Ведь что интересно: предания о страшных Беовульфах, о троллях и злых волосатых великанах до нас донеслись из северных земель. Где у нас кто? Правильно, гаплогруппа I…
Глава 8. Образование языков
Это «ближневосточное кипение» сапиенсов не означало, что из некоей массы конденсировались гаплогруппы, которые потом куда-то там уходили в поля. Деление людей на носителей маркёров той или иной мутации не вполне или не полностью соответствовало делению их на некие протонароды, которые и уходили далее осваивать Ойкумену.
Нет, деталей этого процесса сегодня никто не представляет. Сегодня мы знаем лишь то, что время от времени некие группы, среди которых преобладали носители определённых гаплогрупп, уходили из «котла» и отправлялись в дальние дали. А отправлялись ли они из-за того, что некий пласт мужчин получал мутацию, из-за чего приобретал избыточную пассионарность и уводил за собою племя-другое на освоение горизонтов? (Гумилёвика, да, но почему бы и нет? Он тоже исходил из некоторых непонятных «ударов хлыстом», заводивших целые народы, как моторы.) Или уже среди ушедших брало верх потомство той или иной мутации? Или ушедшие сначала уходили, а потом приобретали новую мутацию в силу каких-то причин? Этого, боюсь, не узнать. Факт, что мы можем сегодня прослеживать относительно массовые движения носителей тех или иных гаплогрупп, что, разумеется, не отменяет, что иные носители тех же признаков благополучно развивались в других человеческих объединениях.
Ещё раз: данными о том, что группа людей несёт в своих хромосомах определённый признак своего предка, располагаем только мы нынешние и с очень недавнего времени. Древние люди генетики не знали и в гаплогруппах явно не разбирались. Более того, как мы видим, в одних и тех сообществах уже в древности встречались представители разных гаплогрупп.
Собственно, то же самое происходит и сегодня. Мы никак не можем сказать, что, например, носители гаплогруппы N – финны, а носители гаплогруппы R1a1 – русские. Нет, сегодня оба носителя этих генетических маркеров чувствуют себя этническими русскими. И ими же являются по самоощущению, языку, истории и культуре.
Так же обстоят дела с генеалогическими древами, скажем, русских дворян, которые ветвились, переплетались, пускали побеги в другие страны и народы. Твоя генеалогия есть только генеалогия. Но не генеалогия твоего народа. Если ты, к примеру, потомок Пушкина, живёшь ныне в Австралии, являешься гражданином этой страны, говоришь на её языке и участвуешь в делах и жизни её народа – ты австралиец. Сам-то, конечно, можешь ощущать себя русским по происхождению, коим и являешься, – но это не означает, что такими же русскими являются другие австралийцы.
Да и вообще, маркёр гаплогруппы означает всего лишь, что папа данного человека унаследовал его от своего папы, тот – от своего и т. д. И лишь добравшись до первобытной старины, мы можем отметить, что первопапа одного пришёл из других мест, нежели первопапа другого.
И вот именно тут, на этом историческом этапе развития человечества, становится видно, где чьи предки бродили и жили, пока не увенчали своё генеалогическое древо нынешним индивидом. И именно тут – точнее, тогда – на коротком временном отрезке, пока генетические потомки первопапы не разошлись по Ойкумене, мы, можем говорить о некоей «племенной» идентичности носителей той или иной мутации. Десяток поколений, вряд ли долее. В древности, когда жили узкими, опасающимися друг друга сообществами, разделёнными большими территориями, этой «племенной» идентичности было больше. Позднее, когда количество людей на планете умножалось, а контакты между сообществами случались чаще, идентичности между принадлежностью к гаплогруппе и принадлежности к племени становилось меньше.
Но и сегодня следы той начальной идентичности остались. Когда появляются большие числа – скажем, 47 % носителей R1a1 в русском народе, – в силу простого уважения к науке статистике остаётся предположить, что такое множество родственных мужчин когда-то образовывали одну общность.
Итак, гаплогруппы – не этносы. Но с другой стороны, мы видим, что пока ещё их носители не рассеивались волнами потомков от мутировавших предков, а представляли собою некое – скажем, племенное, хотя это неверно, но для простоты – единство, мы можем наблюдать их явные отличия от других гаплоединств. То есть мы наблюдаем формирование какой-то другой идентичности.
И что же ею является? Да очень просто! Определение по маркёру «свой – чужой»!
А что это за маркёр? А язык! Кто говорит на понятном языке – тот свой. Или по крайней мере родственный тип. Потому для древних времён весьма важно правило: те, кто говорил на одном языке, чаще всего и образовывали более или менее многочисленную родственную группировку. Которую можно с известной долей условности определить как племя или народ. Но как только группировка разделялась и её части теряли языковую связь, они непременно становились и разными народами. Оставаясь при этом представителями одной генетической гаплогруппы.
И точно так же сходившиеся по тем или иным причинам вместе племена вскоре становились одним народом, несмотря на разные генетические маркёры.
Так вот. Где-то на этом временном отрезке – 20–8 тысяч лет назад – люди, судя по всему, и приобрели каким-то образом современную языковую мозаику. Не считая, конечно, архаичных языков типа койсанских или аборигенных в Австралии.
Кстати, благодаря аборигенам у нас имеется информация, способная привести к некоторым интересным выводам о генезисе человеческих языков…
Как это произошло? Ну, генезис языков?
Тут надо сразу определиться: никакого единого языка, который затем распадался бы на фракции, ставшие нынешними языками, скорее всего, никогда не было. Если не считать, конечно, таковым язык рода или племени, в котором появился на свет наш самый первый перводедушка с признаками гаплогруппы А.
Однако понятно, что даже этот предположительный «протоязык» менялся в зависимости от природы, климата, животных и растений. Словом, от новых условий, в которые попадали наши предки сперва в миграциях по Африке, а затем и по планете. Конечно, легендарный наш первый Адам какие-то звуки издавал. Насколько они были похожи на речь, на язык – для тех времён, когда он жил, вопрос открытый. А вот его потомство стало расходиться так радикально и на такие огромные расстояния, что, конечно же, в новом месте дислокации должно было понятийный аппарат изобретать фактически заново.
Ну, условно говоря, жил наш древний «филолог» в местности, где видел только кактусы и тушканчиков, а потом его занесло в саванну с баобабами и слонами. Нужно для них новые понятия изобретать? Ну, разумеется! А другой род в это самое время по берегу моря пошёл. И на всяких рачков-моллюсков десятки понятий нашёл, а вот слонов с леопардами даже не видел. И остались у него пробелы в лингвистической подготовке.
И в этом смысле можно только посочувствовать лингвистам, особенно палеопрофиля, – из тех, которые не просто шарлатаны. Восстановить первоязык у них вряд ли получится. Этого единого праязыка, как сказано, возможно, и не было вовсе. Особенно если принять гипотезу, что язык человечества зарождался сразу в нескольких центрах. А скорее всего, так и было: разные первобытные стада эректусов переходили от обезьяньих звуков к человеческим словам в разных местах и в разных природных условиях.
А потом, через сотни тысяч (!) лет, до них добирались сапиенсы. И наверняка успевали набраться каких-нибудь понятий, прежде чем закусить дальними родичами. И в разных местах эти понятия звучали по-разному.
Скажем, когда девушки сапиенсов в пещерах у ближневосточных неандертальцев их деток вынашивали, должны они перенять от тех определённый понятийный аппарат? Разумеется. По крайней мере в той его части, где у сапиенсов не было своих терминологических аналогов. Например, «обработка камня», «скол», «кремниевая основа» и т. д.
Тем не менее языковые семьи сегодня есть, и мы их наблюдаем. И даже подчас путаем с этносами. Как, например, славянскую языковую семью идентифицируют с некими мифическими славянами как народом, некогда якобы бывшим. Не будем пока останавливаться на том, что это так же смешно, как представители трипольской культуры, будто бы общавшиеся по-украински. Зададимся вопросом: но раз славянские народы говорят на славянских языках – значит, был они некогда единым народом?
Вовсе не обязательно. Сегодня в России на славянском русском языке говорят татары, ногайцы, коми, мои любимые эрзя с мокшею. И масса других народов. Значит ли это, что они возникли из одного народа? Нет, их объединяет только общий язык. (На самом деле – не только, но в рамках затронутого сектора темы это нам непринципиально.) Точно так же в славянскую языковую семью входили народы, посторонние даже с точки зрения рассматриваемой здесь эволюционной генетики. Например, куча фракийских и ещё неизвестно каких народов, ассимилированных славяноязычными интервентами на Балканах в ходе эпических этноцидных войн V–VII веков. А тот же будущий «славянский» язык был занесён на будущую Русскую равнину ираноязычными, как их корректно называть, кочевниками – скифами или киммерийцами, или же и теми и другими, покорившими белогрудовскую культуру и породившими вместе с нею чернолесскую. Недаром столько похожего в нынешнем русском и санскрите из Индии – куда, в свою очередь, мигрировали, разделившись на два потока, в Индию и Иран, представители синташтинско-андроновского культурного кода с Южного Урала. Вот они и были носителями праязыка, одну из потомственных форм которого позже назовут славянским. Но тогда он, конечно, никаким славянским не был, как не было ещё славянских народов…
Так вот к чему это я. К тому, что никакого единого языка у человечества изначально могло не быть вообще. Но затем, по мере всё более увеличивающейся численности человечества и, соответственно, учащающихся контактов, и стали возникать языковые семьи на базе предложенной русским этнографом С.П. Толстовым картины.