– Подумаешь, поцеловал, – усмехнулась Мися. – Да ну, Серж не станет обращать внимания. У тебя же муж!
– Думаете? – Соколова посмотрела с надеждой. – Но Леонид всегда такой сдержанный, а тут переменился, стал, будто нарочно, оказывать мне знаки внимания. Вот, Мики мне отдал. Да, я люблю собак и жалела малыша, ведь они совсем не заботились о нем. Иногда я приносила Мики что-то поесть, гуляла с ним, когда могла… но чтобы вот так, отдать! Словно ненужную вещь! Они, конечно, меня не спросили… Мики, малыш, – позвала Соколова. Щенок тут же оставил игрушку, которую грыз в углу, и подбежал. – Он очень сообразительный. Лапки дает, до улицы терпит, совсем не гадит, и это всего в три месяца! Вот какой! Когда нам с вами было по три месяца, мы ничего этого не умели!
– Ну, поцеловал тебя один раз – чего тут особенного? – повторила задумчиво Мися, ее не особенно заинтересовали таланты щенка.
– Не только это, – покачала головой Соколова. – У нас недавно была вечеринка, без Дягилева. Леонид выпил и стал громко говорить, что намерен уйти из «Русского балета», бежать, причем со мной! Я впервые слышала об этом, честное слово, мадам Серт! Я стала возмущаться! Но слова Леонида услышали все. Я уж не говорю, что там был мой муж… я уверена, все сразу передали Дягилеву.
– Что это с Мясиным? – поразилась Мися. – Заболел, что ли?
– Мадам, я мужа люблю, а Николай потом стал мне устраивать сцены, он думает, что не мог Мясин говорить так без моего согласия. Я уже неделю не высыпаюсь из-за скандалов, а с утра должна работать. Скажите, мадам Серт, как Мясин может так поступать со мной? Я боюсь теперь смотреть в сторону Дягилева! – Соколова всхлипнула. – Вдруг он меня выгонит? Мы должны ехать в Испанию, потом в Рим, вдруг он меня не возьмет? Я ничего не умею, только танцевать, – жалобно добавила она.
– Какое выгонит? Кто тогда работать будет? Ты хорошая балерина.
– Я не знаю, все что угодно может быть, если Дяг разъярится. Он может и «Весну» отменить вообще, чтобы обойтись без меня и наказать Леонида, да мало ли что еще… А вы не могли бы Дягилеву объяснить, что я ни при чем? Это было бы так хорошо, мадам… Спасите наш брак, умоляю!
– Лидия, привет, помоги! – в дверях сделала книксен новая балерина труппы, молодая англичанка Верочка Савина, настоящая фамилия ее была Кларк. Верочке очень шло голубое платье с бантами. – Мадам Серт, здравствуйте. Лидия, хотела спросить у тебя. Извини пожалуйста, что прервала ваше общение, – добавила Верочка.
«Еще одна прелестница», – Мися в последнее время стала обращать внимание на молодых женщин. Балерина была, наверное, ровесницей Руси. Но в облике грузинской княжны – кудрявого, часто веселого ангела – все же чувствовалась горечь, даже трагизм, прошлое оставило отпечаток на ее лице. А Верочка Савина смотрела на мир без испуга и доверчиво. Похоже было, что сейчас Верочка была единственным человеком в труппе, не догадывающимся об отношениях Мясина с импресарио.
– У меня есть вопрос, Лидия, – продолжала Верочка очень быстро, по-английски. – Представляешь, Леонид сегодня наконец-то пригласил меня на свидание. Я так обрадовалась, что плохо поняла.
Мися в юности прожила в Лондоне больше двух лет и отлично знала английский.
– И ты… о чем ты хочешь спросить? – произнесла Соколова-Маннингс, зная, что Мися все понимает.
– Он очень нежно мне шепнул: приходите сегодня в семь вечера к Триумфальной арке. Представляешь? Я волнуюсь… мне хорошо в этом платье, правда? – Верочка разглаживала банты, поворачивала голову, играя локонами.
– Тебе идет, – Соколова взглянула на Мисю искоса, показав ей бровями: «Вот видите, я не виновата».
Мися отвернулась, чтобы не спугнуть Верочку.
– Одного боюсь: Триумфальная арка большая, я не очень поняла, где точно он будет меня ждать. Он говорил быстро по-французски, а я переспросить стесняюсь… Справа? Слева? Вдруг мы потеряемся. Там ведь много народа, да? Что мне делать? О, мой бог, я так рада, что он решился! – пропищала Верочка Савина.
Соколова задумчиво гладила щенка, тот жмурился.
– Верочка, – усмехнулась Мися и продолжила по-английски: – вы в семь часов подойдите к Триумфальной арке, встаньте там посередине и сделайте вот так! – мадам Серт подняла руки широким жестом.
После истории с японским деревом сестры Мдивани пришли к Мисе на обед, потом один раз пришли с отцом. И в конце концов, как и хотела Мися, Русудан стала заходить к ней запросто. Но чаще они встречались в кафе. «Словно подруги. Или как мать со взрослой замужней дочерью», – рассуждала Мися. Во время их встреч юная скульпторша рассказывала о потрясениях последних лет: волнения в Батуми и поспешный отъезд большой семьи. Полтора года в Стамбуле, там они с братом подростками пытались заработать, устроившись чистить ботинки прохожим. Руся вспоминала о днях и ночах на разных пароходах, о скоротечной болезни матери, об отъезде братьев в Америку. Руся скучала по братьям, очень любила их, особенно Алекса, младшего.
– Моя мечта – поехать к ним. Я бы так хотела, так хотела, – повторяла Руся, ее прозрачные глаза мечтательно замирали, на лице появлялось выражение удивительной нежности, – увидеть Алекса, обнять, мы с ним вообще не можем друг без друга! – Мися не могла налюбоваться на Русудан, когда та говорила о любимом брате.
Жожо старался не попадать на эти встречи или же сразу уходил с испуганным видом. После его первого тихого исчезновения Мися боялась, что он не придет ночевать, но Жожо все же вернулся из мастерской ночью, прокрался в свой кабинет и спал там, тревожно вздыхая, ворочаясь. Мися не спрашивала, но верила, что грузинка больше не работает в его студии. Ей хотелось бы проверить свое предположение, но она и раньше очень редко бывала в студии Серта, а теперь явиться туда казалось невозможным.
Сознание Миси пребывало в постоянном возбуждении, словно прожектор, крутящийся в поиске неприятельских угроз.
У Миси было двойственное чувство, когда она слышала, что Русудан жаждет отправиться Америку. Конечно, если бы грузинка уехала (и вышла бы замуж за американского миллионера), это избавило бы Мисю от страха, что Жожо вдруг снова решит, что влюблен. С другой стороны, Мися ловила себя на том, что привыкла слушать Русудан, разглядывать ее свежее лицо, любоваться глазами мечтательного олененка. Мися привыкла представлять экзотический город, где прошло детство девушки, тот печальный пароход изгнанников и обольстительных братьев Мдивани, которые за несколько лет успели покорить и звезд Голливуда, и самых известных богатых красавиц американского высшего общества. Она думала о судьбе этой семьи как о грандиозном сюжете, который день за днем, главу за главой ей рассказывает один из персонажей.
– Ты работаешь сейчас, Руся? Делаешь что-нибудь?
– Да-да! Пришел японец и заказал портрет, бюст самурая, – рассмеялась девушка, и так заразительно, что Мися тоже начала смеяться.
– А куда он пришел?
– У меня есть мастерская, маленькая комната на Монмартре, недалеко от дома, – Руся опускала глаза.
«Жалеет она, что больше не видит Жожо? Все равно ей? И вообще, правда ли это? Может, они просто стали осторожнее?» Мися, привыкшая читать по лицам самых сложных людей – художников, писателей, композиторов, – сейчас терялась, снова и снова вглядываясь в переменчивое лицо Руси. «Наверное, они и правда больше не видятся. Если это так, то немного жалко Жожо. Он бы, наверное, хотел сейчас быть на моем месте», – думала Мися, заказывая еще полдюжины пирожных для девушки.
– Вы потрясающая, мадам Серт, – сияла Руся. – Думаю, что таких женщин, как вы, больше не живет сейчас на земле.
– Что во мне необыкновенного? – фыркала Мися, чувствуя, что нестерпимо завидует молодости собеседницы. Впервые завидует кому-то. «Вот что нельзя купить, лет десять, скинуть бы всего лет десять… но никому не удавалось, ни за какие сокровища».
Красоте другой женщины она уже завидовала, но лишь однажды. Это было, когда второй муж, Эдвардс, увлекся самой знаменитой актрисой Парижа тех дней, мадемуазель Ансельм. Мися стала себя с ней сравнивать, пыталась подражать, прицепила фотографию Ансельм в будуаре у зеркала. Даже страдала, но совсем недолго, пока не встретила Серта. Тогда все разрешилось к лучшему: влюбленный Эдвардс хотел развода и дал Мисе хорошее содержание.
«Господи, ну почему это не моя дочка, не наш с Жожо ребенок? А может, – мелькало в голове у Миси, – может, нам удочерить ее? Надо поговорить с ее отцом. Но тогда она вообще всегда будет рядом с нами, это опасно».
– Мне кажется, вы умеете жить только по собственному разумению. Таких женщин в мире, может быть, только две – вы и королева Мария Румынская. Она мой кумир… А мой Алекс такой милый, косолапенький, если бы вы, мадам, его увидели, сразу бы влюбились, – снова начинала Руся.
«Кто это? – терялась Мися. – А, да, брат. Если он хотя бы отчасти такой, как она… конечно, я бы влюбилась. Хоть и косолапенький, – вздохнула она. – И как мило Руся это выговаривает, с невероятной нежностью. Бедный мой, бедный Жожо, он хочет с ее помощью удержать молодость, и самое страшное, что я его понимаю».
– Алекс пишет мне каждую неделю. Да и Серж тоже, и Давид, мой старший брат. Они покорили Голливуд и Нью-Йорк, самые известные дамы в восторге от них! Я бы все отдала, чтобы быть с ними, но папа не хочет отпустить меня в Америку, боится. И билет стоит дорого, – вздыхала Руся. – А вы были в Америке когда-нибудь?
«Как жадно, но в то же время изящно она ест. И худая… может есть пирожные сколько хочет».
Мися наняла повара-японца. Потом через консьержку раздала большую часть своей одежды и теперь ждала возвращения Коко в Париж, чтобы купить новые платья. Она решила бороться за мужа.
Мися поехала в особняк на бульваре Сюше к Колетт, сама себе удивляясь, что за эти месяцы ни разу не поговорила, не встретилась с давней подругой. Муж писательницы, редактор газеты «Ла Матан» барон де Жувенель, недавно съехал из семейного дома к Марте Бибеску.