Выведав путь, которым двигалось татарское войско, они обогнали его и устроили засаду в том месте, которое указал проводник. Не обманул одноглазый — дорогу знал хорошо, по лесу шел не плутал, наизусть зная все повороты и тропки, будто топал у себя в огороде. Партизаны ещё в сумерках прибыли на место и удобно расположились вдоль дороги, по которой должны были пройти монголы.
Настроение у всех поднялось, потому что каждый видел преимущества занятой ими позиции.
Евпатий решил разделить свои силы и укрыть отряд надёжных рубак в ближайшем перелеске, чтобы в двух местах ударить по монголам. Знал, что степняки слабы морально.
А тут ещё и с погодой повезло. Зимняя метель сыграла им на руку, заметя все следы и одурачив вражеские передовые разъезды. Снег падал на землю большими пушистыми хлопьями, падал спокойно, ровно, будто во сне. За ночь навалило снегу коням по брюхо…
Оставалось лишь ждать.
Обычно спокойный и сдержанный, Евпатий в этот раз нервничал. Сегодня он хотел встретиться с Батыем лицом к лицу и рассчитаться за разорение родной Рязани, за родных и близких, за сожжённый город, за грабежи и убийства, за осквернённую Родину. Он то и дело осматривал своего боевого коня, проверял, легко ли выходит из ножен острый как бритва меч.
Наконец долгожданный час настал.
Запыхавшийся разведчик донёс, что орда приближается.
Монголы шли спокойно, как по уже покорённой территории, не ожидая большого сопротивления. Только многочисленные конные разъезды сновали в поисках врага.
— Отлично! Теперь главное — не спугнуть! Чтобы раньше времени не заподозрили, — потёр руки Евпатий. Глаза его блестели тем же металлическим блеском, что и его верный меч, до поры до времени укрытый в ножнах.
Через минуту весь отряд стоял в напряжённом ожидании, готовый по первому сигналу двинуться на врага.
Возможно, в последний раз на Евпатия преданно глядели обветренные лица молодцов, привыкших к делу, а не к словам, из тех отчаянных, что лазят по ночам в терема посадских женок, да пьют, пока держатся на ногах, да славно дерутся в кулачных боях. Из тех, что не предадут и не отступят.
— Смерть, други мои, дело не страшное, — говорил он им. — Все мы однажды умрем, да, как говорится, не в одно время. Ну а покуда мы все живы, будем до капли крови биться… Стоять насмерть и до конца. Тогда побежит враг. Поскольку не будет у него иного выбора.
Он прекрасно представлял, что бой предстоит нешуточный.
— Как думаете, побьем ворога? — спросил Евпатий, обращаясь к дружине.
— Побьём так, что пух и перья полетят! — отозвался могучий всадник, выдвигаясь вперёд.
— С тобой, Евпатий, сам черт не страшен, — отозвались в толпе нестройные голоса. — Не оробеем.
— Выстоим. Чай, у себя дома…
— Немало их. Работы непочатый край! Но ничего, где наша не пропадала! — Молодой воин, широкий в плечах, задорно тряхнул головой. — Может, они от одного нашего вида ошалеют да разбегутся?
— Тебя увидишь, точно побежишь. Смотри, сам стал на лешего похож, одним своим видом их всех распугаешь, — в тон ему отшутился Евпатий.
Прошло ещё минут сорок в напряжённом ожидании…
— Всё в порядке! Втягиваются, ничего не подозревая! Сейчас мы научим их жить! — доложил разведчик, бесшумно вырастая за спиной командира.
Вокруг всё странно вдруг затихло, будто образовалось мёртвое поле.
Вдруг непонятный нерусский говор и равномерный стук заполнили собой оставшееся пространство. Двигались они размеренно, ничего худого не опасались. Впереди шел большой конный разъезд из лучших всадников Батыя. За ним, прикрывая обоз, двигались конные тумены. Замыкала колонну гвардия из числа тысячи лучших бойцов, в её задачу входила защита ханской жизни. Из всей огромной монгольской армии именно они были отобраны за мастерство владения оружием и непоколебимую верность. Арьергарда не выставляли, поскольку враг мог ждать только спереди.
На всём белом снежном покрывале не видно было и малейших подозрительных следов, намекающих на присутствие врага. Успокоился хан, посчитав, что отстали грозные духи от него, вернулись в свои леса и вновь впали на морозе в свою долгую спячку, насытившись монгольской кровью. Ничего не ёкнуло у него в груди.
До темноты оставалось ещё несколько часов.
Нетерпение всех партизан, притаившихся в засаде, достигло высшей точки.
Вдруг несколько всадников справа и слева с воем завертелись на земле. Колонна, не ожидавшая нападения, в ужасе заметалась, не понимая, кто и откуда стреляет. В этот момент раздался грозный посвист богатырский, от которого лес расступается, а добрые кони от страха на колени падают. Не успел он отшуметь, как раздался боевой рёв рязанского отряда: «Бей, руби!» Это сам Евпатий Коловрат напустился с товарищами на татар.
Возникли они, как из снежной пыли, в своих горящих на солнце кольчугах и ринулись на передовые полки вооруженных до зубов татарских всадников, не считаясь с их числом. Червлёные щиты алели густой яркой кровью.
Отряд русских воинов ураганом налетел на монголов и окончательно смял их ряды.
Всех, кто оказался на пути конной русской лавины, просто снесло: коней, всадников, пехоту. Впереди всех, рассыпая удары направо и налево, мчались трое. Глазами они выискивали Батыя. Молодой широкогрудый воин с голубыми глазами бесстрашно врезался в самую гущу монгольского войска, сшибая врагов грудью своего мощного скакуна.
Наконец-то сгоравшие от нетерпения партизаны смогли дать выход долго копившейся у них ненависти. Три сотни монгольских всадников полегли на месте, не успев глазом моргнуть.
— Наддай!.. Наддай! — кричал одноглазый проводник, широко разевая рот. Топор взлетал и опускался над его мокрой, взлохмаченной головой.
Пошла между русскими и татарскими богатырями сеча жаркая. Сражались так, что воздух дрожал и звон от столкновения стоял оглушительный, будто столкнулись две стихии.
Сверкали мечи, сыпались могучие удары, слышались звериные хрипы, падали сражённые люди, дико ржали, вздымаясь на дыбы, озверевшие кони. Грозный вой смешался с неистовыми воплями, а стоны переплелись с проклятиями на разных языках.
Казалось бесконечным могущество русских бойцов, будто бы, даже погибая, они многократно рождаются заново. Ибо смело шёл один русский воин на десяток, а двое на сотню. Такое зрелище не для слабонервных. Видно, не люди это напали, а те духи лесные древние да грозные, и потому не боятся они простого оружия, и нельзя их убить, ибо они итак восстали после смерти.
Никогда татары такого не видывали, никогда с такой силой не сталкивались, и ужас объял их воинство. Оно превратилось в плотную, крутящуюся на месте толпу возбужденных коней и резко визжащих людей.
Неразбериха царила полная, некоторые отряды бросились врассыпную, завывая от ужаса. Страх воинов был неподдельный. Мистика часто обрастает паникой, и она разгоралась. Это было следствие ужаса, испытанного к бесконечным смертям. Испугаешься, когда группа озверевших русских дружинников рвётся на тебя с окровавленными мечами наготове, разрывая всё на своём пути в клочья.
Плотный строй монголов дрогнул, на мгновение расступился и пропустил русских богатырей.
Видя, что дело плохо, что испуганные бойцы его всё быстрее откатываются назад под напором русских богатырей, замыслил Батый взять у них языка. Чтоб увидели все его воины, что напали на них всего лишь люди, пусть и отважные, но всё же живые, в жилах которых течёт тёплая красная кровь, а значит, которых можно убить. Суеверный страх своих недалёких подданных Батый по-прежнему не разделял. И возвестил хан, что тому, кто Евпатия-богатыря или кого-то из его товарищей изловит и к нему приведет, одарит он по-царски. Ничего для героя не пожалеет. Пусть просит всё, что захочет.
Бросились татарские герои исполнять волю ханскую, да только многие из них сами нашли свою смерть от русских острых мечей. Тогда пустились они на хитрость. Видя, что близко подбираться к русским богатырям опасно, попытались они оплести их арканом прочным, свитым из волоса их степных кобылиц. И получилось!
Удалось завоевателям захватить пять человек из войска Коловрата, обессилевших от многочисленных тяжелых ран. Привели их к Батыю, и спросил их попиратель Вселенной: «Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите?»
Но они, окровавленные и обессиленные, чувства собственного достоинства не теряли и отвечали гордо хану: «Веры мы христианской, слуги великого князя Юрия Ингоревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингоревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу — рать татарскую».
Ни один мускул не дрогнул на жёлтом лице Батыя. Только в щёлках глаз блеснул опасный огонёк.
— Убейте их! — приказал хан. — И убедитесь, что кровь их такая же красная, как у наших батыров! Вонзите в них свои клинки, и вы увидите, что они также смертны!
Десятки сабель вонзились в тела русских воинов, и приняли они свою смерть как и положено героям.
Теперь, когда опомнились татары, численное преимущество стало сказываться.
Монголы уже заметили, что партизан не так уж и много, как им показалось вначале. Теперь они постепенно окружали отряд Евпатия, охватывая кольцом, отрезая от леса и не давая им укрыться в спасительной чаще.
В суете боя молодой синеглазый боец оторвался от своих друзей и дрался в одиночку, круша тяжёлой палицей немытые монгольские головы.
— Хорошая драка, — сказал он весело. В эту самую минуту монгольский сотник привстал на стременах, взмахнул своей кривой саблей и изо всех сил рубанул замешкавшегося юношу по голове. Если тот даже и успел заметить движения, то уклониться ему не хватило времени. Он покачнулся в седле и упал лицом вниз. Испугавшаяся лошадь, потерявшая седока, рванула в галоп и ещё несколько десятков метров волокла за собой бездыханное тело всадника. Потом его нога выскользнула из стремени, и он остался лежать в снегу, а лошадь унеслась прочь.