идёт не о тотальном уничтожении всего и вся.
Вот и в истории с нашествием ямников на земледельческую Европу мы видим яркий пример именно такого хода событий.
Вновь приходит на ум неполная, но всё же аналогия с гуннским налётом в IV–V веках н. э.
Вот смотрим: некий народ готов решил переселиться из Скандинавии в более благоприятные места, потому что в Скандинавии наступило относительное перенаселение.
Точно такое же случилось в Степи 5200 лет назад: как мы помним, это было резкое похолодание, сопровождавшееся повышенной влажностью. Снега ложились обильные, лошадкам было трудно добираться до травы. Они помирали, а вместе с ними оставалось помирать их наездникам. Либо – поехать и отнять фураж у кого-нибудь из земледельческих соседей, которые технологически меньше зависели от колебаний климата. Последнее и было реализовано. Жертвы и разрушения фиксируются.
Но до того была, как помним, засуха. И она тоже погнала массы народа туда, где можно лучше пропитаться, и не важно, какой ценою. Этим народом были среднестоговцы, но они шли не одним мгновенным изгоном, а неким таким переселением. Меняя встречные общности и меняясь под их влиянием.
Я повторяю то, о чём мы уже говорили, вот с какой целью. Примерно так же переселялись те самые начальные готы. Пересекли Балтику – и дальше мы их видим на Висле. Вот только здесь они оказываются носителями вельбарской культуры, которая, оказывается, эволюционирует из оксывской – культуры тех, кто здесь жил перед вторжением. И куда же она делась, оксывская? А съели её готы, культурно съели. И оставили в себе, видоизменившись сами в сторону от того, кем они были на родине, в Скандинавии. А оксывцы, ими потеснённые, то есть вандалы и руги, двинулись на юг, смещая местное население.
Пока всё похоже на историю со среднестоговцами, не так ли?
И как смещаемое вандалами и ругами местное население от безвыходности налезло на Рим, отчего начались Маркоманские войны, так и во времена среднестоговцев схожая беда постигла балканский круг культур. А готы пошли себе дальше в поисках счастливой страны Ойум, по пути пришлёпнув зарубинецкую культуру, но забрав и от неё немало.
Логика историков постоянно требует определённости: вот зарубинецкая и исчезла, а у готов появилась черняховская. Но это вовсе не так, здесь процессы описываются не логикой, а квантовыми алгебрами. И потому мы видим, что зарубинецкая пропала, да, но положив начало киевской. Только не одна, а вместе с черняховской. И появление черняховской вовсе не отменило вельбарскую, которая продолжала себе существовать местно, являясь культурой конкретно готской. В то время как черняховская объединила и сарматов, и аланов, и остатки скифов, и гепидов, то есть стала надэтнической, в то же время являясь вполне определённой культурой определённого времени и места.
Тоже пока ещё похоже на среднестоговское вторжение. А вот дальше будет похоже на вторжение ямников.
А потом в этот черняховский многоэтнический мир, который затем, быть может, вырос бы в империю с одной культурою, вторглись гунны. И расколотили всё. И всех. Принесли ли они какую-нибудь свою культуру? Практически нет. Убили ли они черняховскую культуру? И да и нет. Просто её носители – кто убежал от гуннов, кто им покорился и ушёл дальше вместе с ними, кто остался на месте, но видоизменился от такого мощного толчка. Но на месте черняховской культуры появились новые – как её наследницы, так и действительно новые. Но с корнями из тех, которые с черняховской взаимодействовали. В том числе и славянская – пражско-корчакская из киевской. Одна из славянских, если быть совсем точным.
И давайте теперь отрицать наличие гуннского вторжения на том основании, что, собственно, ничего гуннского те в археологическом смысле не оставили…
А далее смотрим, как меняется археологический пейзаж в Европе после вторжения ямников.
Власть переменилась. Но жители культуры воронковидных кубков живут пока во-прежнему, сами не замечая, как меняются. Пришельцы сами не сеют, не пашут, но под такими лихими парнями сам не выживешь, если будешь хлюпиком. И потому некогда локальные культы боевых топоров становятся всеобщими. Мода на элитарность – а она всегда присутствует в человеческих сообществах – приводит, вероятно, ко всеобщему распространению керамики со штриховым рисунков, тоже когда-то локальным явлением.
Судя по следам поселений, от мегалитов и вообще от прежних протогородов люди постепенно отходят: всё же когда из обращения изымается прежняя элита, а на её место встаёт новая, из «гуннов» –
У коих ужасные маски
Вместо лиц.
Безобразный комок на плечах
Вместо головы,
С дырами узкими
Вместо глаз,
Со шрамами на щёках
Вместо бород.
И звались те карлики гуннами.
От духов нечистых пошедшие,
Ведьмами злыми вскормлённые,
Страшнолицые и кривоногие.
И стали те гунны свирепейшим племенем,
Малорослым, отвратительным и сухопарым,
Понятным как род людской только лишь потому,
Что переговаривалось на подобии человеческой речи.
И был дан им дух злобный и неспокойный,
И души чёрные, смертью людей питаемые.
И было зло от них велико и сильно,
И летело оно перед ними, словно крик их визгливый,
И плыло зло за ними, словно пыль за конями их.
Они двигались, как лавина, и крушили всё,
Что встречали на своём пути.
И ни стар, и ни мал,
Ни муж мудрый, ни дева нежная –
Никто не оставался в живых,
Повстречавши их.
И всех обращали в величайший ужас одним своим видом.
И многих тогда победили они
И принесли в жертву своим жутким богам.
Понятно дело, что степняки ямной культуры нам могут представляться несколько красивее гуннов из этого описания в моей попытке реконструкции готской былины. Всё же из «арийской» гаплогруппы были те ямники. Но дело в том, что для того, на кого напали такие безжалостные всадники, речь идёт, конечно, далеко не об их внешней ужасности, сколько об ужасе, исходящем от всего их образа. Хотя, надо признаться, в этой былине использованы подлинные описания гуннов синхронными авторами.
Итак, образ культуры значительно упростился. Шнуровики из прежних городов вышли, живут в маленьких поселениях, но и в них особо не задерживаются, так как перемещаются на новое место, когда их поля истощаются. Они держат скот: волов и свиней в основном, но есть и низкорослые лошадки. На этих, видимо, раскатывает элита, когда приезжает забирать дань.
Но это – общая картина. Постепенно и параллельно развивается ряд локальных, региональных культур топорников, из которых, очень похоже, и начали развиваться нынешние европейские группы этносов.
Из всех нас будет интересовать культура, в которой жил один из дедушек Хёгни, – это шведско-норвежская культура ладьевидных топоров. Это их нашли около 3000 штук.
Она, кажется, появилась странно. Очень похоже, что изначально степные вторженцы не очень-то сумели покорить тогдашнее население Скандинавского полуострова. О соседстве изделий разных технологий мы уже говорили. Но интересно, что сама культура топорников сюда приходит не с Ютландского полуострова, а из-за моря – с нынешних финских и эстонских берегов.
И вот какие наблюдения к этому приводят.
Культура ладьевидных топоров Южной Скандинавии показывает, разумеется, элементы сходства с европейскими обществами боевых топоров и шнуровой керамики. Но при этом есть и существенные отличия, которые учёные объясняют инокультурными влияниями. Это, в частности, своеобразная керамика, собственные формы боевых топоров, которые – внимание! –
– существенно отличаются от боевых топоров культуры одиночных погребений Ютландии и Северной Германии и боевых топоров всех других континентальных культур данной общности. Единственными регионами, где встречаются каменные боевые топоры, являются территория распространения финской культуры боевых топоров – здесь подобные находки довольно часты и реже на территории восточноприбалтийской культуры боевых топоров. /178/
Современные абсолютные датировки скандинавской культуры боевых топоров, по Е. Форнандеру, дают следующие цифры: 4875 лн сal, 4872 лн cal, 4861 лн сal, 4866 лн сal, 4621 лн cal, 4579 лн сal, 4471 лн cal. Формально это ничего не даёт, так как вполне укладывается в рамки существования культуры боевых топоров, однако по факту указывает на дату собственно «усвоения», «присвоения» важных признаков этой культуры в регионе Скандинавии. А это, в свою очередь, говорит о том, что собственно топорники здесь поначалу «популярностью» не пользовались. И потому именно здесь царила жестокая война с ними, а затем, как водится, – война всех против всех. Отсюда и разбитые вне ритуала черепа, и действительно резкое снижение численности населения, причём не только I1 и I2, но и R1a среднестоговского разлива, отсюда и разбег друг от друга общин, уносящих те или иные характеристики топорников, и все вместе – их жестокость, унаследованная ещё из Степи.
Например, та же особость германцев, причём больше даже в отношении кельтов, нежели славян. Оно и понятно: протокельты развивались из тех R1b и частью из I2c, которые ушли от измельчавших хозяйственно и богатственно, но постоянно сопротивлявшихся протогерманцев в манящие края богатых мегалитических мистиков, которым уже нечего было делать, как ворочать камни весом в десятки тонн. Где – ещё раз подчеркнём – не оставались самими собою, но меняли квантовую историческую среду, преобразуя её и себя в новые культуры и общности, а затем и этносы. Тут даже видна историческая преемственность, когда, например, на территории голландской ветви шнуровиков возникает культура колоколовидных кубков, усвоившая ряд местных, шнуровых технологий, но далее преобразовавшая их.
Кстати, это они, эти ребята с колоколовидными кубками, ликвидировали строителей Стоунхенджа. Международная группа исследователей совсем недавно, этой весною, представила результаты геномных анализов 170 европейцев неолитического, медного и бронзового времени, включая сто, связанных с культурой колоколовидных кубков, обнаружила, что генетическая связь между иберийскими носителями этой традиции и центральноевропейскими ограничена, что –