Начали новгородцы драку с дружиной Васильевой. Бились час, бились другой и третий – оттеснили супротивников, многих поранили, искалечили: у кого голова проломана, у кого нога кушаком обмотана, у кого рука платком повязана. Отступают молодцы, видят: у реки Васильева служанка, девушка-чернавушка, бельё полощет, воду носит. Просят они её:
– Ой ты, девушка-чернавушка! Ты не дай нам погибнуть, умереть смертью напрасной, ты сходи-ка к Василью, дай ему весточку!
Услыхала девушка, подхватила свои вёдра дубовые на кленовое коромыслице и пошла было домой, а новгородцы-то ей дорогу загораживают, не пускают.
Оставила чернавушка вёдра, схватила коромысло и стала коромыслом помахивать; прочистила себе путь, прибила мужиков до пятисот и добежала до дому.
Спит Васильюшко, похрапывает, не чует над собой невзгоды, не ведает.
Отшибла девушка-чернавушка замок у двери, соскочила в погреб и будит Василия:
– Ты чего спишь-прохлаждаешься? Стоит твоя дружина по колена в крови, руки-ноги изувечены, головы проломлены!
Вскочил Василий на ноги, выбежал во двор, схватил в руки сорокапудовую ось тележную, бросился на мост, закричал во весь голос:
– Эй вы, дружина моя храбрая! Вы-то уж позавтракали, дайте и мне пообедать!
Как стал он осью помахивать, потряхивать, повалился народ целыми тысячами. Видят новгородцы, что плохо дело, расходились у Василия руки богатырские, разгорелось сердце молодецкое, несдобровать им всем, если он вовремя не опомнится. Пришли тогда посадник с тысяцким к Авдотье Васильевне, говорят ей с поклоном:
– Честная вдова Авдотья Васильевна, уйми ты своё дитятко Василия Буслаева, укроти его сердце богатырское, а иначе изобьёт он весь народ без жалости.
Отвечает им вдова:
– Ой вы гой-еси, честные бояре! Не посетуйте на меня, старую, – провинилась я перед своим детищем, заперла его в погребе, убрала его оружие; не миновать теперь и мне беды, как пойду к нему! А есть у него крёстный батюшка, Старчище Пилигримище; живёт он в Кирилловом монастыре. Сходите к нему, поклонитесь, не уймёт ли он своего крестника?
Пошли посадник с тысяцким к Пилигримищу, принесли ему дары, мисы с золотом, серебром да жемчугом, поклонилися. Снарядился Пилигримище, надел на голову колокол в девяносто пудов, идёт, языком колокольным подпирается.
Встретил он Василия на мосту, закричал ему:
– Гей ты, молодец, не попархивай, гей, Василий, не полётывай! Из Волхова воды всей не выпить, всех людей новгородских не побить! Мы молодцы и почище тебя, да не хвалимся!
Осерчал Василий и на отца крёстного:
– Ты зачем, батюшка, мне под руку попадаешься? Мы тут шутки шутим немалые, идёт спор о буйной головушке!
Как хватит осью тележной по колоколу, рассёк его на части, тут и Пилигримищу смерть пришла.
Видят новгородцы, что плохо дело, бегут опять к Авдотье Васильевне, несут ей дары великие, упрашивают:
– Уйми, честная вдова, своё детище; будем мы платить вам дани в год по три тысячи, с хлебников по хлебу, с калачников по калачику, никогда с вами не будем больше ссориться!
Надела тогда вдова платье чёрное, накинула на плечи шубу соболью, повязала голову платком и пошла на мост.
Не посмела она зайти к сыну спереди, а зашла сзади и положила ему руки на плечи богатырские:
– Дитятко моё милое, любимое! Уйми ты своё сердце горячее, не проливай больше крови напрасной! Повинились тебе новгородцы и дань обещают платить, и дары принесли.
Опустились у Василия руки белые, выпала ось тележная, опомнился он, сказал матери:
– Умно ты сделала, матушка, что зашла ко мне сзади, не спереди. Зайди ты спереди – несдобровать бы и тебе, как крёстному батюшке, – сгоряча и тебя бы не пожалел, убил бы до смерти! А теперь уж твоей воли родительской грех ослушаться!
Повела его мать домой, а навстречу им посадник с тысяцким, Василию низко кланяются:
– Прикажи, Васильюшко, убрать убитых да раненых, вся Волхов-река мёртвыми телами запружена, вода с кровью смешалася, закраснелася.
Приказал Василий убрать тела убитые, сам собрал свою дружину, вернулся домой с матерью.
Мало ли, много ли прошло времени, запечалился Василий, закручинился.
«Много, – думает, – я душ христианских погубил на своём веку, надо мне подумать, как душу свою спасти».
Созвал он свою дружину храбрую, стали они думать, как бы им поехать во Святой Иерусалим-град, поклониться Гробу Господню, отмолить грехи свои тяжкие.
Пришёл Василий к матери и говорит ей:
– Родимая матушка! Разгорелось моё сердце богатырское, сплю я и вижу, как бы побывать мне в Иерусалим-граде, замолить грехи мои тяжкие. Благослови меня в далёкий путь, поедем мы с дружиной, постранствуем.
Не поверила ему Авдотья Васильевна, подумала, что он хочет обманом выманить у неё благословение.
– Уж ты, дитятко, не худое ли на уме держишь? Ты не замыслил ли в разбой идти? Ты попомни мой завет родительский: коли вправду хочешь грехи свои замаливать, так даю тебе своё материнское благословение, а коли на уме у тебя разбой да грабёж, не носи тогда тебя мать сыра земля!
Снарядила она его, дала ему припасов на дорогу, отворяла погреба глубокие, вынимала оружие долгомерное.
Благословила честная вдова Авдотья Васильевна сына и проводила в дальний путь в чужую сторонушку, а при расставании наказывала:
– Детище ты моё милое! Побереги ты свою буйну головушку! А как будешь купаться в Иордань-реке, не купайся ты нагим телом, не снимай с себя рубахи холщёвой, сам Иисус Христос купался нагим телом. Не послушаешь моего наказа родительского – быть с тобой худу.
Сел Василий с дружиной на корабли белопарусные и поехал по озеру Ильменю, по Волге-матушке. Не сдерживают корабли ветры буйные, против ветру они плывут, как по ветру.
Едут день, другой, видят: вдали что-то чернеется. Выплывают им навстречу кораблики, едут гости купцы-корабельщики с товарами.
Поравнялись с ними корабельщики, окликнули:
– Гей вы, молодцы удалые! Вы куда едете? Куда путь держите? Или просто по морю гуляете?
– Наше гулянье не охочее! – отвечает им Василий. – Смолоду мы много загубили христианских душ, много грабили добра-имущества, так теперь надо нам грехи свои замаливать. Покажите-ка нам прямой путь ко святым местам, хотим мы Гробу Господню поклониться.
Отвечают корабельщики:
– Есть прямая дорожка, короткая, ехать по ней всего семь недель, а кругом-то надо ехать полтора года, да стоит на этой дороге застава неминучая: стан разбойничий с атаманами.
Распрощались корабельщики, а дружина Василия спрашивает:
– По какой же дороге прикажешь путь держать?
– А поедемте по прямому пути, не люблю я путей окольных, верю крепко в свою силу богатырскую, не обидят нас станичники-разбойники.
Доехали молодцы до моря Каспийского, до острова разбойничьего. Как завидели Василия разбойники, испугались, взад-вперёд заметались:
– Вот-то беда пришла на нас неминучая! Тридцать лет стоим тут на острове, а не было на нас такого страху великого, ведь это едет на нас сам Василий Буслаев, это его поступка молодецкая, полётка соколиная!
Собрались разбойники, с хлебом-солью встречают Василия, низко кланяются.
– Не обессудь, – говорят, – добрый молодец, нашего хлеба-соли откушать, нашей браги испробовать!
Принял Василий хлеб-соль, сел с ними за стол пировать. Как поднесли ему чару зелена вина в полтора ведра, да как хватил он её за один дух, так станичники и рты разинули: так у них и самый набольший атаман не пивал!
На прощание поднесли Василию дары великие: мисы золота, да серебра, да жемчуга. Василий их на том поблагодарил и просил дать им провожатого до Иерусалим-града.
Не отказали ему атаманы, дали и провожатого.
Поехали они по морю Каспийскому, подъехали к Фавор-горе и пристали к берегу. На пути к Фавор-горе лежал в поле человечий череп.
Толкнул Василий череп ногой, сказал:
– Чья ты, кость, тут на дороге валяешься? Разбойника-придорожника, татарина-бусурманина или ты кость христианская?
Как подбросил череп чоботом, улетел он за облака, а потом упал на своё место старое.
Задвигались челюсти у черепа, и проговорил он гробовым голосом:
– Не разбойником я при жизни был, не татарином, а был я такой же христианин-молодец, как и ты. Знаю я: где мой череп лежит у Фавор-горы, там лежать и твоей буйной головушке!
Как услышал Василий, что ему кость провещала-напророчила, отошёл от неё прочь с такими словами:
– Врёшь ты всё, голова, – знать, в тебе враг говорит или нечистый дух!
Поехали молодцы с Фавор-горы в Иерусалим; отслужил Василий в соборной церкви обедню за здравие Авдотьи Васильевны, родимой матушки, отслужил обедню с панихидою по батюшке и по всему своему роду, ко Гробу Господню приложился.
На другой день стали молодцы свои грехи отмаливать: отслужили они обедни с молебнами по загубленным ими душам христианским; не позабыли и разбойников-станичников, и об их грехах служили обедню с молебном в особину.
После пошли молодцы купаться в Иордань-реке. Не послушался Василий наказа своей матери: все купаются в рубахах, а он – нагим телом.
– Я, – говорит, – не верую ни в сон, ни в чох.
Выкупались молодцы в реке, стали обсыхать на Фавор-горе, да задумали позабавиться, грусть-тоску разогнать.
Подошли они к камню высокому, а написано на том камне, что кто его вдоль перескочит, тот сломит здесь свою буйну головушку.
Стала дружина Васильева перескакивать камень поперёк, а Василий говорит:
– Не верую я и в эту надпись на камне: перескочу камень вдоль, не задумаюсь!
Прыгнул вдоль, глядь – каблук подвернулся, зацепился. Упал Василий навзничь на камень и пробил свою буйну головушку.
Говорит он дружине, братьям названым:
– Ой вы, братцы мои названые! Вы идите к моей родимой матушке, вы скажите ей, что сосватался её любимый сын на Фавор-горе, женился на бел-горюч камешке!
Умер Василий, схоронила его дружинушка под тем камнем высоким и воротилась в Новгород.