Когда-то Мися бывала здесь часто, газета «Ла Матан» принадлежала второму мужу Миси. Особняк, отметила она, очень изменился за последние месяцы – буйно разросся небольшой сад, собак и кошек прибавилось. Колетт любила всех животных и неподражаемо писала о них, а больше всего вокруг нее всегда было французских бульдогов, которых она признавала мудрыми личностями.
Страсти в жизни Колетт по накалу можно было сравнить с сюжетами ее книг. Как раз в конце весны вокруг семьи Жувенеля и Колетт вспыхнул неприличный скандал. «Странно, она выглядит вполне обычной женщиной под пятьдесят, нет, не моложе своих лет… конечно, как и я, но эта история любви невероятная. Глядя на такую даму на улице, ни за что не поверишь, что о ней могут говорить подобные вещи», – размышляла Мися, глядя на располневшую, но подвижную Колетт, в которой все было плотно, округло и жизнерадостно. Писательница любила хорошо поесть; ее преданная служанка, она же повариха, готовила превосходно.
Челка писательницы полукружьем закрывала лоб, густо накрашенные глаза подведены стрелками до самых висков, красивой формы губы напоминали полумесяц и были ярко-красными. Несколько лет своей невероятной биографии Колетт провела на сцене, была гимнасткой и участницей эротического шоу. Она привыкла краситься так, чтобы мимика лица была хорошо различима на расстоянии десятков метров.
– Можешь мне сказать, почему Жувенель распространяет о тебе мерзкие сплетни? – приступила к расспросам Мися, не притронувшись к угощению.
– Откуда мне знать, о чем именно ты говоришь, – Колетт усаживалась на диване по-турецки; она оставалась все еще очень гибкой. Мися увидела, что кожа на ногах у писательницы загорелая, чулок нет. Колетт недавно вернулась со своей виллы в Сан-Тропе, где каждый год проводила время с мая по сентябрь. Глядя на выгоревшие волоски на ногах Колетт, Мися ощутила чувство, похожее на брезгливость, и сама себе удивилась.
– Я про Бертрана де Жувенель, сына твоего мужа. Такие сплетни… У тебя что, действительно с ним что-то было? – Мися решила спросить прямо. – Не верю.
– Не «что-то было», Мися, а Бертран любит меня. Пока я позволяю ему любить. – Колетт была похожа на довольную жизнью, грациозную, но раскормленную кошку. – Иногда женщина не может запретить поклоняться себе, а иногда не хочет.
– Так это все правда? – Мися помотала головой, не в силах поверить в услышанное. Она подумала, что даже для нее, видевшей в жизни таких разных людей, наблюдавшей самые причудливые любовные истории, все это чересчур.
В 1919 году Колетт издала роман «Ангел мой». «Впервые я написала книгу, за которую мне не придется краснеть», – сообщила она Мисе зимой и прислала подруге экземпляр с дарственной надписью. В романе описывалась история зрелой женщины, которую полюбил сын ее лучшей подруги, и эта связь продолжалась семь лет. Действие происходило перед самой войной. Героиня, сделав над собой усилие, в конце концов с достоинством удалила от себя страстного и слишком молодого человека, чтобы потом однажды проявить слабость и… Что там дальше? Мися книгу не дочитала.
В жизни самой Колетт, но уже после выхода «Ангела», события развивались странно похожим образом, только обстоятельства были гораздо более скандальными. Писательница поразила юношеское воображение своего пасынка, которому исполнилось всего семнадцать. До этого возраста юноша никогда не встречался со второй женой своего отца, но однажды барон Жувенель-старший через суд добился, чтобы мать его сына Бертрана отпустила молодого человека на лето в родовое гнездо. Сам Жувенель-старший выдержал в замке дня три и умчался в Париж к любовнице. Колетт и Бертран Жувенель провели вместе все прошлое лето, отпрыск барона был очарован Колетт, а она помогла ему стать мужчиной. Теперь барон официально подал на развод – и Париж, как и десять лет назад, перед ее вторым замужеством, снова заговорил о Колетт с изумлением и даже с ужасом.
– И мальчик приходит сюда?
– Не каждый день, только когда я позову, – пояснила Колетт спокойно.
– Не страшно тебе? – изумилась Мися. – Прямо в вашем доме.
– У меня нет другого, – лучезарно улыбнулась Колетт. – И чего мне бояться? Особняк этой Бибеску в два раза больше и гораздо роскошнее, между прочим. Жувенель ведь не стесняется там жить.
– Но двадцать пять… у вас тридцать лет разницы?! Разве такое может быть надолго, Габриэль?
– Все проходит быстро, Мися. Боимся мы потерять что-то или нет – оно пройдет, я научилась не думать об этом.
В юности Габриэль Сидони Колетт была литературной рабыней своего первого мужа, издателя Вилли. Она писала романы о молоденькой девушке Клодине, и, неожиданно для ее мужа, книги с этим персонажем стали очень популярными. Вилли требовал продолжения серии про Клодину, запирал молодую жену, чтобы она не останавливалась, а сам шел развлекаться. Спустя десятилетие Колетт, уставшая от измен и унижений, бросила Вилли и стала выступать на сцене в популярных тогда эротических пантомимах. Затем на протяжении шести лет Колетт была подругой маркизы де Бельбёф – дамы, носившей только мужскую одежду, они жили в замке маркизы. После этого несколько тревожных военных лет Колетт прожила в счастливом браке с бароном Жувенелем и родила дочь. Когда Жувенель стал популярным общественным деятелем и дипломатом, у него появились любовницы. И все считали ситуацию нормальной, а страдания Колетт терпимыми, до появления в этой пьесе Жувенеля-младшего.
– А ты ревновала мужа? – спросила Мися.
– Знаешь, я так долго пребывала в бесчеловечных глубинах ревности, что в конце концов научилась устраиваться там и мечтать. Правда, дышать на тех глубинах человеку трудно, как в гимнастическом зале, своеобразном чистилище: адепты ревности живут там жизнью, напоминающей боевые учения солдат. У тех, кто ревнует, развивается необычно тонкий слух, дальнозоркость, бесшумная поступь, обоняние обостряется, как у бабочки, способной уловить малую концентрацию духов за три километра. Ревнивец или ревнивица чувствует веяние чужой незаконной радости издалека. Я слишком долго пробыла в такой военной школе, измучилась на учениях и сбежала оттуда. Захотелось просто жить… А знаешь, сколько сил дает такой прыжок, если решаешься на него?
– Значит, все-таки месть? – уточнила Мися, вспомнив, что роман Колетт с сыном от первого брака довел Жувенеля-старшего, кроме бешенства, до сердечного приступа.
Колетт рассмеялась:
– Месть? Лучше назвать нашу с Бертраном любовь выстраданным чудом.
Выслушав рассказ Миси о Русудан, Колетт вздохнула:
– Ты сейчас очень занята тем, что строишь отношения с другой женщиной поверх головы и сквозь тело своего мужа. Зачем тебе это?
– Хочу ясности, – немного подумав, сказала Мися. – Она хорошая, Русудан.
– Эта ясность нужна только тебе?
– Мне кажется, всем. Мой муж молчит, смотрит то вдаль, то на что-то не видимое для меня. Никогда не смотрит мне в лицо, даже за ужином, когда мы вместе едим, и если я прошу откровенного разговора, то слышу одно: «Мися, не надо! Мися, не начинай!» Он начинает ныть, словно ребенок, – а-а-а! Иногда я все-таки ему что-то рассказываю про свои эмоции, пытаюсь, полагая, что поймала удачный момент, ага. Но потом выясняется, что он все пропустил, думая о своем.
– Между двумя соперницами мужчина находится в нейтральной зоне, и он предпочитает закуклиться. Или, как та обезьяна, закрывает глаза и уши. Мужчина сам неспособен на азартную игру и не любит ее, опасаясь ярости двух женщин, – сообщила Колетт, сощурив один глаз и задумчиво выпустив дым от папиросы.
– Так как мне себя вести? – Мися не всегда улавливала логику размышлений писательницы, а сейчас из-за волнения соображала плохо. – Посоветуй, а?
– Могу лишь рассказать про свою главную ошибку, за которую очень справедливо была наказана, поэтому не советовала бы тебе ее повторять. Как бы мужчина ни клялся в любви, ни божился на Библии, он все же не является твоей собственностью. Не является, – повторила Колетт.
– Но Жожо ведь… – вскинулась Мися.
– Да, и Серт не исключение!
– Он исключение!
– Нет! Хоть Серт и служил тебе больше десяти лет безупречно. Он не твоя собственность, и поэтому… ни в коем случае нельзя его никому дарить! Не принято дарить то, что тебе не принадлежит. Даже если мужчина с радостью переходит в другие руки, он никогда не простит это ни тебе, ни той, которая приняла его в дар. И еще один совет могу дать, мне кажется важный. Я научилась перенаправлять силу любви, отвлекать ее, и тогда иглы ревности перестают терзать… хотя это не сразу происходит, конечно. – Колетт с жаром, с вдохновением принялась за пряное мясо с черносливом, словно на поглощение блюда она направила силу страсти. – Запомни навсегда: нет ничего более нелепого и вредного, чем то, что пошляки называют гармонией любовного треугольника! – сказала Колетт, обгрызая косточку.
«Хороший аппетит и вкус к жизни как-то связаны. У меня сейчас нет ни того, ни другого, – позавидовала Мися. – А как же Шанель – она ведь тоже не ест ничего?» – вдруг вспомнила она.
– Послушай, Габриэль, я страдаю, и ты страдала. Дягилев тоже… а вот Шанель? Как живут такие люди, которые умеют не страдать? Можно этому научиться?
– Никогда не отдыхающая Шанель, насколько я увидела за время короткого знакомства, – это маленький черный бык: взгляд исподлобья, челка до глаз… таких бычков продают на ярмарке в провинции. Она ненамного моложе нас, да? Но она человек другого времени, она – в будущем. Шанель шагнет в другую эпоху, где будут прославлены люди рациональные и меркантильные, умеющие все просчитывать. Возможно даже, эти будущие люди сделают Шанель своим знаменем, потому что первопроходцы – самые сильные, яркие, они совершают первый прыжок… Ради этого прыжка она научилась не размениваться на страдания. Страсть она пускает в свое дело! Шанель не принадлежит и не будет принадлежать нашему с тобой миру, миру чувств. И она умеет очень быстро меняться, оставляя предыдущую оболочку. Кстати, надо написать о ней новый очерк, – договорись, пожалуйста, чтобы Шанель пустила меня посмотреть на ее работу.