Иногда Мися видела за соседними столами знакомых, несколько раз – румынскую княжну и поэтессу Марту Бибеску; завидев ее, мадам Серт громко звала официанта и приказывала развернуть кресло спиной к румынке. Румынская княжна была любовницей барона де Жувенеля, мужа Мисиной подруги, писательницы Колетт. Присутствие Бибеску в Биаррице бесило Мисю, напоминая о собственной беде.
Перед этим в Париже Мися, используя свою обычную тактику – действовать напролом, стала по нескольку раз в день писать записки молодой скульпторше, приглашая ее позавтракать в «Ритце». Долго ответа не было, потом последовал вежливый отказ, но Мися не сдавалась, и наконец, к удивлению Коко, встреча была назначена. Княжна Русудан Мдивани предупредила, что будет со старшей сестрой. Мися слезно упросила Шанель присутствовать на этой встрече.
Предварительно Мися, задействовав связи среди высших полицейских чинов, выяснила подробности о семействе Мдивани. Они эмигрировали из Батуми, отец был когда-то то ли губернатором, то ли военным комендантом города. Мать, наполовину грузинка, наполовину полька, умерла уже в Париже. Кроме двух сестер, которые жили с отцом в скромном пансионе «Отель де Версаль» на Монмартре, были сыновья – трое братьев. Молодые Мдивани уехали в США, жили то в Нью-Йорке, то в Лос-Анджелесе. Знакомые сказали Мисе, что, по утверждению других эмигрантов, ни в русских дворянских грамотах, ни в грузинских княжеский род Мдивани не числится. Некоторые соотечественники были раздражены «выскочками», прямо называли Мдивани самозванцами, но как раз это Мисю не волновало: Серт явно прельстился не княжеским титулом.
Русудан Мдивани оказалась юной высокой девушкой, с мягкими, не вполне оформившимися чертами лица. У нее были зеленые глаза и вьющиеся волосы редкого пепельного цвета. Русудан легко краснела и все время застенчиво улыбалась. Однако, как многие из эмигрантов, совершивших переход из одной реальности в другую, несмотря на застенчивость, она была способна на смелые поступки. В студию к известному художнику Хосе Марии Серту девушка пришла сама, чтобы показать свои работы, маленькие фигуры играющих детей. Она искренне восхищалась полотнами каталонца и, может быть, еще больше его мастерской в центре Парижа – двухсотметровой, с высоченными потолками, огромными окнами, выходящими на бульвар, и с камином. Руся – так звали девушку родные – призналась Серту, что ей самой работать негде, семья ютится в двух тесных комнатах. Серт в первую же встречу предложил ей заниматься скульптурой у него в студии. Мися краем уха слышала тогда от мужа о визите молодой грузинки, но не обратила на новость внимания, ей не приходило в голову ревновать. И вот, всего за два месяца, Серт похудел, стал рассеянным, полюбил мыться и даже пытался наряжаться.
Встреча мадам Серт с соперницей в «Ритце» получилась ожидаемо глупой. Сначала говорили только Мися и сестра скульпторши Нина, решительная высокая брюнетка. Русудан сидела красная, было заметно, что ей хочется заплакать или хотя бы спрятаться под столом от взгляда Миси, которая из женщины без возраста, безгранично уверенной в себе, стала пожилой дамой с нездоровым цветом лица и полубезумными глазами. Шанель за завтраком в уме прикидывала расходы на шелк для новой партии блузок, она заранее решила не обращать внимания на бред подруги и приготовилась, если понадобится, сразу увести ее к себе в мастерскую, которая как раз на соседней улице от «Ритца».
Мися путано объясняла молодым эмигранткам (старшей было года двадцать три, Русе едва ли исполнилось восемнадцать), что мужчины себя не понимают и такое поведение у них, у мужчин, с самого детства. Особенно ее муж Жожо не способен к сознательности – он крупный, но младенец, смотрит на мир ее глазами, привык ловить каждое слово Миси, угадывать и исполнять ее желания, без любимой спутницы жизни он неминуемо погибнет от тоски.
– Кто-нибудь хочет гибели большого художника? – вопрошала Мися проникновенно.
Коко морщилась и мысленно пыталась вернуться к расчетам баланса прибыли и расходов. Руся в ужасе расширяла глаза, отрицательно трясла головой, локоны девушки порхали, щеки алели, она становилась еще красивее.
Мадам Серт попыталась всучить Русудан ожерелье из розовых топазов. Сначала Мися нервно то открывала бархатную коробку, то закрывала, громко щелкая замком, рискуя прищемить себе пальцы. Потом она вынула сверкающую нить и без предупреждения неловко потянулась к шее девушки, та ошарашенно отпрянула. Сестры стали так бурно протестовать, будто в руках Миси было нечто угрожающее жизни юной скульпторши, вроде веретена злой феи.
Старшая сестра сначала вела себя резко, она пришла защищать Русудан, но, убедившись, что жена Серта не нападает, лишь говорит нелепые слова, что вполне объяснимо в ее возрасте и положении, – расслабилась, даже предложила пообедать здесь же, в «Ритце», чтобы в знак «чистых намерений», как она выразилась, за одним столом собрались месье Серт, мадам Серт и сестры Мдивани с отцом-генералом. Руся тем временем пришла в себя: к ней вернулся аппетит, она съела несколько пирожных. Мися подвинула девушке всю тарелку и с изумлением смотрела, как та быстро ест. Наевшись, Руся не к месту рассказала про встречу со смешной собакой на бульваре утром.
– Так жаль, что хозяйка отеля, где мы живем, не разрешает держать собак, – посетовала Руся. – У нас раньше был свой дом и сад огромный. Лошади и собаки, павлины…
– А Жожо всегда говорил мне, что не потерпит собаку в нашей семье, потому что не хочет делить меня ни с одним живым существом на свете, – перебила ее Мися. Это прозвучало жалко.
Коко потеряла терпение и сказала, что ей пора работать. Сестры Мдивани тоже поспешно откланялись. Подругу Коко увела с собой.
Еще несколько дней после безумного завтрака Мися караулила мужа в кафе напротив его студии, потом являлась к Коко в мастерскую среди дня, допекала ее восторгами по поводу внешности и ума Русудан Мдивани.
– Она могла быть нашим ребенком! Я же смотрю на нее – это будто наша дочь! Даже похожа! Жожо просто перепутал свои чувства, у него это пройдет. Жожо первый будет смеяться над собой! Мне надо объяснить ему все, а он прячется где-то, глупый, боится, что я стану его упрекать. Я же, наоборот… Без меня он не сможет разобраться со всем этим!
Выговорившись, Мися засыпала у Шанель на третьем этаже мастерской, на диване.
У себя в особняке она в те дни собирала компании художников во главе с Кокто; они нюхали, пили, курили, хохотали и потом танцевали под фортепьяно и били посуду. В конце концов Коко увезла Мисю в Биарриц, внушив ей, что если она оставит Серта в покое, он наверняка одумается и приедет на курорт. Коко заехала на Рю де Бон, сама собрала вещи подруги, взяла ее за руку и усадила в автомобиль почти насильно.
Теперь Мися дулась, скучая в Биаррице. Она каждый вечер ждала мужа в их любимом ресторане, за столиком на террасе с видом на океан и Гранд-пляж, утыканный полосатыми зонтами. С каждым приходящим валом океанской воды она обещала себе перестать представлять, что сейчас делают Жожо и Русудан в Париже, но с новой волной, с новым вздохом навязчивые мысли возвращались. В дни, когда ветер становился таким сильным, что опрокидывал зонты и выгонял с пляжа людей, Мися оставалась сидеть на террасе, застыв в кресле, пристально наблюдая быстрое крушение идиллии временного мира отдыхающих. Она обратила внимание, что первые полчаса, когда шторм только начинался, опрокидывая на пробу первые зонтики и некоторые стулья и заставляя бездельников носиться по песку за шляпами, – никто не хотел верить в неизбежность капитуляции. Упрямые люди пытались приспособиться, укрепляли зонты, покрепче затягивали ленты шляп. А ветер дул все сильнее, порывы были все неожиданней, угрожая всем оставшимся на Гранд-пляже, неся гибель тем, кто осмеливался близко подойти к океану, разрушая опоры летних террас и кафе.
Мися застывала, вцепившись в подлокотники кресла, и жадно наблюдала всепоглощающий хаос. Два официанта, атланты в белых фартуках, дежурили рядом с ней; они держали конструкции веранды, чтобы те не упали на голову странной, но такой щедрой даме. Мися размышляла, почему годы счастья не оставили в душе такого же яркого отпечатка, как впечатления последнего месяца: «Может, то, что ранит, способно принять четкую форму, врезается в память? А приятное – признания и комплименты, музыка, красота – это эфемерно и улетает, почти не запоминаясь». Страдания ревности оказались мучительными, но необычными и новыми, Мися с горьким любопытством вглядывалась в свой новый мир, изучала собственные ощущения и эмоции.
В Биаррице отдыхало много семей русских эмигрантов. По сравнению с Лазурным Берегом Баскское побережье было более дешевым, поэтому русские семьи купили здесь дома еще до войны. Однажды, направляясь поужинать, Коко и Мися встретили на набережной даму лет сорока в темной шляпе с черной вуалью.
– Смотри туда, сестра великого князя Дмитрия! – Мися толкнула подругу в бок.
Дама улыбнулась им и подошла сама:
– Здравствуйте, вы ведь – мадемуазель Шанель?
– Да, а меня зовут мадам Серт… Ваше высочество! – встряла Мися и зачем-то сделала книксен.
– Так приятно встретить вас… мадам, мадемуазель, – кивнула дама, но смотрела она только на Шанель. – Каждый день хожу мимо двери вашего магазина, мадемуазель, но не решилась зайти.
Великая княгиня Мария Павловна была одета почти бедно, круглое лицо очень украшали ямочки на щеках, крупный нос и большие, немного навыкате, серо-голубые глаза контрастировали с мягким овалом лица.
– Завтра я буду с самого утра, заходите, – пригласила Коко и машинально осмотрела наряд дамы, та явно смутилась. – Хотели бы подобрать что-то из одежды?
– Нет… к сожалению, завтра не смогу, я еду в Сан-Себастьян, вдовствующая королева-мать пришлет с утра авто. Можно мне прийти послезавтра, с моей знакомой, часов в двенадцать?
– Хорошо, в полдень послезавтра, – согласилась Шанель. – Я каждый день работаю.