Осерчал Илья на бурушку:
– Ах ты, травяной мешок, не богатырский конь! Не хочешь ты служить за веру христианскую!..
Стегнул коня по крутым бёдрам, взвился конь, два рва перескочил, а в третий упал вместе с хозяином. Набежали татары, заковали Илью в цепи железные, руки, ноги ему сковали, привели к Калину-царю.
– Славный богатырь, Илья Муромец! – говорит ему Калин-царь. – Послужи-ка мне теперь верой-правдою, как служил Владимиру, отпущу тебя через три года с честью, с милостью.
Отвечает Илья Муромец:
– Будь у меня только сабля острая, или копьё мурзамецкое, или палица боевая, я бы уж послужил по твоей по шее татарской!
Осерчал Калин-царь, кричит своим слугам, чтобы вели Илью в поле чистое, расстреляли его стрелами калёными.
А Илья говорит:
– Эх ты, царь Калин Калинович! И казнить-то как ты не знаешь, не ведаешь: кто же казнит богатыря стрелами калёными? Ты вели положить мою буйну голову на липовую плаху да и отсеки её по плечи.
– Ну, ведите его на поле, отсеките ему голову, коли ему того хочется, – приказал Калин-царь.
Повели Илью на поле, положили его на землю, хотят отсечь буйну голову.
Лежит Илья, молится угодникам, чует: силы-то вдвое прибыло. Как вскочил он с земли, как рванул цепи-оковы железные, свалились с него путы, рассыпались.
Схватил он тут самого сильного татарина, стал им, как дубинкой, помахивать: где махнёт – там и улица, отмахнётся – переулочек, сам-то приговаривает:
– Крепок татарин – не ломится, жиловат – не рвётся.
Только вымолвил, а голова-то у татарина уж и прочь летит, по пути татар побивает. Испугались мурзы, побежали, по болотам попрятались, по рекам потонули, бегут, переговариваются:
– Ай, не приведись нам ещё бывать в Киеве, с русскими богатырями встречаться!
Подошёл Илья к Калину-царю, схватил его за руки, поднял выше головы, бросил оземь – тут его и до смерти расшиб.
Подбежал к Илье его богатырский конь, бурушка косматый, сел богатырь в своё седло черкасское и поехал в Киев, к Красному Солнышку, князю Владимиру.
Задали в Киеве пир, какого ещё не бывало, а татары, что в живых остались, в свои степи убрались.
Недолго Илья погостил в Киеве, уехал в чисто поле, оберегать землю русскую на заставе богатырской, сражаться с врагами-недругами.
Проездил Илья ни много ни мало двенадцать лет, случилось ему быть близко Киева, и говорит он себе: «Дай-ка побываю я в Киеве, попроведаю, что там деется?»
Подъехал к княжескому терему, видит: у князя Владимира идёт весёлый пир. Вошёл Илья в гридню и остановился у двери. Глядит на него Владимир Красное Солнышко и не узнаёт своего старого богатыря.
– Откуда, – спрашивает, – ты, старик? Какого роду-племени, как тебя звать-величать?
Илья Муромец усмехнулся да и говорит:
– Свет Владимир Красное Солнышко, я Никита Заолешанин.
Не узнал богатыря Владимир-князь, так и поверил, что это Никита Заолешанин, не посадил его с богатырями да с боярами, а велел ему сесть с детьми боярскими, за меньший стол. Не сдержало сердце богатырское такой обиды. Задрожали стены в гридне, как поднялся Илья с места да как крикнул князю:
– Эй ты, князь Владимир стольнокиевский, не по чину мне место, не по силе честь; сам-то ты сидишь с во́ронами, а меня посадил с воронятами!
Разгневался Владимир-князь:
– Уж не думаешь ли ты, Никита, что у меня и богатырей нет, чтоб унять тебя?
Посылает он трёх самых сильных богатырей:
– Идите-ка, проучите невежу, выкиньте его вон из гридни!
Вышли из-за стола три богатыря, стали Илью подталкивать, да не могут его с места стронуть, даже колпак на голове не шевельнётся.
– Ну, князь, – говорит Илья, – если хочешь потешиться-позабавиться, давай-ка сюда ещё трёх богатырей!
Вышли и ещё три богатыря: толкают Никиту, изо всех сил стараются, а он стоит себе на месте как ни в чём не бывало, ни рукой, ни ногой не шевельнёт.
– Давай, – говорит, – князь, ещё трёх, видишь, этих мало.
Посылает Владимир и ещё трёх: налегают богатыри, аж вспотели, а не могут сдвинуть Илью с места.
А Добрыня Никитич, крестовый брат Ильи Муромца, давно его признал, сидит подле князя, молчит, на богатырей посматривает.
Наконец не стерпел Добрыня.
– Аль не видишь, – говорит, – князь, что это не Никита Заолешанин? Разве может кто другой так с богатырями расправляться, кроме Ильи Муромца, моего брата крестового, названого? Смотри, князь, не умел ты встретить, угостить дорогого гостя – не удержать его тебе ни честью, ни лаской!
А Илья Муромец тряхнул своей буйной головушкой, порасправил руки могучие и молвит Владимиру:
– Добро же, Владимир, князь стольнокиевский, теперь уж мой черёд пришёл – смотри, как бы не отпала у тебя охота тешиться!
Как прошёлся Илья раз-другой по гридне, как хватил богатырей одного, да другого, да третьего: повалились богатыри, что снопы лежат, кто ползёт, кто сидит, а кто и встать не может. А Илья у стола похаживает, железные сваи между мест, что солому, поламывает, скамьями потрескивает. Сам князь за печку со страху забился, собольей шубой закрылся.
Притомился Илья, успокоился.
– Довольно, – говорит, – мне шутки пошучивать, пора и честь знать.
Говорит ему князь Владимир:
– Ох, Илья свет Иванович, ты садись на первое место, по правую мою руку, а не хочешь – садись на второе место, по левую руку, а то сядь, куда тебе вздумается, я честь воздам тебе по чину, по заслуге.
Встал Илья перед князем, скрестил на груди руки мощные, а как заговорил, задрожали оконницы в гридне, заходили на столах чаши серебряные:
– Владимир стольнокиевский, князь земли святорусской, правду тебе сказал мой брат названый, молодой Добрынюшка Никитич: не умел ты меня встретить, угостить с лаской да с почестью, посадил ты меня, богатыря, за меньший стол, на отъезде уж тебе меня не сдержать, поздно хватился чествовать – уеду я из Киева в чисто поле, широкое раздолье!
Был тут Илья – и нет его, пропал его богатырский след, по тех пор его и видели.
Илья Муромец и Ермак Тимофеевич
В гридне у князя Владимира шумно, много собралось и бояр, и князей, и богатырей могучих. Но не пир идёт в гридне, не столованье, а держат бояре совет, думают думу крепкую: подступает к Киеву царь Мамай со своей неверной силой бусурманской.
– Князья мои славные! Бояре, витязи могучие! – говорит Владимир Красное Солнышко. – Как нам защитить Русь православную, как нам одолеть Мамая неверного?
Спорят князья да бояре, шумят, всяк своё предлагает; и порешили они строить вокруг Киева белокаменную стену и засыпать её жёлтым песком.
Встал тогда Илья Муромец и говорит:
– Чем стену строить, лучше послать к Мамаю гонца, попросить у него сроку три месяца, а тем временем силу накопим, призовём богатырей, что стоят на Куликовом поле в шатрах полотняных.
Послушались Илью, снарядили посла, стал посол у Мамая срока просить на три месяца. Засмеялся Мамай:
– Хоть бы на три года я вам сроку дал, так и то вашим богатырям со мною не справиться. У меня-то силы что листа в лесу, у меня-то девять сыновей, да девять дочерей, да девять зятьёв – все такие богатыри, что сырое дубьё с корнями выворачивают. Дам я вам сроку три месяца, как просите, справляйтесь, коли можете.
Прискакал гонец в Киев с ответом Мамая-царя; обрадовался Владимир и послал Илью на Куликово поле скликать богатырей.
Оседлал Илья коня, выехал на широкий двор, ударил коня плёткой по крутым бёдрам, понёсся конь, что вихрь степной, к полю Куликову.
Приехал Илья к богатырям, созывает их на бой с Мамаем-царём. Говорят ему богатыри:
– Ой же ты, Илья Иванович! Сойди-ка ты к нам в шатёр да выпей-ка сперва чару зелена вина!
Вошёл Илья в шатёр, выпил чару зелена вина в полтора ведра и охмелел; заснул он богатырским сном на двенадцать дней. А Владимир-князь в Киеве богатырей ждёт не дождётся, наконец не стерпел, послал за ним молодого Ермака Тимофеевича, племянника Ильи Муромца.
Выбрал себе Ермак коня богатырского, седлал его крепко-накрепко и поскакал отыскивать богатырей и Илью Муромца. Подъехал он к шатру, где пировали богатыри, стегнул плетью по белому полотну и закричал зычным голосом:
– Эй вы, могучие богатыри! Зовёт вас Владимир-князь в Киев на выручку: наступает на город Мамаева сила неверная!
Отвечали богатыри:
– Молодой Ермак свет Тимофеевич! Сойди с коня да выпей с нами чару зелена вина!
– Не хочу я заснуть, как мой дядюшка, – отозвался им молодой витязь. – Коли выпью и я, так, пожалуй, тоже не ворочусь в Киев.
Вернулся он тем же путём-дорогой к Киеву и видит: нельзя ему проехать, обступила Киев сила Мамаева, рать бусурманская.
Поскакал Ермак под гору, да как рванулся на силу несметную, как пошёл колоть, да рубить, да палицей помахивать! Побил Мамаевой рати без счёту, а всё как будто бусурман не убыло.
Проснулся Илья Муромец в шатре, говорят ему богатыри, что приезжал к ним молодой Ермак Тимофеевич, а после отправился один воевать с татарами.
– Что же вы это наделали? – сказал им Илья. – Ведь Ермак-то молод ещё, одному ему не справиться, он умаялся, воевавши с силой неверной. Седлайте-ка поскорее ваших коней да поедемте все к нему на выручку.
Приехали богатыри к Киеву. Облегла Киев сила черным-черна, а Ермака и не видать, и не слыхать.
Стал тогда Илья рассылать богатырей: кого от синя моря, кого от чиста поля, кого от Почай-реки, сам поехал прямо в середину.
Как пробились богатыри до середины татарского войска, так и увидели: молодой Ермак Тимофеевич на своём коне соколом полётывает, отдыхать не думает.
Подъехал к нему Илья, обнял за плеча могучие:
– Довольно тебе, витязь, утруждаться, поработал ты до устали: отдохни-ка теперь, дай и нам, старикам, потешиться!
Поехал тогда Ермак на холм, лёг в шатёр спать, а Илья с богатырями добили силу Мамаеву ни много ни мало в три часа.
Поехали они после с Ермаком пировать к Владимиру Красному Солнышку в Киев. Встретил их князь с почестью, завёл пир горой, угощал яствами сахарными, через тридцать дней поразъехались богатыри в разные