– Ладно, – ответила Мися кисло, в другой раз она бы оскорбилась тем, что ей навязывают роль посредницы, но сейчас она думала о другом. – А Серж? Он перейдет в другую эпоху?
– Нет. Думаю, Серж Дягилефф останется с нами. Он носит с собой слишком много прошлого, твой бесподобный друг: уже не существующую страну, бывших любовников, блеск прошлой жизни, которая сегодня кажется ему идеальной. Хотя на самом деле она никогда не была такой. Вдовец неизбежно начинает верить, что жена, которую он потерял, была ангелом без изъяна.
Мися не поверила подруге: ей было хорошо известно, какие планы мечтает воплотить Дягилев, как он умеет опережать время. «Колетт всегда грешила абсурдными обобщениями, – рассуждала Мися по дороге домой. – Например, говорила, что в Бретани все служанки рыжие».
Дягилев позвонил Мисе и, попеняв, как обычно, что она забыла о нем, напомнил, что труппа скоро уезжает в Испанию. Он пригласил ее на прощальный ужин в «Ритце». Мися подумала, что надо бы поговорить с Сержем о Мясине, да и о Равеле тоже. Ей казалось, что к работе с Равелем Дягилев непременно должен вернуться, и чем скорее, тем лучше.
За столом собралась дягилевская свита: Стравинский, Валичка Нувель, режиссер Григорьев и Пафка Корибут. Не было лишь Мясина. Дяг сидел, склонив массивную голову к столу, больше молчал. Его угрюмость Мисю раздражала, и хотя она хорошо понимала ее причину, утешать его желания не было. Он почувствовал это, сел рядом и зашептал в ухо:
– Вот скажи мне, миленькая, мы ведь уезжаем надолго, на всю осень. А если бы я не п-позвонил тебе, ты бы про меня не вспомнила?
– Серж, не надо так говорить, ага! – отстранилась Мися. – Это нудно. Я знаю, сейчас идут репетиции «Весны». Не хотела мешать. Ты же сам всегда говоришь, что твое дело превыше всего для тебя.
Пока они шептались, Павел Корибут не спускал глаз с Дягилева, и глаза его выражали столько сочувствия, добра, что Мися невольно подумала: «Вот у Дяга, при всей странности его жизни, есть семья… а у меня что? Если не будет Жожо, то все, я останусь одна».
– Разница в том, что я вот люблю тебя. А ты, моя миленькая Мися? Любишь только то, что я делаю, – Дягилев повысил голос. – «Твое де-ело!» – передразнил он. – Мы до отъезда уже, вероятно, не успеем посидеть вдвоем и поговорить по душам?
В его взгляде Мися увидела надежду, что она возразит ему, как обычно: «Что ты, Серж, я с радостью приду к тебе, завтра же!»
«Стал занудой… но я сама такая же несчастная, у меня нет сил его утешать. Мы провалились, оба».
– Мадемуазель Шанель ведь не в Париже сейчас? – осторожно спросил Стравинский.
– В Биаррице, я уже вам говорила, – проворчала Мися.
– Я просто решил: вдруг она вернулась… мадемуазель мне как-то сказала, что хотела бы увидеть премьеру «Весны» в Мадриде и что она никогда не была в Испании, – сообщил композитор. – Так что, вполне возможно, она приедет туда, присоединится к нашим гастролям.
Мися сделала большие глаза:
– Сами напишите ей, ага, и спросите прямо, Игорь. Что вы ко мне-то все?!
– Я пишу ей, все время пишу, но нет ответа, – стал оправдываться Стравинский.
– Коко не сильна в написании писем, она предпочитает бухгалтерские книги, – не удержалась Мися. – Но я не слышала, чтобы она собиралась в Мадрид. Хотя – как знать? Уговаривайте, Игорь, уговаривайте! – усмехнулась она.
«У Коко появился поклонник-гений! Раньше меня называли „пожирательницей гениев“, а теперь кто я? – Мися была раздосадована. – Она моложе меня всего на десять лет, но у нее будто все только начинается… у меня все летит в прошлое, а точнее, к черту. Это потому, что я с девятнадцати лет всегда была замужем, от этого быстрее состарилась, чтоб им провалиться, моим первым двум…»
– Все же попрошу вас, мадам Серт, помочь мне, – настаивал Стравинский. – Если я уеду в Испанию раньше, чем мадемуазель вернется с Баскского побережья, передайте ей письмо. Вот оно. И расскажите ей, пожалуйста, что в Испании нас всегда принимает королевская семья, мы в Мадриде живем как вельможи, там бесподобные сады и дворцы, я все сам ей покажу… – Стравинский замолчал, заметив усмешку Дягилева и его косой взгляд.
«Все с ума посходили, – Мися засунула письмо Стравинского в сумочку, все больше злясь, – почему я, словно старуха-наперсница, должна вникать в их чувства? Да делайте вы что хотите, что вы все лезете ко мне?» – хотелось ей закричать.
– Лёля много репетирует, чтобы «Весна священная» получилась лучше, чем семь лет назад. Я вот горжусь им, – Дягилев посмотрел на Мисю, но она не знала, как поддержать разговор о Леониде Мясине. К ее радости, к Дягу пересел режиссер Григорьев и они стали обсуждать упаковку декораций перед гастролями.
«И ведь никто не интересуется моей жизнью, – все сидящие за столом сегодня раздражали Мисю. – Хоть бы кто поинтересовался, каково мне сейчас».
«Вот Стравинский с нелепым интересом к Коко. Хотя они и виделись три-четыре раза, не больше. На что он надеется со своей большой семьей? В Испанию зовет, потому что гастроли очень удобны для любовного романа, для адюльтера. В общем, гениальный щеголь Стравинский ведет себя как глупый мальчик. С четырьмя или пятью детьми за плечами. Никакой ответственности, ничего взрослого! Вообще, кто может себе представить отношения рациональной и расчетливой модистки, на которую пашут триста работниц, – и русского композитора?! Бред какой-то. Композиторы избраны природой, но они самый беспомощный, непрактичный народ. Хуже композиторов в этом смысле – только поэты. А вот эти пожилые русские господа, которые везде сопровождают Дяга? Двор Людовика Четырнадцатого просто. На чужбине они и постарели, и отрастили животы, и при этом называют друг друга „Пафка“, „Валичка“, сю-сю-сю… детскими именами. Сидят рядышком, тихонько беседуют по-русски, курят, бесконечно вспоминают и обсуждают свою блестящую юность в Санкт-Петербурге, бани в Москве и еще какой-то чудесный журнал, который они вместе делали в конце прошлого века, пока все не перессорились! Если у них и было счастье, то оно не вернется. Теперь они „круг Сержа Дягилева“, люди словно без собственной судьбы и желаний. Как можно поступать так с собой?»
Она снова взглянула на лицо Павла Корибута – добрейшие глаза его смотрели на Дяга нежно… «Как этот человек не устал служить „Сереженьке“? Они что, вообще не собираются жить своей жизнью? Никогда ни на шаг не отпустят Дягилева? Или это он их не отпускает, воображая, что это его семья?» Иногда, замечала она, Валентин Нувель косится на Корибута чуть презрительно, тот взглядывает испуганно в ответ. Там ведь наверняка свои страсти и ревность, в этой необычной маленькой семье русских эмигрантов?
Мысли ее переключились на Мясина: «Сколько раз говорила Дягу – не надо загонять Лёлю, нельзя его привязывать, пытаться запереть. Лёля не попугай! Если талантливый человек ощутит себя в клетке – обязательно захочет сбежать. Молодой и красивый, образованный, Лёля не будет терпеть вечной слежки и шпионов!»
Но как только Мися покосилась на Дяга, увидела его великолепную сосредоточенность в разговоре с Григорьевым – он на салфетке набрасывал режиссеру схему укладки декораций, – то сразу мысленно стала его защищать: «Конечно, Серж не виноват, что его страх огромен и мучителен. Дяг боится повторения кошмара с Нижинским; сколько сил и любви он тогда вложил в Вацу, сделал его знаменитым на весь мир. В Лондоне, в Нью-Йорке! Весь Париж, все знаменитости знали Вацу и преклонялись перед ним. И как же Серж страдал, когда эта дура украла Вацу, разрушила его! Неудивительно, что он теперь так боится предательства Лёли, а своим страхом все только портит. Как странно люди устроены: когда кто-то из любви вкладывает в них что-то ценное и получается толк, получается по-настоящему большой успех, люди всегда забывают о благодарности. Они присваивают успех, уверены, что всего добились сами, а те, кто им помогал, только мешают. Если Лёля действительно бредит побегом от Дяга, хочет свободы, то, скорее всего, это неизбежно. Хотя для Лёли самоубийственно, в первую очередь для него! Без Сержа он снова станет пустым местом, это точно. Пусть хоть пример несчастного Вацы Нижинского его образумит. Ох… но ожившие творения всегда пытаются доказать, что не зависят от своего создателя».
Мися ушла с ужина, сославшись на головную боль. Завернув за колонну, она на лифте поднялась в комнаты Дяга.
Слуги играли в карты. Считалось, что Василий говорит и понимает только по-русски, а Беппо только по-итальянски, но сейчас Мися увидела, что они живо общаются – и ссорятся, и хохочут.
– Поки сольди, поки сольди, – распевал Беппо. Собирая со стола мелкие монеты и складывая их в карман, он был похож на веселого мошенника, только что обобравшего простофилю. Василий хмурил густые брови и выглядел обиженным.
– Василий, послушай, слушай меня! – проговорила она очень медленно и громко по-французски. – Погоди, сейчас. – Мися взяла какую-то тетрадь, вырвала оттуда листок и написала короткую записку. – Это отнесешь Леониду Мясину. Леонид! Нести! – Она показала. – И ни-ко-му больше, ты понял? Тс-с… Сергею не говоришь, нет! Только месье Леониду Мясину в руки. Все понял? – Она дала слуге пять франков.
Василий кивнул то ли насмешливо, то ли недовольно – из-за бровей и бороды невозможно было понять выражение его лица, оно было всегда хитро-хмурым. Беппо почему-то рассмеялся и радостно потер руки, а Мися сердито погрозила ему кулаком, помня слова Сержа о том, что Беппо всегда обирает Василия в карты.
Она не была уверена, что Мясин придет, в эти дни шли последние репетиции перед гастролями. Но все же надеялась, что написанная ею фраза «Приходи завтра с утра, у меня есть для тебя подарок» подействует. Не то чтобы Мися считала Мясина корыстным, но всем хорошо известно, что ее подарки всегда щедрые.
Мясин пришел. Рядом с Сержем Лёля всегда казался и значительнее, и крупнее, а сейчас перед ней по-балетному прямо сидел худой двадцатитрехлетний юноша с печальными черными глазами, стали заметны оттопыренные уши. В гостиной был на