рукой их было не взять. Великой силой жизни и красотой несгибаемого мужества веяло от них. Это была гордость русского войска. Они могли заставить уйти сердце в пятки у кого угодно.
Прямо под развевающимся лазоревым стягом с изображением спасителя, на белолобом с подпалинами коне восседал сам князь Всеволод. Длинный красный плащ, застегнутый у правого плеча литой золотой пряжкой, опускался до пят, скрывая до блеска начищенный доспех. Рука Всеволода застыла на бедре, вот-вот готовая выхватить оружие. Конь грыз удила. Молодой князь находился в состоянии натянутой перед выстрелом тетивы. В каждой жилке играла кровь, и хотелось борьбы. От нетерпения даже сводило пальцы ног.
Рядом с ним на крупном гнедом жеребце, с пятнами ржавого цвета, Еремей Глебович, воевода представительный, высокий, большеголовый, крепкий, со щёгольской бородой. Был он вояка не только храбрый, но к тому же толковый и ответственный. Голову боярина давно уже обнесло сединой, а по летам и опыт был немалый, но накопленное с летами благоразумие не мешало ему в случае необходимости действовать храбро и даже героически. За свою долгую жизнь он загнал в тела людей столько железа, что мало кто мог сравниться с ним. Сейчас, когда он пристально глядел туда, где показались татарские всадники, его лицо горело возбуждением. А всадники всё прибывали, и вскоре их стало невозможно сосчитать.
Настал час битвы, трубачи приложили медь к губам, подавая сигнал к бою. А такой сигнал равносилен приказу, он для настоящего бойца руководство к долгожданному действию.
— Дружина-а! — торжественно загудел Еремей и услышал в ответ у себя за спиной шелест обнажаемых клинков — звук, который невозможно было ни с чем спутать.
— Только победа! — прокричали ратники в ответ.
С другой стороны поля, разрывая барабанные перепонки, ударили барабаны. Враг быстро приближался. Степняки подняли украшенные конскими хвостами бунчуки, заменявшие им штандарты. Раздался протяжный, переходящий в вой боевой клич: хур-ра! Подстёгивая себя яростным воплем, тысячи всадников на одинаковых вороных конях налетели ястребами на русский строй, отскочили и, словно меч гнева, снова бросились вперёд. Так повторялось раз за разом, и наскоки их становились всё злее. Кони, оскалив широкие зубы, отчаянно храпя, обдавали русских витязей горячим дыханием. Стрелы свистели, визжали и пели над их головами и с долбящим звуком били по щитам. Кривые сабли метались вокруг.
Строй держался, и проломить его, казалось, нет никакой возможности. Ничего нового не изобретая, монголы пустились на традиционную хитрость. Враги, пытаясь выманить конную дружину из строя, начали отходить, чтобы затем, пользуясь важным преимуществом подвижности и скорости, ускользнуть из-под удара, подставив распалённого азартом врага под атаку своей тяжёлой кавалерии. Кое-что из того, что они задумали, удалось.
И в жизни героев бывают часы ослепления. Видя отход противника, Всеволод, зверея, широким полукругом выдернул из ножен голубо сверкнувший, обоюдоострый меч с широким лезвием и, страшно крикнув: «Бей, рубай!» — вихрем помчался на дрогнувшую орду. Большая это была неосторожность со стороны Всеволода. Но ничего не поделаешь! Молодости свойственны горячность и порывистость. А молодой командир хотел в деле доказать свою храбрость и отвагу. Он предпочитал быть в гуще боя, рубя мечом врага, при этом зорким оком охватывая общую картину сражения. Его конь, подчиняясь воле хозяина, несся вперед, прижав уши и задрав хвост.
— Ура-а!.. — дружно подхватили гридни, повеселевшие от зрелища собственной силы.
Монголы же, не обогащая военную мысль ничем новым, действовали по старым проверенным шаблонам, которые в очередной раз не подвели, всё складывалось как задумывалось, но ни одна битва не бывает похожа на другую. В этот раз они не рассчитали, и в глубоком русском снегу невысокие монгольские лошадки не были так проворны, чтобы вынести своих седоков. Русская конница, на мощных, привыкших к таким условиям боевых конях, оказалась расторопнее. Разбрасывая копытами снег, она догнала и, не сбавляя хода, врезалась в авангард конных лучников. Те попытались отступить к главным силам, засуетились, заметались, но только мешали друг другу, и многие из них попали под удар копий, которые, казалось, сами выбирали себе жертву в месиве тел, да и мечам вокруг работы хватало. Монголы были явно не из тех, кто хорош в честной драке, они схватились за сабли, но не могли противостоять атаке тяжелой кавалерии, и всё потому, что искали они всегда жертву, а не драку. Вот и сейчас татары, пытаясь перестроиться в боевой порядок, метались, топча своих, извергая проклятия и стоны, падали, в смертном страхе роняя оружие, руками прикрывая шеи и головы от безжалостных ударов кованых мечей, с не знающей устали методичностью опустошавших их ряды. Дружинники просто разрывали врага на куски, разваливая лихим ударом до сёдел, сшибая врагов в снег с коней, а то и валя прямо с конями. Битва была их жизнью, и они сражались как сами боги. В несколько минут татарский передовой отряд был разбит и растерзан в мелкие лоскутья.
Возможность победы перестала быть чем-то невозможным. И несметные, казалось бы, числом монголы начали прогибаться. Казалось, что для победы не хватает ещё совсем немного. Увидев, что дружина обратила врага в бегство, окрыленные успехом, к ней присоединились лёгкая конница и конные стрелки. Одним словом, в общем возбуждении боя утратилось чувство соседа. Остановить развившееся наступление Всеволод уже не мог. Русские полки по-прежнему управлялись отдельными предводителями. В итоге этого импульсивного и несогласованного броска вся конница оторвалась от своей, не успевшей поддержать её пехоты, которая хоть и вышла для поддержки из-за своего укрытия, но за конницей ей было никак не угнаться. Теперь даже в случае неудачного исхода атаки пехота и ополчение всё равно бы не смогли прийти на помощь своим, и монгольские полководцы это использовали.
Во фланг, отрезая русскую конницу от пехоты и беря её в окружение, ударила лёгкая монгольская кавалерия, а в довершение всего дружину Всеволода встретила кавалерия тяжёлая. Сшиблись грудь с грудью кони, щиты столкнулись со щитами. Грозно громыхая железом, будто железные бочки, столкнулись всадники, и звон пошел от секущихся мечей. Падали замертво наземь и ратники Всеволода, и ордынцы. Шла жестокая кровавая сеча с обоюдными шансами на победу. Сопротивление по мере подхода татарских туменов все возрастало, а враг бросал навстречу новые и новые силы. Бойцы Всеволода будто тонули в море врагов. Надежда на разгром и бегство противника с поля боя в панике, захватившей всё войско, растаяла. Мало того, теперь прорваться туда, где сражалось ополчение и остатки дружин с князем Романом, было невозможно. Дела складывались неважно. Всюду, куда ни посмотришь лесом стояли желтые татарские бунчуки.
На Всеволода набросились сразу двое. Кони плясали. Всеволод развернул коня передом к сопернику и, бросив его вперед, отработанным движением яростно рубанул вкось. Клинок столкнулся с клинком, раз, и два, и три. Рука у Всеволода онемела, как вдруг противник вскрикнул от неожиданности, в его руке оказался сломанный меч. Всеволод, вывернув коня, перегнувшись, хватил, остервенясь, татарина по голове — и тотчас у самого потемнело в глазах от удара по шелому. Второй нукер, в островерхом железном шлеме, воспользовался моментом и уже готов был нанести последний удар.
— Берегись! — услышал Всеволод крик, только было уже слишком поздно, чтобы оказать сопротивление. Остановить клинок он успел бы разве что взглядом.
Но еще до того, как крик полностью отложился в мозгу Всеволода, кто-то налетел на второго татарина сбоку и снёс его мускулистой грудью своего коня.
Этот кто-то был воевода Еремей.
— Горяч ты больно, князь! — На лице его было написано облегчение, хоть он и старался выглядеть грозным. Этот юноша не погибнет по его вине, и Еремею не придется до конца дней своих тяготиться виной за его гибель.
— Не боись, боярин, крепка ещё на плечах моя голова! — отмолвил с ухмылкой Всеволод. Безопасность перестала иметь для него значение, а о смерти он не думал, давно уже поняв, что в любом месте его безопасность определяется только его ратным умением.
Но на лице воеводы не отразилось даже тени улыбки, как это бывало ранее.
— Погляди на шелом свой. Погляди! Поберёгся бы! Видишь, вмятина? Пропадешь ты — и мы все пропадем. Без головы тело — ничто, — прокричал ему в самое ухо Еремей, и в голосе слышалось нечто большее, чем обычное ворчание.
— Окружили нас! Беда! Рази мыслимо выбраться из этакого аду? — эти слова, едва различимые среди грохота, достигли ушей Всеволода. Это огорошило князя, впрочем, только на одну секунду. В любом деле всегда есть момент, когда нельзя останавливаться. И они уже достигли его. Сейчас на них кинутся со всех сторон с обнаженными саблями и копьями наперевес…
У Всеволода не было времени раздумывать, как поступить. С той решительностью, которая всегда была присуща ему в критические моменты выбора между требованиями необходимости и голосом самолюбия, Всеволод выбирал необходимость, а потому отдал приказ пробиваться вперёд, уничтожая всех, кто встанет у них на пути. Ориентиром к месту намеченного прорыва послужил туг из белых конских хвостов одного из монгольских полководцев, который он принял за место расположения самого Батыя. Добраться до полководца и обезглавить вражескую армию — это было последнее, что мог сделать Всеволод со своими бойцами, чтобы добыть победу на этом поле, и единственное, чем мог теперь помочь Роману и его людям.
И снова устремилась дружина в сечу. Навстречу ей двинулся некий муж с величественной осанкой, неумолимый и властный, как веление долга. Рыжая борода и усы, сильные, широко раздвинутые плечи, под кожей бугры мускулов, раздутые ноздри, позолоченный шлём с назатыльником, ястребиные колючие глаза сыплют зелёными искрами, — это был сам Кулькан, младший сын Чингисхана, от второй жены, красавицы меркитки по имени Хула. Нет, он не остерегался! Он не испытывал страха. Слава уже коснулась его чела и увенчала неувядаемыми лаврами. Несмотря на свою молодость, Кулькан был полководец опытный, воевал с мокшей, буртасами, арджанами и всегда побеждал. Закованный в железо, он сидел на белом коне, расшитые цветными нитями гутулы с круто загнутыми носками упирались в бронзовые фигурные стремена, накидку во всю её ширь раскидал ветер. Вокруг него десятки верных нукеров со свирепым выражением лица, внушающие страх любому противнику и готовые при первой необходимости отдать свои жизни за жизнь хозяина, они даже внешне были похожи друг на друга. Этот отряд был самой могучей силой после богов. Накинулись они коршунами на русскую дружину. Казалось, сопротивляться им бесполезно.