на два совершенно различных по статусу периода, и прошение об отставке заканчивает первый из них (1856–1860), когда он был старшим цензором в Петербургском цензурном комитете, весьма ограниченным в своих, предоставленных по должности возможностях и при общей неопределенности цензурной политики, когда стихийная либерализация печати происходила при неизменности цензурных правил. Так, например, в рапорте об издании «Полного собрания сочинений Лермонтова» (от 11.III.1859) Гончаров одновременно отмечает места сомнительные, и в то же время, не беря на себя единоличное решение вопроса, высказывается в пользу допущения их в печать, приводя два аргумента, убедительных для начальства: (1) «запрещения в печать этих мест у Лермонтова, как у писателя классического, подают и будут подавать повод к перепечатыванию его поэм в заграничных типографиях» и (2) «тем удобнее было допустить просимое одобрение в печать, что выключенные места появятся (в печать) в «Полном собрании сочинений» Лермонтова и не возбудят внимания, ибо места эти давно известны из рукописных тетрадей» (стр. 45). Аналогичным образом, предлагая разрешить издание «Стихотворений» Некрасова (22.IV.1859), Гончаров отмечает, «что книга г-на Некрасова до тех пор не перестанет возбуждать напряженное внимание любителей поэзии, ходить в рукописях, выучиваться наизусть, пока будет продолжаться запрещение ее к свободному изданию, как это показывают многочисленные примеры в литературе» (стр. 49).
Стоит отметить огромный, даже чисто физически, объем работы, в эти годы лежавший на Гончарове (а, напомним, что в это же время им написана большая часть «Обломова»). По подсчетам И.Ф. Ковалева, уточнившего и дополнившего предшествующие (1914) подсчеты А. Мазона, в период с 1856 по начало 1860 г. Гончаров процензурировал 49.106¼ рукописных и 4.548 печатных листов (стр. 431). Осторожность и желание избегать конфликтов также имели свои пределы: в ноябре 1859 г. Гончарову пришлось писать рапорт, объясняясь о причинах допущения к печати рецензии И.К. Бабста на книгу сенатора А.В. Семенова «Изучение исторических сведений о российской внешней торговле и промышленности с половины XVII столетия по 1858 год» (в 3-х ч. – СПб., 1859)[41]. Рапорт этот рассматривался министром, Евгр. П. Ковалевским, оставившим любопытные пометки на полях текста Гончарова. Так, на слова Гончарова:
«Если в рецензии Бабста обращают на себя внимание ее иронический тон и сарказмы, то беру смелость напомнить, что журнальные рецензии во всех литературах, особенно на произведения посредственные или плохие, пишутся почти всегда в ироническом тоне, вызываемом или сочинением, или обстоятельствами, относящимися до самого сочинителя; ирония и сарказм составляют, так сказать, характер этого рода статей: следовательно, нужно было или исказить статью, лишив ее этого характера, или вовсе не допускать в печать, что в первом случае было бы неудобно, а во втором несправедливо» (стр. 50) – министр замечал: «Г-н Гончаров плохо понимает, в этом отношении, дух наших цензурных правил и напрасно указывает на иностранные рецензии» (стр. 50–51), не раскрывая, впрочем, как надлежит «верно понимать» «дух наших цензурных правил». А на реплику Гончарова: «В конце рецензии г-н Бабст делает тот вывод, что не беда, если сенатор напишет плохую книгу, но худо, если он, не зная основательно государственного хозяйства, „положит какую-нибудь губернию на прокрустово ложе“ и т. д.» – Ковалевский отвечает: «Это уже личность и дерзость» (стр. 51). В итоге Гончаров получил (можно предполагать, не столько за допущенную провинность, сколько за тон рапорта, где он брался поучать начальство особенностям стиля рецензий и пределов позволенного) выговор, при этом вряд ли можно согласиться с комментатором, заключающим, что «дальнейших последствий для него это дело не имело» (стр. 509), поскольку, как отмечает В.А. Котельников, в ответ на цитированное выше последовавшее вскоре, в конце января 1860 г., отношение Делянова, сопровождавшее прошение Гончарова об отставке, и предлагавшее «за отличные труды его» и «столько же и для доставления ему средств на лечение» назначить единовременную выдачу в размере годового оклада (3.000 руб. серебром) министр отказал и уволен со службы Гончаров был с назначением неполной пенсии в размере 107 руб. 25 коп. серебром в год (стр. 434).
На этом служба Гончарова по ведомству Министерства народного просвещения закончится, и вернется он в цензуру тремя годами позднее, когда она перейдет уже в ведомство Министерства внутренних дел, куда к тому времени будет передано заведывание цензурой. Впрочем, службу в МВД Гончаров начнет несколько ранее – осенью 1862 г., когда примет предложение взять на себя редактирование министерского официоза, «Северной почты», став преемником своего давнего приятеля А.В. Никитенко. П.А. Валуев, мечтавший об управлении печатью по образцу Франции Наполеона III, стремился сочетать несочетаемое и создать одновременно официальный и влиятельный среди читателей орган: Никитенко не справился с этой задачей и теперь министр возложил свои надежды на Гончарова, с которым был уже ранее знаком (в 1856 г. тот помогал кн. П.А. Вяземскому провести выполненный Валуевым перевод французской статьи для «Отечественных записок» (стр. 461–462). Своему заместителю А.Г. Тройницкому Валуев писал перед назначением: «Вчера был у меня Гончаров. Признаюсь, он снова мне крепко понравился. В нем есть эстетика, так что с ним можно иметь дело часто, а это „часто“ для сношений с главным редактором необходимо. Ему хочется этим быть. Его имя прибавит не одного, а многих подписчиков и докажет, что газета не падает, а поднимается. Кажется, он зол на неких литераторов. И это может быть полезным. Что изволите о сем думать?» (РС, 1899, № 7, стр. 132).
Редактором Гончаров пробыл недолго и уже в июле 1863 г. был определен членом совета по делам книгопечатания[42], о чем писал брату Николаю: «Я уже газетой больше не заведываю, как ты, вероятно, прочел в „Северной почте“. Я принял редакцию по желанию министра, но сам не очень желал этого места. Министр обещал мне тогда же другое назначение по цензурной части, но это должно было состояться не прежде нового года, по рассмотрении и утверждении правительством нового цензурного устава. Однако ж обстоятельства потребовали образования временного совета при министерстве по делам книгопечатания, и таким образом я получил место члена в совете скорее, нежели ожидал» (цит. по: Утевский, 2000: 182). Теперь в его обязанности входило не ежедневное цензурирование изданий, а общий надзор и рассмотрение спорных случаев; при этом его наблюдению были поручены, в числе прочих, «Современник» и славянофильский «День».
От этого этапа цензурной биографии Гончарова сохранилось наибольшее количество принадлежащих лично ему материалов, в первую очередь мнений и замечаний, относящихся к отдельным статьям или номерам наблюдаемых изданий, а также регулярные итоговые обзоры направления порученных изданий. Остановимся лишь на двух моментах, относящихся к этой деятельности Гончарова. Прежде всего, преимущественное его внимание оказалось обращено на издаваемую и редактируемую И.С. Аксаковым славянофильскую газету «День». Позиция Гончарова в данном случае умышленно двойственная: с одной стороны, он регулярно отмечает, «что при настоящих ценсурных правилах она пользуется значительной степенью ценсурных льгот в выражении своих мнений по важным политическим и государственным вопросам. Эти льготы, допущенные, конечно, не без ведома правительства, оправдываются и даже, может быть, требуются в настоящее время при известном патриотическом настроении, особенно московской публицистики, служащей к поддержанию этого настроения в обществе» (стр. 60)[43]. В связи с этим многочисленные представляемые Гончаровым в Совет замечания на публикации газеты «День» не сопровождаются никакими предложениями административного плана, служа исключительно «для сведения» (и в то же время обращая внимания на публикации, которые во всяком другом издании повлекли бы за собой принятие конкретных мер воздействия)[44]. В последние же месяцы существования газеты «День» замечания Гончарова хотя и содержат в себе рассуждения о возможных взысканиях, однако их автор отклоняет данную возможность, теперь уже ссылаясь и на предстоящее прекращение газеты, в связи с чем репрессивные меры оказались бы не только бессмысленными, но и производящими дурное впечатление. Однако данного рода суждение сопровождается и охранительной оговоркой, позволяющей сделать выводы прямо противоположного порядка, а именно: об опасности допу щения подобных свобод для «Дня», поскольку «для наблюдения по делам печати может возникнуть затруднение в таком только случае, когда редакторы других изданий, увлекшись смелостью редакции „Дня“, воспользуются ее примером и в случае преследования их законом будут ссылаться в свое оправдание на снисхождение и терпимость, оказываемые означенной газете» (стр. 157). Фактически Гончаров, не предлагая никаких мер, направленных против газеты «День», одновременно, в соответствии с курсом П.А. Валуева, готовил объемное досье на данное издание и его авторов, которым, как готовой коллекцией многократных и грубых нарушений существующих правил, можно было бы воспользоваться в случае изменения отношения к изданию со стороны «правительства» (понятия, в данном случае весьма неопределенного, однозначно включающего лишь непосредственно Императора[45]).
Второй привлекающий особенное внимание момент в цензорской деятельности Гончарова 1863-1867 гг. связан с национальным движением в Российской империи, в первую очередь с так называемым «польским вопросом». Здесь позиция Гончарова также отличается двойственностью, или, если угодно, поиском juste milieu. С одной стороны, касательно начавшейся полемики по остзейскому вопросу с участием той же самой газеты «День»