Вдруг кто-то позади него сказал:
— Кончить их на месте, и конец. Селенье разорили — пущай головой расплачиваются.
Растравленный оскорблением человек бывает жесток. Эта жестокость была ответной мерой, и творил Евпатий её не из удовольствия и не ради неё самой.
Знак мести Евпатия был ужасен. Так появилась первая надетая на шест голова.
Выпачканная кровью и пеплом, с выпученными от страха глазами и злобным оскалом, она торчала на колу. Но зло за зло! И мало того, что враг перестал жить!
Своим поступком Коловрат показал врагам свою меру мести и то, насколько он их ненавидит. Да, расправа была эмоциональна и не дозированна, но этот его жест продемонстрировал главное: он татар не боится, он их сильнее, и придёт время, когда он явится за их головами, когда он скрутит их в бараний рог.
Первым наткнулся на знак мести, оставленный рязанским воеводой, отряд из улуса Джучи, там были собраны отборные головорезы, прошедшие всю Среднюю Азию и пускавшие кровь булгарам. Таких, как они, черти в аду ждут не дождутся, но при виде содеянного в глазах степняков застыл суеверный ужас.
Сотник был мёртв. У него были отрублены кисти рук, а в груди торчал его собственный кинжал, пробивший его насквозь. На рукоятке оружия сосульками замёрзла кровь его хозяина. Голова взирала на всё это безобразие, тараща глаза. Остальные тела были тоже не в лучшем виде. Будто их обработала голодная стая диких зверей.
Монголам на миг показалось, что мёртвые ожили на этой выжженной и обезображенной земле, чтобы поквитаться с недругом за все надругательства.
С этой минуты Евпатий со своими людьми не прятался, скорее наоборот, выставлял свои действия напоказ, чем бесконечно злил врага, но чем и пугал его. Он убивал по одному и группами. Убивал мародёров да тех, кто по своей неосмотрительности или безалаберности углублялся в лес и развешивал их по деревьям для острастки. Любой отставший от отряда воин не мог чувствовать себя в безопасности. Смерть зазевавшихся или отставших от основных вражеских бойцов сил ждала страшная и лютая. Кто на них нападал, татары не ведали и в силу своего суеверия считали, что это грозные русские духи мстят им. Немногочисленные оставшиеся в живых, до смерти напуганные свидетели только и видели, что сверкающие на солнце панцири да шеломы. И всё…
Партизаны поджидали их, казалось, уже везде и повсюду, шли по следам и нападали при первом удобном случае и никого не жалели. Отрубив по традиции погибшим монголам головы и насадив их на кол, Евпатий нарочно оставлял их на пути выслеживающих его врагов. Как знак, как символ, как напоминание. В лагере стали считать, что встреча со злобным воеводой сулит несчастье. Даже отважнейшие воины страшились темноты леса. Видимо, этому Коловрату помогают сами древние боги. Войдя во вкус, Евпатий проворачивал такие операции, от которых захватывало дух.
Его маленькое войско настолько осмелело, что рязанцы стали нападать на довольно большие отряды и уничтожать их, не зная жалости. Воевода заставлял врагов мучиться от страха и бессонницы. Только смежит набрякшие от усталости глаза — и лезут на него со всех сторон призраки: люди не люди, звери не звери, духи не духи.
Как только напряжение спадало, он делал новую вылазку.
Татары пытались защищаться. Часовые ходили днём и ночью, обшаривая округу взглядами, тревога в лагере не утихала. Цепочки воинов день за днём прочёсывали местность, силясь избавить себя от блуждающего вокруг их лагеря безжалостного демона. Правда, во время таких вот рейдов пропало ещё несколько отрядов.
Пробовали выдвинуть заставы вперед, но бесполезно, в первую же ночь их окружали и истребляли начисто. Партизаны, знавшие здесь каждый куст, могли в любое время дня и ночи устроить засаду, незаметно появиться и напасть, а затем также незаметно исчезнуть. Казалось, противник находится везде, всегда невидим, но зорко следит за каждым твоим шагом.
Теперь монгольские отряды могли передвигаться только по большим езженым дорогам, и только днем, и только относительно крупными соединениями.
Старые воины у татарских костров заговорили, что недобрые силы таятся в этих страшных рязанских лесах, что живут там страшные древние духи. Что иногда, в тяжёлую для своей отчизны пору, из холодного дуновенья и мёртвого шевеленья возникают, а может, пробуждаются от длительного сна созданья не живые и не мёртвые, которые одно лишь умеют: сеять смерть и разрушение без границ. Говорили, что силы их питаются чужими страхами. Всё это было до того невероятным, что казалось дурным сном.
Русь для монголов была страна древнего чародейства и зловещих тайн.
Самые смелые и безрассудные всё ещё смеялись над такими рассказами, называли их небылицами, но желающих отправиться на поиски грозных русских духов становилось всё меньше.
Сидя на кошме у затухающего костра и пощипывая свой реденький ус, изведавший не один десяток битв монгольский сотник, назовём его Дармал, делился со своими товарищами по оружию знанием:
— Недобрая примета, что отряд задержался. Верная гибель сунуться в эти леса, а уж тем более ночью. В этой дикой и страшной стране мы чужие и стараемся не поминать жуткую нежить, особенно к ночи, чтобы не накликать на свои головы беду. Кое-кто, излишне самоуверенный или крайне неосторожный, в этом уже убедился сам, на собственной шкуре.
Когда из моей сотни пропал первый десяток, я встревожился, но когда увидел трупы своих воинов, мне стало страшно. Головы то ли с вырванными, то ли с выклеванными птицами глазами и раскрытыми в жалком оскале ртами торчали на палках, воткнутых в сугроб. А сами они, в смысле тела, все сплошь были покрыты жуткими ранами, как будто над ними стая голодных зверей поработала. А на груди у этих бедолаг будто были какие-то символы вырезаны. Да и головы-то были не у всех. Видимо, некоторые из них эти демоны забрали с собой. Тяжело голове без плеч, да и телу худо без головы, даже мёртвому.
Следующий пришёл черёд тангута Унке и его нукеров. Там были собраны профессиональные головорезы. Когда их нашли, было видно, что большинство из его бойцов довольно помучилось перед смертью. А ведь они также не из трусливых. Только развесили их так, что смотреть жутко. Следом за ними ещё три отряда пропало. Наши уже боятся ездить в отдалённые деревни.
Дошли слухи о грозных лесных духах, пугающих бойцов его войска, до самого хана Батыя.
Не воспринял хан Батый эти сообщения всерьёз. Дал он приказ небольшому отряду своих нукеров найти этих древних духов, арканом связать и пред его грозные очи поставить.
Однако из всего отряда монгольского вернулся всего лишь один, весь ободранный да израненный, воин, и глазищи его полыхали таким неведомым ужасом, что никто не мог заглянуть в них без страха. Бессильно обмякшее тело буквально вывалилось из седла. Было видно, что он ранен и вдобавок смертельно напуган.
— Где остальные, разрази меня гром? — Темник злобно тряс тело умирающего.
— Мертвы… все мертвы… — бормотал тот как в бреду.
— Что значит — мертвы? Да говори ты, мерзкий ублюдок, что произошло!
— Мы добрались до деревни, где должен был стоять его отряд, под утро, пока все спали, — пробормотал воин, приходя в сознание. — Казалось, они нас не ждали. В деревню вошли без проблем. Всё шло как нельзя лучше. Вдруг из ниоткуда посыпались стрелы… Они появились из-за деревьев, и от них было не уйти…
— Ты их видел? Как выглядит этот Коловрат?
— Как сам Шолмос, демон-людоед, ведь он, оборотень, может принять любую личину, но я из его лап вырвался! — выдохнул воин. В его глазах горел суеверный страх. Их лиц под забралами не видно. Они неуязвимы и сражаются двумя руками, даже не прикрываясь щитом. Возможно даже, это вообще не люди. Возможно, это древние боги мести, и за ними всегда ходит волчья стая.
— Трус, — рассердился темник. — Чтобы спасти свою жалкую жизнь, ты бежал от врага быстрее, чем суслик от коршуна!
Призвал тогда Батый самых опытных и отважных командиров.
— Надеюсь, вы ни единому слову из этих сказочек не верите? — грозно прорычал он.
И послал второй отряд, больше прежнего, но в этот раз не вернулся вообще никто. Остались от его людей лишь меховые шапки с наушниками да дохи, сильно ободранные.
И в третий раз разъярённый хан Батый послал разыскать в лесах и принести ему на блюде головы обидчиков. Нужно было монгольскому хану это лесное чудовище одолеть. Подчеркнуть могущество своё и поднять боевой дух приунывших воинов.
В этот раз послал хан за головой Евпатия самых остроглазых следопытов, да только немногие из них воротились, а кто воротился, то вернулся ни с чем, ибо хитрый Евпатий ушёл от погони и следы запутал так, что вовек татарам его в этих лесах не сыскать. В третий раз удалось рязанскому боярину выскользнуть из капкана.
Ужас тогда всех татар обуял.
Страх не лучший спутник воину, к тому же монголы были суеверны. Бороться с людьми — это одно, а с мертвецами или ещё какой нежитью — совсем иное.
Долго размышляли командиры, как в этой ситуации лучше быть и что предложить своему хану, но поняли, что прочесать всю местность, охваченную партизанским бедствием, они не смогут. Всё одно уйдёт от них враг неведомыми тропами. Ускользнёт, как и раньше, только силы и время будут потрачены впустую. «Видно, и впрямь водится он с нечистой силой?» — думали они. А раз так, то одолеть обидчиков можно лишь хитростью. Сейчас же гоняться за ними да хитроумные ловушки строить нет времени. Надо просто двигаться дальше и дальше в русские пределы, а там их ничья карающая десница уже не настигнет!
Пора было уходить из рязанских земель, и последние монгольские отряды покидали их с затаённой радостью, оставляя разгневанных местных богов в своих дремучих непроходимых и страшных лесах.
Двигалось монгольское войско вперёд, осторожно рассылая перёд собой разъезды, чтобы предостерегали они монгольского хана от возможной напасти, да узнавая, какая впереди дорога.
У Евпатия аж защемило сердце от обиды, когда один из разведчиков доложил ему, что враг уже пересёк границы суздальской земли.