И вновь отступила Батыева орда.
Наконец исчерпав скорее своё терпение, нежели силы, Субудай, главный полководец Батыя, подумал: раз не выходит так, попробуем по-иному. В этот раз на приступ погнали хашар. Хашар. Слышится в этом слове что-то шуршащее, неприятное, парализующее, ползучее что-то. Может быть, это всего лишь предубежденье. Кто знает? Термин сам по себе безобидный и в переводе с арабского означает «благотворительность». Что может быть лучше и достойнее. В Узбекистане и сейчас этим термином обозначается безвозмездная уборка территории силами граждан. Русский синоним — субботник тут подошёл бы как нельзя кстати и, возможно, был бы более точен, ибо благотворительность — действие для нас несколько иного рода. Но спорить в данном случае, что ближе, а что дальше, особенно нечего, почвы нет, на чём этот спор можно было бы отстроить. Да и зачем? Монголы, со свойственной им извращённой иронией, название оставили, а вот цель и назначение изменили, причём кардинально. От благотворительности осталось лишь одно название, а его синоним — субботник в данном случае выглядит просто кощунственно. Как издевательство. Хотя со стороны монголов так оно и есть. Из таких вот субботников Чингисхан создал страшное оружие, только о добровольности речи уже не шло. Теперь это были пленники из местных, которых гнали впереди монгольского войска, дабы они своим живым щитом прикрывали от камней и стрел идущие на штурм монгольские тумены. Это были смертники, жертвующие своей жизнью во славу побед Чингизидов. И спрашивать их мнение, хотят ли они с ними расстаться, пожертвовать ими ради победы, никто не собирался! Теперь хашар становился одной из основных технологий штурма любого города, эффективнее камнемётов и порой страшнее любого тарана. Не каждый военачальник мог выдержать такую атаку.
Молодого князя в это утро ждало новое страшное испытание.
Погода с самого утра не заладилась. Мело так, что снег залеплял воинам, стоящим на стенах, глаза.
— Вьюга — это к добру, татары авось сегодня не сунутся! — толковали ратники, сменяя издрогших товарищей, крепко охлопывающих себя рукавицами.
Но и этот день не дал передышки. Уже выныривали из снежной пурги тёмные фигуры, движущиеся на валы. В этот раз что-то было не так, только не сразу разберёшь что. Осознание пришло не сразу, но оно пришло, те, кто двигался сейчас на них, были безоружны. Совершенно безоружны. И это были не татары! Это были русские люди. Лишь когда они приблизились ближе, стало ясно, что враги прикрывались ими, как живым щитом.
Ордынцы гнали толпу как скотину, сформировав её в плотное людское безответное стадо. Свистели бичи надсмотрщиков, гуляли по спинам отставших и зазевавшихся. Если кто из местных жителей пытался бежать, его тут же настигали бдительные стрелы ордынцев. Толпа измождённых и загнанных людей приближалась. Всеволод водил глазами, не понимая умом еще всей беды и с трудом перенося мысль о том, что уже совсем скоро предстоит принять решение, иначе эта атака обернётся большим несчастьем. Он зажмурил глаза: может, привиделось? Нет! Полон, обмороженный, слабый, медленно карабкается вперёд, прикрывая собой тучей нависавших за их спинами вражеских бойцов в бараньих шубах поверх броней. Это казалось нереальным, против всех правил: воинских и человеческих. А толпа была уже близко.
Ратники стояли оробелые, в облепленных снегом шлемах, смахивая снег с бровей и усов, ждали команды.
— Гонят к нам пленных. Эй, у котлов, не дремать, кипятите воду, смолу.
— Значит, станем по своим стрелять? — мрачно спросил кто-то. — Беда!
— А что делать?! — хрипло, все еще не справясь с голосом, вопросом на вопрос ожесточенно ответил князь.
Развязка была близко. Ременная плеть, подгоняя отставших, бьёт нещадно, поддерживая темп. Спотыкающиеся, втягивая головы в плечи, согнувшись пополам, бредут, обречённые, через сугробы, прикрывая лица, падают, встают, ползут на карачках, с хрипом выплевывая кровь, умирают в снегу, и вырывается из их ртов не то стон, не то плач. Так гонят стада скотины, да и то не так, к скотине относятся милосерднее, а это расходный материал. И видя их беспомощность, неимоверная жалость подкатывает комом к горлу и душит. Это же русские люди, такие же, как те, что он защищает сейчас, стоя на этой стене с оружием в руках. Князь гнал от себя эти мысли, зная, что они ослабляют дух, а сейчас нужны силы. Пожалеешь их, и недолго тогда стоять обороне! И счастлив тогда будет тот, кого не убьют, а с арканом на шее погонят в дикую степь! Что смогут они, ежели татарские рати на плечах измождённых пленников ворвутся в город! А тут дети наши, жены и старцы. Все самое дорогое. Вот такая вот клюква! Выбирай, князь! Ты волен сделать свой выбор, но не ошибись. Ответственность вся на тебе и грех на тебе!
Дымятся уже котлы с кипятком. Застыли в ожидании команды лучники.
Тянуть дальше было нельзя, подошёл этот горький миг, ибо когда толпа потечёт через стену неостановимо, помчавшимся испуганно стадом, то тебя и дружину твою растопчут, снесут, сомнут, и ты, не спася никого, погибнешь сам и погубишь людей своих, или ты остановишь её сейчас, пока она, спасая свои жизни, не наделала бед. Трудно на это решиться, а необходимо. Сердце отчаянно билось. Всеволод загнал в глубину души все свои сомнения и сожаления и отдал приказ.
— Давай, — дрогнувшим голосом сказал князь и перекрестился. Тысяцкий с полным пониманием качнул шапкой. Он только и ждал княжеского слова.
И в этот раз удалось отстоять город, и Всеволод всерьёз надеялся, что всё ещё может быть хорошо и худшее уже позади, но нет, не может быть хорошо, когда кругом все так плохо.
Быстро уяснив для себя, что русский князь духом крепок, монголы в который раз изменили тактику штурма. Поначалу испепелю я вас огнем, а там посмотрим, решил хан Батый. С этого момента штурм не прекращался ни на минуту, ни днём, ни ночью.
Камнемёты и другие метательные приспособления в те три дня, что орда стояла под Владимиром, несравненными китайскими мастерами были уже построены. Бомбардировка началась в полночь. Будто бы целая сотня солнц разом вспыхнула над Владимиром, и груда огненных болидов обрушилась на город, сокрушая дворцовые хоромы, белоснежные палаты и жилые дома, фонтанами искр превращая ночь в день. Это заработали метательные машины, бросая через стены горшки с зажигательной смесью. Страшная это была беда. Ещё два дня и две ночи лился с небес каменный и огненный ливень, разбивая вдребезги стены, круша жилища и храмы. Даже месяц на небесах съежился, и оба рога у него обуглились. Лишь один собор Успенский не пострадал и стоял гордо, хоть стены его уже были черны от копоти.
В городе начались пожары, но жители бились с огнём с утра до ночи и гасили его.
Всеволод дошёл за эти дни до такого состояния крайней усталости, что из головы совершенно исчезли всякие, даже самые важные мысли, и осталось одно единственное желание, желание отдыха — отдыха во что бы то ни стало. Он уже не думал ни о том, что сказал бы сейчас отец, ни о сохранении собственной жизни, ни о любимой жене и детях. У него не осталось сил жалеть даже о смерти брата Владимира, — он думал только о том, когда же наконец этот ад прекратится, и о том, где ему можно будет хоть ненадолго приклонить голову.
Вновь подъехал к Золотым воротам монгольский всадник и передал ещё одно послание от своего хана, который обещал прекратить бомбардировку города при условии, что ворота немедленно откроются перед ним. И вновь Всеволод ответил ему отказом.
Да, стены града ещё стояли крепко, и видна ещё была их неуступчивая мощь, несмотря на всё усердие разнообразных машин, но чем больше на них давили, тем скорее обнаружился и изъян. Искал, искал Батый и нашёл-таки слабое место.
Все беды для Владимира начались с тарана, явившегося знамением новой силы, которая должна сокрушить все существовавшие преграды. Вновь занялись инженеры китайские изготовлением машин. Не жалели они ни сил своих, ни времени, ни средств, и машина, да нет, не машина, а скорее настоящее чудовище достигло безграничных размеров и колоссальной мощи. Машина и вправду была хороша. Он один, этот таран, был больше всех прежних, вместе взятых. Когда машина была готова, велел хан немедленно пустить её в ход.
Ордынцы выкатили таран на деревянных колесах, обитых железом и с укрепленными сверху, для безопасности, крышами, под которыми располагались вооруженные воины. Рабы толкали тараны снаружи, за ними еще бежало десятка четыре невольников, на смену. Когда одни падали от стрел, на их место заступали другие.
Подтащили они его вплотную к стене, и заработал таран во всю свою силу, ударил раз, и другой, и третий, туда, где почуял слабину. Будто гром сотряс небо и землю. Только пыль взметнулась после удара и осела. Переждав грохот, Всеволод хватанул ладонью горсть снегу и сказал брату:
— Долго она может и не выдержать. Бери людей, если стена рухнет, нужно будет закрыть проход. А у нас и так трудности с бойцами.
Мстислав, кликнув гридней, кинулся к месту возможного прорыва, да еле успел.
С очередного удара пробил таран стену насквозь. Там, где стена с грохотом рухнула и образовался пролом аж в два квартала, и в нём сейчас стояли клубы серого дыма. Не успел он рассеяться, как монгольские воины, продемонстрировав необычайное для кавалеристов искусство перемещаться среди развалин, ворвались в город пешими. Первое, что они увидели на своём пути — исполинскую фигуру. Броня на богатыре была дорогая, да надёжная. Всю его широкую грудь закрывал щит, такой же огромный, как и сам владелец. Это и был Мстислав Всеволодович.
Преградил он путь степным воинам, встал на их пути, чтобы остановить, удержать эту стаю зверей диких, рвущихся в родной город. А чуть позади него, ощерившись мечами и копьями, стоял небольшой отряд, но по одному виду этих бойцов сразу было видно — элита. Храбрецы, от них исходила серьёзная угроза. Таких на арапа не взять.
Налетели на них степняки с разгону, чтобы смять одним ударом. Но отряд не отодвинулся. Не уступил дороги. Дружинники были исполнены решимости отстоять город и дрались так, как не дрался до них никто из смертных. А человек, что стоял во главе отряда, бился так умело и бешено, что низкорослые монгольские воины никак не могли к нему подобраться, не то что его скрутить. Весь залитый своей и чужой кровью, он был как волк, огрызающийся от нависших на нём собак. И тут кем-то метко выпущенная стрела, с тугим звоном пробив кожу, вошла в шею герою и застряла там, мелко дрожа. Брызнула из раны яркой красной краской кровь, заливая его кольчугу и панцирь. Зашатался воин и упал с грохотом, будто кто-то цепь на подъёмном мосту перерезал. Так пал Мстислав, младший брат Всеволода, а за ним и весь его отряд, до последнего воина сражавшийся над телом своего князя.