Подъехавший верхом на коне к Золотым воротам важный татарин устрашающей наружности натянул левой рукой поводья, удерживая своего скакуна на расстоянии, недоступном для стрел, сурово посмотрел на стены из-под клочковатых бровей, дёрнул себя за кончик косички, вылезшей из-под малахая, и мясистыми губами что-то гортанно прокричал воеводе, взиравшему на него сверху вниз. Пожелтевший, видимо от времени, толмач, что находился рядом с ним, держась чуть позади, надтреснутым голоском перевел:
— Скажите своему князю, чтобы открыли ворота, и я проявлю милость к городу и всему его населению. Не то поступлю как с Рязанью, которая вздумала сопротивляться, — разрушу не только стены, но и срою валы, а жителей от мала до велика вырежу…
Однако переговоры зашли в тупик, не успев толком и начаться. Всеволод даже думать не хотел о них.
Вновь подъехал к воротам знакомый уже татарин, с очередным посланием своего хана.
— Я знаю, вы мужественные воины, привыкшие встречать противника обнаженной сталью. Но и не с такими, как вы, я справлялся; так выбирайте же из двух зол меньшее. Подобру вам советую переговоры со мной вести, а не согласитесь на мои условия, так я вас уничтожу. Учиню в городе сечу великую, всех богатырей владимирских под меч склоню, и покатят богатуры злато-серебро из Владимира телегами.
Угроза не прошла даром, но и в этот раз хан получил категорический отказ. Открыть ворота врагу Всеволод не считал возможным даже на уровне объяснения с самим собой.
— Своё, кровное отстоим с оружием! За нами вся святая Русь стоит. Отведаете ещё горячих пирожков! — прокричали со стен.
— Добром не хотите уступить, силой возьму!
По-хорошему договориться не получалось. Ответ не заставил себя ждать. У Батыя всегда в запасе были аргументы убеждения.
С высоты Золотых ворот Всеволод увидел того, кого он увидеть совсем не ожидал. Два дюжих дядьки волокли за собой по снегу его младшего брата княжича Владимира. Он мог ожидать чего угодно, но такого… Вся его подготовка в ожидании любой провокации оказалась сейчас бесполезной. Всеволод был потрясен. Ведь Владимира все считали погибшим в схватке за Москву и уже оплакали.
— Брат жив? Как же оно получилось? — спросил Всеволод самого себя, продолжая изумлённо таращиться на пленённого брата. Сердце стрекотало кузнечиком, в висках стучало. — Проклятье, — повторял он снова и снова. Ему не хотелось говорить, и ему нечего было ответить на немые вопросы в глазах соратников.
Слух о несчастье мгновенно прошел по городу с такой быстротой, на которую способны только плохие новости, и толпы людей бросились к стенам.
— Смотри, ордынцы княжича ведут. — Мужики показывали пальцем, бабы в толпе ревели.
Батый был мастер на разные каверзы и вывести из себя мог кого угодно. Возможно, что коварством он превзошёл своих предшественников. Своим острым умом Батый давно постиг один важный жизненный урок: власть и могущество не только и не столько свирепый вид бойцов, искусно владеющих мечами, не только мужество и отвага. Даже самый гениальный полководец может столкнуться с равным себе.
Но у людей, у всех людей, даже самых бесстрашных и самых сильных, есть свои слабости, вот на этих слабостях и нужно играть. А победить врага можно не только силой. Подкуп, лесть, обещания, угроза, шантаж — всё может идти в ход, если нужно. К тому же хану хорошо было известно, что тот, кто дает обещания, не всегда их выполняет. Войны обычно перечеркивают все нормы морали, как говорится: горе побеждённому. И если победил в итоге ты, то предъявлять претензии в том, что его обманули, будет просто некому. Сам Батый легко мог солгать во благо. У хана был отважный, но безжалостный ум, и каждый, кто проявил слабость, становился добычей, и именно по этой причине его люди восхищались им. К сожалению, испокон веков большинство людей предпочитает быть ловкими или хитрыми, чем честными и прямыми, хоть и не говорит об этом в открытую. Тех же, кто остаётся честен до конца, чаще всего награждают эпитетом — недалёкий. Такие вот двойные стандарты.
Осунувшийся Владимир, всхлипнув, закрыл руками заплывший глаз, но тут же отнял руки. Всеволод молча рассматривал его раны, строя самые мрачные предположения о том, кто так искусно разукрасил его брата лиловыми синяками, багровыми кровоподтеками и пламенеющими следами от веревок на шее и запястьях.
Молодого князя поставили возле стены и приказали:
— Говори, чтобы открыли ворота, тогда мы помилуем всех. Уговори брата помочь тебе спастись.
Но Владимир только всхлипывал и молчал.
К нему подошёл вразвалку грузный человек, судя по всему, палач, он смотрел на юношу с мрачным оскалом, так обычно мясники смотрят на овец на бойне. Он был приземист и не очень молод, его кожа задубела на солнце и ветре.
— Мне нравится бить людей, — произнес палач хриплым гортанным голосом. — В том числе и этого. Один раз я даже разорвал на части человека раскаленными щипцами. Хотите, я вырву ему руку из сустава?
Сброд, стоящий по обе стороны от него и позади, рассмеялся.
— Да он же еще мальчик! Разве мыслимо дело за так человека губить! — всхлипывая, сказала молодая раскосмаченная баба.
— Ах так, сукин ты сын! — заревел буйволом со стены другой брат Всеволода Мстислав.
Чувствуя себя виноватым, Всеволод, укутанный толстым плащом, не переставая ходил взад-вперед и судорожно искал решение, но ничего на ум ему не приходило. То, что он испытывал, было нечеловеческое желание — сорваться с места, вскочить на коня и, подняв дружину в мечи, рвать, грызть, терзать эту орду. Эмоции взяли верх над разумом в очередной раз. Он поведёт воев в бой, и они принесут на конце своего меча победу или вечный позор. Это было делом чести — делом жизни и смерти.
— Нужно спешно снаряжать дружину, идти на выручку брату. Может, удастся его спасти?
Отцов воевода Петр Ослядюкович, старый травленый лис, был один-единственный человек, не зачарованный и не убежденный трюками Батыя. Он уже довольно долго жил на земле, многое видел и знал.
— Куда ты собрался? — Его ровный голос был очень спокоен. — Это окажется ловушкой… Тебе чересчур наскучила жизнь, да? Не можешь дождаться, когда распростишься со своей душой? Не пущу!
— Ты пошто каркаешь, подобно вороне к ненастью? — отрезал Всеволод, кладя руку на эфес своего меча. — Если это ловушка, они не заставят меня так легко сдаться. Ежели Бог подсобит — возьмет наша сторона, а ежели нет, с вами останется Мстислав…
Всеволод уже направился к лестнице, чтобы идти, но воевода положил ему на правую руку свою мощную длань, останавливая. Мощь, которая была во Всеволоде, зверем оскалилась ему в ответ, но рука воеводы, такими лапами не в труд удавить и медведя, стиснула его запястье толстыми пальцами. Крупный, светловолосый Петр Ослядюкович выглядел крепким мужчиной, он увлек Всеволода в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз.
— Остановись и выслушай. Ставка здесь больше, чем одна твоя жизнь. — Голос его звучал почти дружелюбно, а его круглые карие глаза с мольбой глядели на молодого князя.
— Ну, к чему ты сейчас-то клонишь? — вопросил князь.
— Поверь, слова даются мне самому сейчас нелегко… я повидал на своем веку слишком много войн. Чего только не было! Ты коварства татарского не знаешь. Это ловушка. Монголам только это и нужно! Посмотри, сколько их и сколько нас? — Видя, как недоверчивый взгляд Всеволода становится ледяным и враждебным, Петр Ослядюкович уныло почесал бороду, нечёсаная щетина добавила десяток лет к его годам, но не убавила решимости… — Без твоих отрядов у этого города не будет шансов. Иль, по-твоему, стены городские нерушимы? Кто ж будет оборону держать? Лучше убей меня прямо сейчас.
Князь глянул ярым зраком. И не без досады поймал колючий, неуступчивый взгляд воеводы. Самого воеводу ни разобидеть, ни раззадорить на спор было решительно невозможно.
— Единственный способ пережить то, что происходит сейчас, — укрепиться на городских стенах. Степняки умеют руководствоваться умом, а не сердцем. И если одолеют они, то одолеют не нас с тобой, не только Владимир, но и всю Русь. Ты должен остаться… если не ради себя, то ради жены, матери, детей.
Всеволод вздохнул, чувствуя, как его ярость внезапно обратилась против него самого. Боярин был преданный слуга его отца, он желал ему добра.
— Я должен извиниться перед тобой, Пётр, — сказал Всеволод другим тоном, и не было в нём надменности и гордыни, и ясно было, он осознал, и такие слова были бесценны сами по себе.
Сейчас, глядя туда, где расположился станом враг, Всеволод думал: «Когда-нибудь, наверное, я сделаю ошибку, которая будет стоить мне жизни, но пока, слава богу, я жив. Тебе, Батыга хан, и твоим узкоглазым дружкам придется немного подождать, Нет, я прав, трижды прав, что послушал своих воевод!»
А монгольская конница ожидала, что вот сейчас ворота с треском распахнутся и оттуда на рысях вылетит грозная дружина с князем во главе. Тогда можно будет отсечь её от города, и дело сделано, ловушка захлопнется. Потерь при этом не избежать, но зато город окажется беспомощным перед ордой. Но ждали они напрасно.
— Не похоже, чтобы он поставил под удар собственную персону ради спасения твоей жизни… — Толмач перевёл Владимиру слова тёмника.
Получить то, что хотелось сразу, у монголов не вышло, но нужно было доиграть действие до конца. И хоть Батыю не нужна была смерть Владимира, он должен был продемонстрировать серьёзность своих намерений. Да и чем чёрт не шутит, может быть, увидев воочию гибель брата, владимирский князь не выдержит и, ослеплённый яростью, всё же кинется на врага, облегчив хану задачу.
Монгол сделал знак пальцем, двое степняков схватили под руки Владимира и поволокли в сторону. Было ясно, что монголы сдержат обещание и казнят княжича. Множество глаз устремилось с владимирских стен к месту казни. Стало напряженно тихо, так, что можно было услышать биение собственного сердца.
Высокий и широкий Мстислав покраснел, побурел даже. Супясь, он набычил толстую шею, засопел.