– Старый ты старик, калечище! Тебе ли ездить в чисто поле, тебе ли стоять на богатырской заставе? Некому разве у вас на Руси сменить тебя, старого? Поставил бы ты себе у дороги келейку да и собирал бы подаяньице, вот и хватило бы тебе на пропитание до самой смерти.
Лежит Илья под ним, а сам думает:
«Разве неверно мне святые отцы напророчили, что на бою мне смерть не написана? А вот теперь я под богатырём лежу!»
Только подумал и вмиг почуял, что у него силушки-то вдвое прибыло: как подбросил он супротивника со своей груди богатырской, полетел тот выше леса стоячего, выше облака ходячего, упал и ушёл в землю по пояс.
Не срубил ему Илья буйну голову, отпустил его на все четыре стороны, воротился на заставу к богатырям.
– Ну, – говорит, – братцы мои крестовые, названые, тридцать лет езжу в поле, с богатырями бьюся, силу пробую, а такого чудища ни разу не видывал!
Илья Муромец и нищая братия
Собрал князь Владимир на пир всех богатырей, витязей; всех позвал, только одного позабыл – Илью Муромца. Обиделся старый богатырь, задумал думу недобрую. Взял он свой тугой лук с калёными стрелами, по киевским улицам похаживает, маковки золотые состреливает. Настрелял их много ли, мало ли и стал кричать, созывать по Киеву:
– Эй вы, нищие, убогие, собирайтесь-ка ко мне, я вас вином напою!
Бегут к нему отовсюду нищие, рады-радёхоньки, а он продал золотые маковки и накупил бочки вина, угощает их, сам с ними пьёт. Гуляют они не день, не два, похаживают по улицам, шутки пошучивают. Владимир видит, что дело плохо, рассердился на него богатырь, надо его сердце унять, а то несдобровать, пожалуй, и Киеву. Заготовил он пир лучше прежнего, созвал сызнова всех богатырей и стал с ними думу думать, совет держать: кого бы послать к Илье, чтобы звать его на честной пир.
– Кому же иному идти за Ильёю, – решили богатыри, – как не брату его названому, Добрыне Никитичу? С Добрыней они крестами поменялись, держали заповедь великую, чтобы меньший брат слушал большего, а больший – меньшого.
– Ну, Добрынюшка Никитич, тебе и идти к Илье с повинной, – велит Владимир. – Скажи ему, чтобы на старое не гневался: кто старое помянет – тому глаз вон!
Пришёл Добрыня к Илье, видит: сидит он с нищими, угощается, прохлаждается.
Говорит Добрыня товарищу:
– Ах ты, братец мой названый, славный богатырь Илья Муромец! Удержи ты свои руки белые, могучие, укроти своё сердце лютое; ты попомни нашу заповедь великую, чтобы старшему брату слушаться брата меньшого. Послал меня к тебе Солнышко Владимир-князь, просил тебя на старое не гневаться, а прийти к нему на честной пир, с ним, нашим Солнышком, помириться.
– Ну, – отвечает Илья, – знал Владимир-князь, кого за мной послать, никого другого я бы не послушался, а с тобой, крестовый брат названый, у меня заповедь положена: нельзя мне тебя ослушаться. Что ж, пойти пойду на честной пир, только уж и гостей своих с собой захвачу, пусть Владимир-князь на меня за это не прогневается.
Пошёл Илья по Киеву к княжескому терему, а за ним потянулась и вся нищая братия, всем он велел идти за собою в гридню на пированье.
Как завидел Владимир дорогого гостя, вскочил из-за стола, взял его за белы руки, целовал в уста, называл любимым богатырём, славным Ильёй свет Ивановичем.
Стали усаживаться за столы дубовые, ведёт Владимир Илью Муромца к столу, говорит ему:
– Ой же ты, Илья свет Иванович! Ты садись на любое место, на выбранное: хочешь – сядь по заслуге, по выслуге, по мою руку правую. Хочешь – сядь на место большее, в большой угол, а то хочешь – сядь, куда тебе, молодцу, вздумается.
Не сел Илья на место большее, не сел и по заслуге, по выслуге, а выбрал себе место среднее и с собой посадил всю нищую братию.
Поднесли Илье чару зелена вина да другую чару мёду сладкого. Выпил Илья и сказал князю:
– Ай ты, Владимир стольнокиевский! Знал ты, князь, кого за мной послать, знал, кому меня позвать! Не послал бы ты моего братца крестового, никого бы я другого не послушал. И уж плохо бы вам всем пришлось от меня, от старого. Ну да Бог тебя простит на этот раз, а кто старое помянет – тому глаз вон!
Так-то пировал Илья ровно три дня с князем да с княгинею, пировала с ними и вся нищая братия, и не только в гридне княжеской, а и по всему Киеву все пивоварни, все винные погреба были открыты на княжий счёт. Кто хотел, тот шёл и пил, пока его ноги носили. Зато и узнали во всём Киеве от старого до малого, что помирился Илья Муромец свет Иванович с Красным Солнышком, ласковым князем Владимиром, узнали и порадовались всяк по-своему – молодые плясать пошли, старые зелена вина отведали да песню затянули, а малые детушки собрались вокруг бабушек, послушать старинушку про прежнее да про бывалое.
Илья Муромец и Калин-царь
От Золотой Орды, из-за Чёрного моря, поднялся татарский царь Калин Калинович, с сыном своим, Таракашком Корабликовым, с любимым зятем Ульюшкой.
Три года копил злой Калин-царь силу несметную, орду бесчисленную, да ещё и сын вёл сорок тысяч, и зять тоже сорок. Было с ними сорок царей да царевичей, королей да королевичей. Идёт орда, шумит, гудит, что саранча ненасытная: где пройдёт, там один пепел останется, всё поест, всё сожжёт, а что получше – с собою прихватит. На сто вёрст орда растянулась; от конского пару, от пыли тьма стоит, не видать днём солнца ясного, ночью – месяца светлого, а от духу татарского всякий крещёный человек за три версты бежит.
Не дошёл Калин-царь семи вёрст до Киева, остановился у Днепра, раскинул полотняный шатёр и велел войску своему привал сделать. Расположились татары в широком поле, расседлали коней, разложили костры, кто конину варит, кто сбрую чистит, кто коня кормит-поит, а царь Калин в своём шатре сидит на ременчатом стуле за дубовым столом и пишет грамоту ко Владимиру стольнокиевскому. Написал он грамоту скорёхонько и кликнул клич по всему стану:
– Эй вы, мурзы-бурзы, татаровья, кто из вас умеет говорить по-русски? Кто бы мог отвезти грамоту мою в город Киев, князю Владимиру?
Молчат мурзы-татаровья, друг за дружку прячутся.
Выкликнул тут Калин-царь во второй раз, выскочил к нему один бурза-мурза, татарин, ростом трёх сажён, голова с пивной котёл, промеж плеч косая сажень уложится.
– Ай же ты, Калин-царь милостивый, я знаю по-русски, могу свезти твою грамоту.
И наказывает ему Калин-царь:
– Поезжай ты, посол мой, не путём-дорогою, а лесами дремучими, лугами широкими, не въезжай в Киев через ворота, а перескакивай прямо через стену городовую, через башню наугольную; во дворе княжеском своего коня не привязывай, входи прямо в гридню столовую, да смотри, двери настежь распахивай; поклонов перед князем с княгиней не отсчитывай, а бросай им на стол мою грамоту.
Едет посол, как приказано, скачет через стену киевскую, входит в гридню, не кланяется, бросает грамоту на дубовый стол, говорит князю Владимиру:
– Эй ты, князь стольнокиевский, ты готовь-ка скорее свой Киев, очищай-ка улицы, расчищай ряды, приготовь побольше зелена вина, наш грозный Калин-царь к тебе в гости жалует, хочет взять себе в жёны твою княгиню Апраксию; отдавай-ка без бою, без кровопролития! Не отдашь добром – возьмём силою, всем вам тогда живыми не быть.
Сказал посол, повернулся, без поклона вон пошёл, дверь за собою захлопнул, так что оконницы зашатались, стёкла попадали. Запечалился Владимир Красное Солнышко, закручинился. На беду о ту пору все богатыри из Киева поразъехались. Думает Владимир-князь думу тяжкую:
«Разорит злой Калин-царь стольный Киев-град, возьмёт он меня в плен со княгинею, сожжёт он церкви, а иконы святые по реке вплавь пустит».
Надел Владимир чёрное платье, пошёл в храм Божий молиться.
Видит: идёт ему навстречу калика перехожий.
– Здравствуй, Владимир, князь стольнокиевский! Что ты приуныл, в чёрное платье оделся, иль недоброе что в Киеве случилося?
Рассказал Владимир калике про печаль свою.
– Ну, этому горю ещё можно помочь, – сказал калика, сбросил с себя платье каличье, и увидел князь Илью Муромца.
Обрадовался Владимир, бросился целовать богатыря:
– Ох, Илья свет Иванович, выручи, спаси от беды неминучей, созови богатырей, послужи, постарайся за веру христианскую.
– Да ведь ты, князь, нас, богатырей, нынче не жалуешь, не чествуешь, не велел нам в Киев-то и заглядывать! – Илья в ответ молвит.
– Ты послушай, свет Илья Иванович, хоть не ради меня с княгинею, не ради церквей и монастырей, а ради бедных вдов да сирот малых сослужи эту службу великую.
И бил тут Владимир Илье челом до сырой земли. Пошли они в княжеский терем, а Илья и говорит князю:
– Насыпай-ка, князь, одну мису чистого серебра, другую – красного золота, а третью – скатного жемчуга; поедем-ка мы с поклоном к Калину-царю, попросим у него сроку на три дня, чтобы могли мы в Киеве поуправиться.
Поехали они к Калину-царю, поклонились ему с подарками:
– Дай ты нам, Калин-царь, сроку три денька, чтобы отслужить нам обедни с панихидами, чтоб перед верной смертью друг с дружкой попрощаться.
Дал им Калин-царь сроку три дня, а Илья поехал к синему морю, где стояли богатыри, его товарищи, и скликивал их всех оборонять Киев, спасать вдов и сирот, выручать князя с княгинею.
Подъехали богатыри к Киеву, кинули жребий, где кому становиться: выпал жребий Илье рубиться посредине. Стали богатыри рубить силу татарскую, бились, бились, ни много ни мало двенадцать дней, не пивши не евши, без отдыха.
На тринадцатый день примахались их руки белые, притупились сабли острые, помутились очи ясные, и поехали они отдохнуть, соснуть чуток. Илья Муромец не поехал с поля ратного, знай рубит, знай колет без устали.
Видит он: впереди у татар глубокие рвы накопаны, а во рвах натыканы острые копья мурзамецкие.
Поскакал Илья ко рвам, а конь и проговорил ему по-человечьи:
– Ты хозяин мой, Илья Муромец! Первый-то ров я перескочу, и второй ров перескочу, а в третьем останемся и ты, и я!