стороны на свои заставы крепкие, в поле чистое.
Илья Муромец и Идолище
Чисто поле раскинулось перед Ильёй, и видит он: идёт навстречу калика перехожий, старчище Иванище.
– Здравствуй, брат Иванище, сумка перемётная, откуда бредёшь, куда путь держишь?
– Здравствуй, Ильюшенька, иду я ко святым местам, а был-то в Царьграде.
– Ну, что в Царьграде, всё ли по-старому, по-прежнему? Так же ли по церквам звонят, так же ли дают милостыню вам, каликам?
– Ох, друг Ильюшенька! Всё-то в Царьграде не по-старому, всё-то не по-прежнему: и звон по церквам не таков, как был, и милостыни давать не велено; засел у князя Царьградского в тереме великанище Идолище, всем теремом завладел, что хочет, то и делает.
– И ты его клюкой не попотчевал? Эх ты, Иванище, Иванище! Силы-то у тебя вдвое против меня, а смелости нет и в полменя. Снимай-ка своё платье стариковское, оденусь я каликой перехожим, чтобы не узнало меня Идолище поганое. Ты же одевайся в мою одежду богатырскую и стереги моего коня, а я схожу в Царьград, с Идолищем рассчитаюсь.
Помялся было Иванище, да делать с Ильёй нечего: не отдашь добром – возьмёт силою, ведь в бою ему смерть не написана. Снял калика свою сумку перемётную, снял своё платье длинное, свою шляпу чёрную, бархатную, земли греческой, отдал Илье клюку здоровенную в девяносто пудов, а сам сел при дороге коня богатырского стеречь.
Зашагал Илья к Царьграду – что ни шаг, то по полверсты отмеривает. В Царьграде прямиком прошёл он на княжий двор, к высокому терему.
Идёт Илья, мать сыра земля под ним дрожит, а татаровья, слуги Идолища, над ним посмеиваются:
– Эй, каличище перехожий! Экий невежа затесался! Наш-то Идолище двух сажён ростом, да и то пройдёт по горенке – не слыхать, а ты идёшь – стучишь да гремишь.
Не глянул на них Илья, подошёл под окно и закричал во весь богатырский голос:
– Ай ты, великий князь Царьградский! Дай-ка ты мне, калике, золотую милостыню, чтобы было мне чем душу спасать!
Слышит князь Царьградский, что голос-то Ильи Муромца, и обрадовался, а Идолище ему говорит:
– Это откуда же такой калика взялся? Кажется, было у нас с тобой, князь, положено, чтобы не давать каликам милостыни, а теперь калика под окном стоит.
А Илья-то уж и зову не ждёт, сам идёт в гридню княжескую. Видит он: сидит Идолище две сажени росту, в плечах косая сажень, глазища – что пивные чаны, головища – что лоханка, нос – что локоть торчит. Сидит Идолище, прохлаждается, по полхлебу зараз уписывает, по ведру браги сразу пьёт; съест – кричит, чтобы ещё несли.
Встал Илья у дверной притолоки, на Идолище посматривает.
– Ты откуда, калика, взялся? – спрашивает его Идолище. – Аль же слышал, калика, что у нас с князем заповедь положена – не давать милостыни.
– Не слыхал я про вашу заповедь, – отвечает Илья, – а пришёл я с князем царьградским повидаться.
– Старчище каличище, – говорит опять Идолище, – ты ведь много на своём веку исходил, много и повидал. Может, видывал и богатыря вашего хвалёного, Илью Муромца?
– Как не видеть, – отвечал Илья, – мы с ним братцы крестовые.
– А расскажи-ка мне, старичище, каков из себя ваш Илья? Больно уж мне хотелось бы его повидать.
– Коли хочешь повидать Илью, так посмотри на меня; он и ростом с меня, и из лица такой же.
– А по многу ли ваш богатырь ест-пьёт зараз?
– Ест он по три калачика, пьёт зелена вина по жбанчику.
– Эге, так какой же он тогда богатырь? Дрянь он, ваш богатырь! Вот я, так по целому быку зараз полдничаю, по три ведра вина зараз пью.
Усмехнулся Илья.
– Да, – говорит, – была вот у моего батюшки корова обжорлива: объелась она как-то пойлом да и лопнула; как бы и с тобой, Идолище, того же не случилось!
Осердился Идолище, кричит:
– Как ты смеешь со мною так разговаривать?
Бросил в Илью нож, но Илья не промах: отстранился, отмахнул нож шапкой, пролетел он в дверь, сшиб с петель, а за дверью двенадцать татар, кого ранил, кого и до смерти убил. Раненые клянут своего Идолища, а Илья говорит:
– Мне батюшка всегда наказывал: плати долги скорёшенько, тогда и ещё дадут!
Пустил он в Идолище шапкой своей греческой, ударился Идолище головой об стену, так что и стену проломил, а Илья добил его клюкой каликиной, а после и всех татар, его слуг, перебил.
Угостил его князь царьградский, уговаривал остаться жить навсегда в Царьграде, да не остался Илья.
– Нет, – говорит, – у меня за городом товарищ оставлен.
Пошёл в поле, где оставил Иванища, переоделся опять в своё цветное платье, сел на коня и сказал калике на прощание:
– Ты, старчище Иванище, не оставляй впредь христиан на жертву татаровьям!
Три поездки Ильи Муромца
Бредёт старый богатырь Илья Муромец по полю, видит: разошлась дорожка на три пути, а при распутье лежит бел-горюч камень, и на том камне написано: «Кто направо поедет – тому женату быть, кто влево поедет – тому богатым быть, а кто прямо поедет – тому убиту быть». Призадумался Илья:
– Богатство-то мне, старому, ни к чему, жениться мне не в пору, а поеду-ка я по прямой дорожке, в бою мне ведь смерть не написана.
Поехал он прямо через топи, болота, через леса дремучие. Навстречу ему сорок станичников-разбойников, наезжают из-под тёмных дубов, сами промеж собой разговаривают:
– Экий конь-то богатырский у витязя, экий конь-то у него знатный! Мы такого коня и не видывали. Эй ты, молодец, русский богатырь, ты стой-постой, от нас не убежишь!
Остановил Илья коня.
– Ой вы, братцы, станичники-разбойнички, ночные придорожнички! Вам с меня взять-то нечего: шубёнка на мне в пятьсот рублей, шапочка на мне в три сотенки, а рукавички стоят всего сотенку. Коня своего я не оценивал, на базар не важивал, да и цены ему нет: он броду не спрашивает, через реки, через долы перескакивает.
Засмеялись разбойники:
– Вот доброго человека нам Бог наслал – сам про своё добро поведал, чего и не спрашивали!
А Илья Муромец вынимает из своего колчана калёну стрелу, берёт свой тугой лук и намечает сырой столетний дуб. Взвилась стрела, загремела, попала в дуб, расщепила его на мелкие кусочки, а разбойники от одного грому стрелы богатырской на землю попадали, с перепугу ни живы ни мертвы лежат.
Как опомнились они, пустились за Ильёй вслед, побросались перед ним на колени, говорят ему:
– Ох ты, свет наш богатырь, витязь удалый! Ты возьми всю нашу казну, золото, серебро, платье цветное, коней табуны, ты будь нашим атаманом на́большим, а мы тебе станем служить верой и правдою, за тебя в огонь и в воду кинемся…
Посмотрел на них Илья с усмешкой:
– Ой, вы, станичники-разбойники! Не надо мне ни серебра, ни золота вашего: кабы брать мне со всех золотой казной, так за мной бы рыли ямы глубокие; кабы брать мне ваше цветное платье, за мной бы были горы высокие; кабы брать мне ваших добрых коней, за мной бы гоняли табуны великие!
Хлестнул он коня, только они его и видели.
Воротился Илья к распутью и поправил надпись на бел-горюч камне: «По прямой дорожке ездил – и убит не был».
«Дай-ка, – думает Илья, – поеду я теперь направо».
Поехал богатырь, выехал через лес на поляну, а на той поляне широкой стоят палаты белокаменные, златоверхие, словно целый город. Палаты те по поляне раскинулись, широко ворота золочёные растворены.
Въехал Илья на широкий двор, а на крыльце встречает его красавица-королевична, с нянюшками, с мамушками, с сенными девушками.
– Добро пожаловать, добрый молодец! Ты, верно, с дороги-то умаялся? Выпей у нас чару зелена вина, откушай нашего хлеба-соли досыта.
Взяла его королевична за белы руки, повела в гридню светлую, несут ему сенные девушки вина, мёду, яства сахарные.
А королевична его уговаривает:
– Ты, поди, устал с дороги, умаялся, выпей чару да ложись спать на перины пуховые.
Видит Илья, что стоит у стены кровать высокая, точёная, золочёная, расписанная. Догадался он, что кровать-то волшебная, схватил королевичну и бросил её на кровать.
Раскрылся под кроватью пол, и свалилась девица в погреба глубокие, а в погребах тех было уже много королей да королевичей – всех их обманула королевична, все попадали с кровати волшебной.
Взял Илья золотые ключи, отпер погреба и выпустил всех пленников на волю.
– Ступайте, – говорит, – к вашим семьям, к отцам, к матерям, к малым детушкам.
Идёт позади всех сама королевична. Не пощадил её Илья, лютой смерти предал.
Всё её богатство-имущество роздал Илья выпущенным пленникам, а терема златоверхие сжёг; сам же воротился опять к бел-горюч камню и исправил вторую надпись: «Направо ездил – холостым вернулся».
«Дай, – думает Илья, – поеду я теперь по левой дороженьке, где богату быть».
Поехал налево, доехал до камня, на котором была надпись, что лежит под ним богатство великое. Поднял Илья камень и нашёл сундук с несметной золотой казной.
«К чему мне, старому, богатство? – задумался богатырь. – Построю-ка я на эти деньги монастыри да церкви златоглавые».
Построил Илья Муромец монастыри да церкви златоглавые, зазвонили в тех церквах звоны колокольные. Воротился тогда Илья к бел-горюч камню и новую надпись сделал: «По левой дороженьке ездил – да богатым не стал».
Алёша Попович и Тугарин
Гудит земля – из славного города Ростова идут два витязя, два молодца смелые, удалые: один – сын попа соборного, Алёша, другой – его брат названый, Еким Иванович. Едут они нога в ногу, стремя к стремени, плечо к плечу. Пусто поле кругом, ни птицы перелётной, ни зверя лютого, ни души человеческой. Видят они: лежит при дороге камень, а на нём что-то написано.
– Посмотри, братец, что на камне написано? – говорит Алёша Екиму.
– А написано, что одна дорога ведёт в Муром, другая – в Чернигов, а третья – в Киев, к ласковому князю Владимиру. Которой же дорогой изволишь ехать? – спрашивает Еким.