Приумолк Соловей-разбойник, не шелохнётся, на богатыря и глянуть не смеет.
Бежит конь у Ильи, как сокол летит, реки, озёра промеж ног берёт, хвостом поля устилает. Смотрят на Илью старые богатыри, любуются:
– Нет другого богатыря на поездку, как Илья Муромец! Вся поездка его молодецкая, вся поступка его богатырская!
Приехал Илья в стольный Киев-град. Отошла обедня воскресная, Владимир Красное Солнышко сидит в тереме с боярами, богатырями да витязями. Привязал Илья коня своего среди двора к высокому столбу точёному, к кольцу позолоченному и говорит Соловью:
– Ты смотри, Соловей, вор Рахманович, не вздумай уйти от коня моего! От меня никуда не убежишь, не спрячешься, везде тебя найду, отсеку твою буйну голову.
А коню своему бурушке наказывает:
– Конь ты мой добрый, богатырский! Пуще глазу береги Соловья-разбойника, чтобы не ушёл он от стремени булатного.
Вошёл Илья в терем княжеский, в гридню, где пировал Владимир Красное Солнышко, помолился на образа, поклонился на все четыре стороны, князю с княгиней отвесил особый поклон, проговорил:
– Здравствуй, Владимир Красное Солнышко, князь стольнокиевский! Принимаешь ли к себе, Солнышко, заезжего молодца на честное пированьице?
Поднесли тут Илье добрую чару зелена вина в полтора ведра. Принимал он чару одною рукой, выпивал одним духом, не поморщился.
Спрашивает его Владимир Красное Солнышко:
– Откуда ты, добрый молодец? Какого рода-племени? Как тебя звать-величать?
– Зовут меня Ильёю, по отчеству Ивановичем. Приехал я из города Мурома, из села Карачарова, ехал дорогой прямоезжею. Выехал из дому, как отошла заутреня, хотел было попасть сюда к обедне, да в дороге позамешкался.
Много было богатырей на весёлом пиру, все они переглянулись, рассмеялись, говорят князю:
– Князь Владимир, ласковое наше Солнышко! В глаза детина-то над тобой насмехается, завирается: нельзя проехать из Мурома по прямой дороге в Киев, заросла она уже тридцать лет, есть на ней застава разбойничья, засел там Соловей-разбойник, не пропускает ни конного, ни пешего.
Не взглянул на них Илья, не ответил, а сказал князю Владимиру:
– Ты не хочешь ли, князь, посмотреть на мою удачу богатырскую? Я привёз тебе в подарочек Соловья-разбойника. Выйди на свой широкий двор, погляди: там мой конь стоит, а к стремени Соловей-разбойник приторочен. Оттого я и позамешкался, что очистил дорогу прямоезжую.
Повскакали тут с мест и Владимир, и все богатыри, спешат с Ильёю на двор княжеский.
Подошёл Владимир к Соловью, подивился на него, говорит:
– Ну-ка, Соловей Рахманович, засвищи-ка по-соловьиному, потешь нас с богатырями да с витязями.
Не глядит на него Соловей, отворачивается.
– Не твой хлеб, князь, кушаю, не тебя и слушаю, – отвечает.
Поклонился тогда Владимир Илье Муромцу:
– Илья свет Иванович! Прикажи своему Соловью засвистать, потешь нас.
– Ой, великий князь стольнокиевский, запеклись у Соловья уста его, не свистнуть ему теперь; вели ему вынести чару зелена вина в полтора ведра, да другую – пива пьяного, да третью – мёда сладкого, да дай закусить калачом крупичатым величиной с турий рог, вот тогда он и засвищет, потешит нас.
Принесли Соловью чару зелена вина, принесли пива, мёду сладкого – освежил он свою голову, приготовился свистать.
– Ты смотри мне, Соловей, не вздумай свистать иначе, как вполсвиста, – приказывает Илья.
Взял Илья князя с княгинею под мышки, прикрыл их плечами своими могучими и велел Соловью свистнуть.
Засвистал Соловей во всю свою мочь, зашипел по-змеиному, заревел по-звериному, земля всколебалась, с теремов маковки попадали, оконные стёкла повысыпались, старые дома развалились, кони богатырские разбежались.
Все богатыри на землю попадали, замертво лежат, не шелохнутся.
Испугался Владимир.
– Уйми, Илья, своего Соловья, такие-то шутки нам не надобны; не пускай его на волю, он натворит беды немалые.
А Соловей стал упрашивать:
– Отпустите вы меня на волю, я выстрою вокруг Киева сёла с присёлками, города с пригородами, настрою церквей, монастырей, буду грехи свои тяжкие замаливать.
Не слушает его Илья Муромец.
– Нельзя, – говорит, – отпустить его, он сызнова будет разбой держать; не строитель он вековой, а разоритель.
Вывел он Соловья в чисто поле и отсёк ему буйну голову.
Как приехали через три дня дети Соловьиные, как услышали, что нет в живых Соловья-разбойника, заплакали, закручинились. Не взял с них Илья ни серебра, ни золота.
– Это, – говорит, – вам именьице осталось от вашего батюшки, чтобы могли вы жизнь прожить честно и мирно, не разбойничать. Ступайте себе, берите ваше богатство-имение, оно мне не надобно.
Так и отпустил их на все четыре стороны, а сам остался служить у Владимира Красное Солнышко.
Илья Муромец на заставе богатырской
На дороге проезжей под самым городом Киевом стоит богатырская застава, а эту заставу оберегают ни много ни мало двенадцать богатырей. Атаманом на заставе сам старый богатырь Илья Муромец, податаманом – Добрыня Никитич, есаулом – Алёша Попович.
Три года стоят богатыри на своей молодецкой заставе, не пропускают ни конного, ни пешего, ни своего, ни чужого; мимо них ни зверь не проскользнёт, ни птица не пролетит; горностайка пробежит, и тот шубку оставит, птица пролетит, и та перо выронит. Разбрелись как-то богатыри: кто в Киев уехал, кто на охоту отправился – стрелять гусей, лебедей, а Илья Муромец заснул в своём белом полотняном шатре крепко-накрепко.
Едет Добрыня с охоты, видит на поле след от копыта лошадиного, богатырский след, не маленький, а величиною в полпечи. Стал Добрыня след этот рассматривать и говорит:
– Это не простой след, мыслю, что проехал мимо нашей заставы могучий богатырь из земли Казарской.
Приехал Добрыня на заставу, стал скликать своих товарищей:
– Ой вы гой-еси, братцы-товарищи! Что ж у нас за застава, коли мы не углядели, как мимо нас чужой богатырь из земли Казарской проехал? Как же это мы, братцы, на заставе не устояли? Надо теперь ехать в погоню за нахвальщиком!
Стали тут богатыри судить да рядить, кому ехать. Хотели было послать Алёшу Поповича.
– Нет, братцы, – сказал Илья, – это вы нехорошо придумали. Алёша жаден на золото, серебро. Увидит он на богатыре одежду дорогую, позарится и погибнет ни за что ни про что.
Хотели было ещё выбрать того да другого, но все оказались богатыри неподходящие. Тогда присудили ехать в поле Добрыне Никитичу.
Собрался Добрыня, оседлал своего коня, взял с собою палицу железную, тяжёлую, опоясал сабельку острую, взял в руки плеть шелко́вую и поехал догонять нахвальщика. Доехал до горы Сорочинской, въехал на гору, смотрит в трубку серебряную, видит: стоит удалой богатырь в поле, конь под ним – как гора, а сам он – как сенная копна, на голове шапка меховая, пушистая, всё лицо закрывает.
Поехал Добрыня прямо на богатыря чужеземного, закричал ему громким голосом:
– Эй ты, нахвальщик! Что же ты мимо нашей заставы проехал, нашему атаману Илье Муромцу не поклонился, нашему есаулу Алёше Поповичу ничего в казну не положил на всю нашу братию?
Заслышал богатырь Добрыню, повернул коня, поскакал к нему. Задрожала земля, всколыхалась вода в озёрах, а конь Добрыни пал на колени, едва его Добрыня на поводу удержал.
– Господи, Мать Пресвятая Богородица! – взмолился витязь. – Унеси ты меня от такого чудища!
Повернул он скорее коня и ускакал на заставу. Приезжает ни жив ни мёртв и рассказывает всё Илье Муромцу и товарищам. Говорит атаман:
– Ну уж, видно, мне, старому, самому придётся ехать в чисто поле, если Добрыня, мой крестовый брат, не справился, так больше мне некем и замениться.
Оседлал Илья своего верного бурушку, взял с собой палицу в девяносто пудов, опоясал саблю острую, прихватил копьё мурзамецкое.
Спрашивает его Добрыня Никитич:
– Ох, братец крестовый, славный богатырь, Илья Муромец! Выезжаешь ты на бой не на шуточный, на побои смертные, на удары тяжёлые: что же велишь нам делать? Куда нам идти, куда ехать прикажешь, чтобы тебя оберечь?
– Поезжайте вы на гору Сорочинскую, смотрите, выслеживайте наш богатырский бой: как увидите, что невмоготу мне больше с чужеземным богатырём биться, поспешайте ко мне на выручку.
Выехал Илья Муромец в чисто поле, посмотрел в свой кулак богатырский, видит: разъезжает богатырь громадный, тешится, кидает к небу палицу железную в девяносто пудов. Закинет он эту палицу выше облака ходячего, подъедет, подхватит одною рукой и вертит ею по воздуху, как лебяжьим пёрышком.
Страшится Илья Муромец: никогда ещё он такого силача не видывал. Обнял богатырь своего бурушку косматого, припал к нему, говорит:
– Ох ты, бурушко мой косматенький, ты мой добрый, верный товарищ и в радости, и в горести! Послужи-ка ты мне теперь верой-правдой по-старому, по-прежнему, чтобы не побил нас с тобой заезжий богатырь некрещёный в чистом поле, чтобы не срубил он мне буйной моей головушки!
Заржал конь, взглянул на богатыря и ринулся вперёд на страшный бой.
Подъехал Илья к богатырю заезжему, закричал:
– Эй ты, вор-нахвальщик! Зачем проехал нашу заставу и мне, атаману, челом не бил, есаулу нашему в казну не клал?
Увидал его богатырь заезжий, припустил на него своего коня. Всколебалась земля, затряслась, а у Ильи конь стоит как вкопанный, не дрогнет, сам Илья в седле не шелохнётся.
Съехались богатыри, ударились палицами, бились не жалеючи, со всей силы великой, так что у палиц рукояти пообломились, а ни тот ни другой не одолел, не ранил супротивника, даже доспехи целы остались, и оба они на конях усидели.
Обнажили они тогда свои сабли острые, разъехались, наскочили, ударились. Зазубрились сабли о кольчуги, переломились. Налетели они тогда друг на друга с копьями, переломились копья и маковки, а никто из них из седла не вылетел, не двинулся.
Сошли богатыри с коней, стали биться врукопашную. Схватились два силача, что ясные соколы, бьются, борются весь день до вечера, бьются, борются с вечера до полуночи, а с полуночи до зари утренней. Вдруг поскользнулся Илья, подвернулась у него нога, упал он на землю, а нахвальщику-то и на руку: сел он ему на грудь, вынул свой булатный кинжал – хочет отсечь Илье голову по плечи, а сам над ним насмехается: