Вошли они в другую горницу, там сидит старушка вся в серебре, а ей прислуживают десять сенных девушек. Поклонились богатыри:
– Здравствуй, Дюкова матушка!
– Я только Дюкова рукомойница, – отвечает им старушка.
Пошли они дальше. В третьей горнице сидит старушка вся в золоте, прислуживают ей двадцать сенных девушек. Говорят богатыри:
– Здравствуй, Дюкова матушка!
– Я не Дюкова матушка, я Дюкова стольница! Дюкова матушка в церковь к обедне ушла, идите ей навстречу.
Пошли богатыри, а народ уж от обедни идёт, впереди бегут слуги, устилают сукна по мосточкам. Идёт Дюкова матушка, ведут её тридцать девушек под одну руку, тридцать под другую; над ней несут подсолнечник, чтобы солнцем не запекло её лица белого; платье на ней цветное, на платье луна поднебесная, красное солнышко, зори алые, частые звёздочки рассыпались.
Поздоровалась Афимья Александровна с богатырями, спросила, зачем пожаловали.
– Послал нас князь Владимир Красное Солнышко Дюково именье описывать, чтобы узнать, правду ли Дюк говорит или хвастает.
Усмехнулась вдова:
– Нелёгкую вам князь задачу задал, не описать вам нашего именья сиротского. Закусите-ка сперва с дороги, подкрепитесь, а тогда уж и приметесь за дело.
Устроила она богатырям пир, какого они в Киеве и не видывали: таких яств, таких напитков у князя никогда и не бывало, съешь кусок – другой сам в рот просится, выпьешь чарку – по другой душа горит.
Как повела их Афимья Александровна по своим погребам глубоким, показала им всё богатство-имущество, закружилась у них голова молодецкая: одной сбруи лошадиной в три года не описать, одного платья цветного, драгоценного, что навешено, золота, серебра, жемчуга бочки целые.
– Не описать вам Дюкова имущества, не хватит у вас бумаги и чернил, – сказала им вдова. – Поезжайте к Владимиру-князю, скажите ему, чтобы продал он на бумагу свой Киев-град, а на чернила – Чернигов-град, тогда и посылал бы вас наше именьице сиротское описывать.
Приехали богатыри к ласковому князю Владимиру, рассказали ему про свою неудачу великую.
Подивились все Дюкову богатству, стали его славить, чествовать.
Поехал Дюк назад к своей родимой матушке в землю Индейскую, проводил его князь с великой почестью, с большой милостью.
Василий Буслаевич
Жил-был в Великом славном Новгороде Буслай, посадский человек. Жил он тихо, смирно, с новгородскими людьми ссор не заводил, на сходах никому не перечил, ни со Псковом, ни с Москвой не вздорил. Нажил он себе богатство, имение великое. Всем бы хорошо жилось Буслаю, да одно горе: детей у него не было. Много всякого добра да казны у него с женой, а поделить не с кем, оставить некому: в могилу с собой не потащишь, а смерть того и гляди за плечами появится.
Закручинился как-то Буслай, сидит на бел-горюч камне и думает думу тяжкую, как они, старики, будут бездетными век коротать. Вдруг видит: стоит перед ним старуха древняя. Говорит она ему:
– Не кручинься, Буслай, будет у тебя сын, сильный богатырь, ступай себе домой.
Пошёл Буслай домой, тоску как рукой сняло.
Родился у него сын, и назвали его Василием. Вырос Василий сильный да здоровый, в семь лет такая в нём проявилась силушка, что любому богатырю впору. Посадили его мать с отцом грамоте учиться, научили его и пению церковному.
Всё ученье Василию впрок пошло, а особенно пение церковное: как запоёт в церкви на клиросе, как затянет, поведёт голосом, век бы его не наслушался, и не знают люди в храме Божием, на земле ли они или на небе.
Буслаю меж тем уж девяносто лет минуло, состарился он и умер. Осталось его вдове с сыном всё имущество, а мать-то у Василия была женщина разумная, ею весь дом держался, удалый богатырь молодой Васильюшка только её одну и слушался. Стали Василия обучать делу ратному, наукам воинским, и почуял он в себе силу превеликую, такую силу, что мог бы с десятком богатырей справиться.
Некуда девать Василию силушки, одолела молодца удаль богатырская, в жилах кровь молодецкая ключом кипит, в глазах свет застилает, руки чешутся, ноги с места несут, стоять не дают.
Стал детинушка по улицам похаживать, немалые шуточки пошучивать.
Да и не только по улицам молодец похаживает, забирался он не раз на княженецкий двор, посчитал детей боярских, княжеских: от того счёту молодецкого кто стоймя стоял – тот сиднем сидит; кто сиднем сидел – тот лежмя лежит.
Призадумались тут люди новгородские.
– Коли не унять нам, – говорят, – Буслаева, так не будет от него житья на улицах.
Говорят ему старые люди почтенные:
– Эй, Василий, не сносить тебе головы своей, немалые шутки ты пошучиваешь, быть тебе за эти шутки в Волхове-реке!
Не унимается детина, не слушает.
Пошли тогда к его матушке, Авдотье Васильевне.
– Уйми ты, честная вдова, своё детище, нехорошие он шуточки пошучивает, наших молодцев, ребятушек увечит, быть ему за эти шутки без буйной головушки!
Стала вдова сына уговаривать:
– Образумься ты, Василий-свет! Уж в твои-то годы батюшка набрал себе дружинушку, а ты стоишь сам один на один. Как накинутся на тебя за твои шутки неразумные, так тебе с ними со всеми и не справиться, а за тебя и постоять будет некому.
Послушался Василий матери, попритих, сидит, пишет записки скоро-наскоро, привязывает записочки к стрелам калёным и расстреливает стрелы по улицам.
Идут люди от обедни, поднимают стрелочки, прочитывают:
Кто хочет сладко есть и пить,
Кто хочет носить платье цветное,
тот иди к василью Буслаеву на широкий двор.
Собирается народу тьма-тьмущая, идут старые, идут малые, идут холостые, идут женатые, всем сладко поесть-попить хочется.
А Василий поставил среди двора огромный чан зелена вина, в него спустил чару в полтора ведра, сам взял палицу вязовую, гостей потчует:
– Ну-тка, гости мои дорогие, любезные, подходите к вину, попробуйте: кто сможет выпить мою чару в полтора ведра и не поморщится, кто отведает моей палицы вязовой и не тряхнётся, будет тот мне братом крестовым, названым, приму его в свою дружину храбрую, стану поить-кормить досыта.
Попятились гости, друг за дружку попрятались; кто отведал палицы, тот вон побежал, по гостям ходить закаялся.
Тут идёт к Василию Костя Новоторжанин, подошёл к чану, зачерпнул вина, выпил за один дух всю чару, не поморщился.
Как хватил его Василий своей палицей по спине, думал, что и дух из него вышибет, а Костя стоит себе как ни в чём не бывало, не шелохнётся.
Взял его Василий за белы руки, целовал, называл братцем крестовым, повёл в гридню.
Вслед за Костей Новоторжаниным ковыляет Потанюшка Хроменький, припадает на правую ногу, волочит левую, подходит к чану, выпивает чару, не морщится. И его попотчевал Василий своей палицей вязовой: не тряхнул молодец кудрями, с места не тронулся.
– Ну, Потанюшка, будь же и ты в моей дружинушке храброй! – молвит Василий и отводит его в свою гридню столовую.
За Потанюшкой пришёл Фомушка Горбатенький, выпил чару за один дух, стоит, посмеивается, и не стал уж его Василий палицей испытывать.
Так собрал он тридцать молодцев без единого, а сам Василий тридцатым стал. Говорит он им:
– Будьте вы, молодцы, моей дружинушкой храброй, нынче нам некого бояться в Новгороде!
Прослышали люди новгородские про дружину Васильеву, стали они его побаиваться.
Затеяли в Великом Новгороде братчину Никольщину, много народу пришло на праздник, каждый давал свою часть церковному старосте, а тот уж и распоряжался по-своему.
Не позвали на пир Василия, а Василий со своими дружинниками и незваный-непрошеный тут как тут, спрашивает:
– Сколько с брата приходится?
Поглядели на него искоса, отвечают:
– Званому-то гостю хлеб да соль, а незваному и места нет.
Бросил им Василий денежки.
– Вот вам, – говорит, – за дружинника по пяти рублей, а за мою головушку и все пятьдесят; званому-то гостю много простора надобно, а незваному – как Бог пошлёт.
Как стал он со своими молодцами гостей поталкивать, поприжали они всех в большой угол, а из большого угла – в угол за печкой, а оттуда и к окну вытеснили, а там уж кто и в дверь вылетел. Началась тут свалка, драка великая, а Василий кричит новгородцам:
– Вы послушайте меня, люди честные! Буду я биться с вами об великий заклад: коли я одолею – вы мне платите дань по три тысячи в год, а коли вы меня побьёте – буду я вам платить такую же дань до самой смерти.
Отвечают новгородцы:
– Задал ты нам загадку, так тебе её и разгадывать, только биться мы с тобой будем уж всем народом на Волховском мосту, и в заклад ты нам прозакладываешь свою буйну головушку. Мы поставим на мосту три заставы: коли свалим тебя на заставах – срубим твою голову с плеч долой, коли пройдёшь все три заставы – будем дань тебе платить.
Сделали запись об этом закладе великом, назначили драться на мосту поутру.
Пошёл Василий домой, залёг спать, а мать его, Авдотья Васильевна, и проведала про ссору с людьми новгородскими. Заметалась вдова, засуетилась: что делать? Знала она буйный нрав Васильюшки, натворит он бед, погибнет попусту.
Заперла она тогда его сонного в погребе, припрятала его оружие, насыпала чашу золота, да чашу серебра, да ещё чашу скатного жемчуга и пошла на поклон к князю новгородскому:
– Прости ты, князь, моему сыну неразумному его вины великие, не вели новгородцам биться с ним завтра на Волховском мосту.
Отвечает князь новгородский:
– Не могу я тебе помочь, честная вдова! Ведь написаны записи за печатями, и тогда я его прощу, когда голову с него снимут.
Пошла старуха домой, заплакала, с великой печали рассыпала свои дары, золото да серебро с жемчугом по полю чистому, приговаривала:
– Не дорого мне ни золото, ни серебро, дорога мне головушка буйная Васильюшкина!
Спит Василий, высыпается, похрапывает, а наутро раным-рано поднялись новгородцы, на мост собрались с палицами, с ножами, с дрекольем.