Вывел он его в чистое поле, отсёк ему буйную голову, рассёк его на мелкие части, сжёг эти мелкие части, разметал пепел по чистому полю.
Как приехали через трое суток дети Соловьиные, как услышали, что нет в живых Соловья-разбойника, заплакали, закручинились. Не взял с них Илья ни серебра, ни золота.
— Это, — говорит, — вам именьице осталось от вашего батюшки, чтобы могли вы жизнь прожить честно и мирно, не разбойничать. Ступайте себе, берите ваше богатство-имение, оно мне не надобно.
Так и отпустил их на все четыре стороны, а сам остался служить у Владимира Красного Солнышка.
3. Илья на заставе богатырской
Под самым городом Киевом на дороге проезжей стоит богатырская застава, а эту заставу оберегают ни много ни мало двенадцать богатырей. Атаманом на заставе сам старый богатырь Илья Муромец, податаманом Добрыня Никитич, есаулом Алёша Попович.
Три года стоят уже богатыри на своей молодецкой заставе, не пропускают ни конного, ни пешего, ни своего, ни чужого; мимо них ни зверь не проскользнёт, ни птица не пролетит; горностайка пробежит — и тот шубку оставит, птица — и та перо выронит.
Разбрелись как-то богатыри: кто в Киев уехал, кто на охоту отправился, стрелять гусей, лебедей, а Илья Муромец заснул в своём белом полотняном шатре крепко-накрепко, проспал вплоть до зари, встал и пошёл умываться ключевою водою, студёною. Едет Добрыня с охоты, видит на поле след от копыта лошадиного, богатырский след, не маленький, величиною в полпечи. Стал Добрыня след этот рассматривать и говорит: «Это не простая ископыть; это проехал мимо нашей заставы могучий Жидовин богатырь, из земли Казарской!»
Приехал Добрыня на заставу, стал скликать своих товарищей: «Гой еси, вы, братцы, товарищи! Что ж у нас за застава, коли мы не углядели, как мимо нас Жидовин проехал, чужой богатырь? Как же это мы, братцы, на заставе не устояли? Надо теперь ехать в погоню за нахвалыщиком…»
Стали тут богатыри судить да рядить, кому ехать. Хотели было послать Алёшу Поповича.
— Нет, братцы, — сказал Илья, — это вы не хорошо придумали, Алёша жаден на золото, серебро, увидит он на богатыре одежду дорогую, позарится и погибнет ни за что ни про что.
Хотели было ещё выбрать того да другого, но все оказались богатыри неподходящие. Тогда положили ехать в поле Добрыне Никитичу.
Собрался Добрыня, оседлал своего коня, взял с собою палицу железную, тяжёлую, опоясал острую сабельку, взял в руки шелковую плеть и поехал догонять нахвалыщика. Доехал до горы Сорочинской, въехал на гору, смотрит в трубку серебряную, видит: стоит удалой богатырь в поле, конь под ним как гора, а сам он как сенная копна, на голове шапка меховая, пушистая, всё лицо закрывает.
Поехал Добрыня прямо на богатыря, закричал ему громким голосом:
— Эй ты, нахвалыщик! Что же ты мимо нашей заставы проехал, нашему атаману Илье Муромцу не поклонился, нашему есаулу, Алёше Поповичу, ничего в казну не положил на всю нашу братию?
Заслышал Жидовин Добрыню, повернул коня, поскакал к нему… Задрожала земля, всколыхалась вода в озерах, а конь Добрыни пал на колени, едва его Добрыня в поводу удержал.
— Господи! Мать Пресвятая Богородица! — взмолился витязь. — Унеси ты меня только от такого чудища!
Повернул он скорее коня и ускакал на заставу. Приезжает ни жив ни мёртв и рассказывает всё Илье Муромцу и товарищам.
— Ну уж, видно, мне, старому, самому ехать в чистое поле, если Добрыня, мой крестовый брат, не справился, так больше мне некем и замениться, — сказал атаман.
Оседлал Илья своего верного бурушку, взял с собою палицу в девяносто пуд, опоясал саблю острую, прихватил копьё мурзамецкое и собрался выехать в чистое поле.
Догоняет его Добрыня Никитич, спрашивает:
— Ох, братец крестовый, славный богатырь, Илья Муромец! Выезжаешь ты на бой не на шуточный, на побои смертные, на удары тяжёлые: что же велишь нам делать? Куда нам идти, куда ехать прикажешь, чтобы тебя оберечь?
— Поезжайте вы на гору Сорочинскую, смотрите, выслеживайте наш богатырский бой: как увидите, что невмоготу мне больше с Жидовином биться, поспешайте ко мне на выручку.
Выехал Илья Муромец в чистое поле, посмотрел в свой кулак богатырский, видит: разъезжает богатырь громадный, тешится, кидает к небу палицу железную в девяносто пуд. Закинет Жидовин эту палицу выше облака ходячего, подъедет, подхватит одной рукой и вертит ею в воздухе, как лебяжьим пёрышком…
Жутко стало Илье, никогда он такого силача ещё не видывал. Обнял богатырь своего бурушку косматого, припал к нему, говорит:
— Ох ты, бурушко мой косматенький, ты мой добрый, верный товарищ и в радости, и в горести! Послужи-ка ты мне теперь верою, правдою по-старому, по-прежнему чтобы не побил нас с тобою Жидовин некрещёный в чистом поле, чтобы не срубил он мне буйной моей головушки!
Заржал конь, взглянул на богатыря и ринулся вперёд на страшный бой.
Подъехал Илья к Жидовину, закричал ему:
— Эй ты, вор, нахвальщик! Зачем проехал нашу заставу и мне, атаману, челом не бил, есаулу нашему в казну не клал?
Увидал его Жидовин, припустил на него коня, всколебалась земля, затряслась, но у Ильи конь стоит как вкопанный, не дрогнет, сам Илья в седле не шелохнётся.
Съехались противники, ударились палицами, бились не жалеючи, со всей богатырской силы, так что у палиц рукояти пообломились, а ни тот ни другой не одолел, друг друга не ранил, даже доспехи целы остались, и оба они на конях усидели. Обнажили они тогда свои сабли острые, разъехались, наскочили, ударились; зазубрились сабли о кольчуги, переломились, ни того ни другого не ранили. Налетели они друг на друга с копьями, били друг друга в грудь изо всей силы; переломились копья по маковки, а всё оба богатыря на конях сидят. Стали они тянуться на палице: ухватились оба за палицу, тянулись долго ли, коротко ли, у них кони на колена пали, а ни тот ни другой богатырь из седла не вылетел, не двинулся.
— Знать, уж надо нам биться рукопашкою, — решили они и сошли с коней.
Схватились два силача, что ясные соколы, бьются, борются весь день до вечера, бьются, борются с вечера до полуночи, а с полуночи до зари утренней… Вдруг махнул Илья правою рукою, да и поскользнулся на левую ногу, подвернулась у него нога, упал он на землю, а нахвалыщику то и на руку: сел он ему на грудь, вынул свой булатный кинжал, хочет отсечь Илье голову по плечи, распороть грудь, вынуть сердце с печенью, а сам над ним насмехается:
— Старый ты старик, калечище! Тебе ли ездить в чистое поле, тебе ли стоять на богатырской заставе?!.. Некому разве у вас на Руси сменить тебя, старого? Поставил бы ты себе у дороги келейку да и собирал бы подаяньице, вот бы и хватило тебе на пропитанье до самой смерти.
Лежит Илья под ним, а сам думает:
— Разве неверно мне святые отцы напророчили, что на бою мне смерть не написана? А вот теперь я под богатырём лежу!..
Только подумал, и чувствует, что у него силушки-то вдвое прибыло: как подбросил он противника своего с груди богатырской, полетел тот выше леса стоячего, выше облака ходячего, упал и ушёл в мать сырую землю по пояс.
Не рубил ему Илья буйной головы, отпустил его на все четыре стороны, воротился на заставу к богатырям.
— Ну, — говорит, — братцы мои крестовые, названые, тридцать лет езжу в поле, с богатырями бьюсь, силу пробую, а такого чудища ни разу ещё не наезживал!
4. Илья и нищая братия
Сделал князь Владимир пир про всех богатырей, витязей: всех позвал, только одного позабыл — Илью Муромца. Обиделся старый богатырь, задумал думу недобрую. Взял он свой тугой лук с калёными стрелами, по киевским улицам похаживает, маковки золотые состреливает. Настрелял их много ли, мало ли, и стал кричать, созывать по Киеву:
— Эй вы, нищие, убогие, собирайтесь-ка ко мне, я вас вином напою…
Бегут к нему отовсюду нищие, радёхоньки, а он продал золотые маковки и накупил им целые бочки вина, угощает их, сам с ними пьёт. Гуляют они ни день, ни два, похаживают по улицам, шутки пошучивают. Владимир видит, что дело плохо, рассердился на него богатырь, надо его сердце унять, а то несдобровать, пожалуй, и Киеву. Заготовил он пир лучше прежнего, созвал опять всех богатырей и стал с ними думу думать, совет держать: кого бы послать к Илье, чтобы звать его на честной пир.
— Кому же иному идти за Ильёю, — решили богатыри, — как не брату его названому, Добрыне Никитичу? С Добрыней они крестами поменялись, держали заповедь великую: чтобы меньший брат слушал большего, а больший меньшого.
— Ну, Добрынюшка Никитич, тебе и идти к Илье с повинною, — сказал Владимир, — скажи ему, чтобы на старое не гневался: кто старое помянет, тому глаз вон!
Пошёл Добрыня, пришёл к Илье, видит, он сидит с нищими, угощается, прохлаждается.
Подошёл к нему Добрыня и говорит:
— Ах ты, братец мой названый, славный богатырь, Илья Муромец! Удержи ты свои руки белые, могучие, укроти своё сердце лютое; ты попомни нашу заповедь великую, чтобы старшему брату слушаться брата меньшого. Послал меня к тебе Солнышко Владимир князь, просил тебя на старое не гневаться, а прийти к нему на честной пир с ним, нашим Солнышком, помириться.
Обернулся Илья.
— Ну, — говорит, — крестовый брат названый, знал Владимир князь, кого за мною послать, никого бы другого я не послушался, а с тобою у меня заповедь положена: нельзя мне тебя ослушаться. Что ж, пойти пойду на честной пир, только уж и гостей своих с собой захвачу, пусть Владимир князь на меня за это не прогневается.
Пошёл Илья по Киеву к княжескому терему, а за ним потянулась и вся нищая братия, всем велел идти за собою в княжескую гридню.
Владимир, как завидел дорогого гостя, вскочил из-за стола, взял его за белые руки, целовал его в самые уста, называл любимым богатырём, славным Ильёю свет Ивановичем.
Стали усаживаться за столы дубовые, ведёт Владимир своего дорогого гостя к столу, говорит ему:
— Ой же ты, Илья свет Иванович! Ты садись на любое место, на выбранное: хочешь, сядь по заслуге, по выслуге, по мою руку правую, хочешь, сядь на место большее, в большой угол, а то, хочешь, сядь, куда тебе, молодцу, вздумается.