крыт завтрак.
– Хотела с тобой поговорить вот о чем… собственно, я беспокоюсь за Сержа. Понимаешь, ага?
Лицо Мясина осталось непроницаемым. Он пригубил кофе и стал смотреть в окно, вывернув длинную шею, солнце просвечивало сквозь ухо, ставшее розовым. Мися сделала знак прислуге, чтобы та оставила их.
– Понимаешь, Лёля, когда у тебя в жизни есть что-то, даже если это что-то необыкновенное, чудесное, но пришло к тебе давно, ты это счастье в какой-то момент перестаешь замечать. – Мися вздохнула, подумав о своем небрежном отношении к любви мужа. – Но если ты вдруг это теряешь, то очень быстро оказывается, что потеря стала жуткой катастрофой, разрушившей все до трухи.
– Пугаете меня, мадам? – Мясин посмотрел ей в лицо.
«Да, но он и сильный тоже! Странной формы глаза, как две круглые капли неправильной формы, ресницы такие густые, вот-вот зашелестят. Его очень портят уши, они глупые».
Леонид усмехнулся тонкими губами:
– Вы пугаете, что я могу остаться без поддержки и благосклонности Сержа. А я, мадам Серт, боюсь совсем другого. – Он встал и пружинистым шагом подошел к балкону, встал спиной к свету. – Боюсь каждой недели и каждого дня, когда я рядом с Сержем! Теряя надежду, что когда-нибудь снова смогу вернуть себе право собственной судьбы.
– Лёля, я пытаюсь объяснить, что Серж страдает, это несправедливо, пойми… ты должен быть благодарен! – Мися пыталась вспомнить приготовленные для этой беседы аргументы, но вместо этого как загипнотизированная смотрела в глаза Мясина, они, казалось, занимали все лицо. Она увидела в них слезы.
– Я не невольник! – сказал он негромко, вернувшись в кресло напротив Миси. – Разве я дрессированная обезьяна? У танцовщика труппы Дягилева разве не должно быть сердца и воли? – Его голос сорвался, хоть он говорил тихо. – Как считаете?
– Нет-нет, конечно, Лёля, я хотела сказать, что чувства есть и у Сержа, я только про это. Он привязан к тебе, очень… его надо беречь.
– Почему привязанности Сергея Павловича убивают других людей? Если не хотите вспоминать про сумасшедшего Вацу Нижинского, который превратился в животное, то вспомните хотя бы Феликса Фернандеса… вот тогда я испугался, что приду к такому же финалу.
Те, кто видел танец Фернандеса, не мог забыть его хрупкую фигуру; он танцевал на площади, в ресторане, в холле отеля, при свете луны и вовсе в темноте, под аккомпанемент собственных каблуков и щелканье пальцев. Цыганский юноша Феликс Фернандес три месяца занимался с Леонидом, обучая его; готовилась премьера балета «Треуголка» на испанские темы. Леонид делал большие успехи, что было неудивительно – Феликс Фернандес умел выразить саму душу, суть андалузских танцев, больше похожих на древние ритуалы, и он смог увлечь Мясина.
Перед премьерой в Лондоне Дягилев почему-то решил, что на афише «Треуголки» будут имена лишь главных исполнителей, Мясина и Карсавиной. Действительно ли это роковым образом повлияло на Фернандеса? Или, возможно, его болезнь развивалась подспудно и разразилась бы страшным кризисом независимо от этого? Может, сыграло роль то, что он оказался в Лондоне, вне родины? Никто никогда не узнает. Перед премьерой «Треуголки» в Лондоне Феликс Фернандес пробежал до Трафальгарской площади, впрыгнул в собор Святого Мартина в Полях, разбив окно, и стал танцевать фаруку перед алтарем в безлюдном храме. Приехала полиция, невменяемого Фернандеса определили в сумасшедший дом, врачи признали танцора неизлечимым.
– Тогда я понял, что мне надо спасаться, – тихо повторил Мясин. – Иначе сгорю точно так же.
– Ужас, – вздохнула Мися. – Наверное, это и есть жертвы Апполона. Ведь он совсем не доброе божество на самом деле. Апполон – это солнце, которое освещает, но может убить, если приблизишься. Помнишь у Тициана «Истязание Марсия»? Бр-р, ненавижу эту картину.
Мясин кивнул, его лицо, красивое, как у девушки, исказила гримаса.
– Если бы вы знали, мадам, каким был Феликс… глядя на его танец, ты не видел человека, никаких рук или ног, а только столб света! Сверхъестественный дар.
– Это счастье, что он учил тебя и успел много дать, пока не заболел.
– Он принес мне много боли. – Мясин снова встал у балкона, отвернувшись. – Я женюсь на Верочке Савиной, мадам, – проговорил он быстро.
– Ой, Лёля, не надо! – запричитала Мися. – Ты убьешь его, Лёля… Умоляю, не надо так! Пожалей Сержа!
– Я люблю Верочку, – спокойно объяснил Мясин. – Это решено, не надо меня отговаривать.
– Погоди, Лёля… просто выжди, прошу, пока само собой… все как-нибудь пройдет.
«Как бы мне хотелось, чтобы и у меня все решилось само собой», – вздохнула она.
– Вы пригласили меня за подарком, мадам, – сказал Мясин после паузы с усмешкой.
– Ах да, сейчас, – она заспешила в будуар за приготовленным флаконом от Ворта.
– Не надо ничего, прошу вас, я просто пошутил. Сам хотел оставить у вас одну вещь. – Мясин вынул бархатную коробочку, раскрыл, там лежало кольцо из белого золота с двумя камнями, сапфиром и бриллиантом. – Серж подарил мне его пять лет назад, я тогда еще не был хореографом, даже солистом не был. Пусть оно побудет у вас.
– Возьми духи-то, это же просто флакон! А кольцо – нет, Лёля, даже не думай. Оно мне зачем?
– Послушайте, мадам, лишь одну минуту. Это кольцо Серж купил в Лондоне, в антикварной лавке на Мейфэйр, продавец сказал ему, что кольцо с историей, принадлежало очень известному человеку, даже сейчас не буду говорить, кому именно, чтобы вас не пугать.
– Не надо мне рассказывать! Мой муж всю жизнь таскается по этим лавкам, и мне с ним приходится, я вдоволь наслушалась болтовни антикваров, – отмахнулась Мися. – Не пойму только, зачем ты мне его принес?!
– Кольцо обладает особой силой, это я точно знаю, мадам. Оно способно вывести человека на максимум того, что он может дать людям. Все возможности человека с этим кольцом проявляются быстро. Судите сами – кем я был? Робким московским мальчиком, который не мог решить, кем хочет стать, танцовщиком или актером. А в двадцать лет я уже поставил «Парад» с Эриком Сати, Кокто и Пикассо!
– При чем тут кольцо?! Это все Дяг, мой дорогой. У него дар раскрывать таланты, ты-то должен понимать. Но если ты так веришь в это кольцо, то носи его, Лёля. Зачем мне принес?
– Оно связывает людей, того, кто подарил, и того, кто его носит. Ну там как Герцога Бэкингема и Бэкона. Ван Дейка и Карла Первого… Я тоже повязан с Сержем этим кольцом как удавкой, так что чем дольше я буду пользоваться его силой, тем крепче буду зависеть от него. А я хочу жениться на Верочке Савиной.
Мисю эти слова пугали.
– Что ты заладил «жениться, жениться», Лёля?! Как же тогда сцена? Если расстанешься с Дягом, ты не сможешь остаться в труппе.
– Сейчас я лучший танцор в мире, премьер труппы! И к тому же превосходно ставлю балеты. Они никак не смогут без меня. Серж поймет и, надеюсь, сможет простить, а если нет, то что же… уверен, что и без Сержа смогу обойтись.
«Он молод и не понимает, что значит в нашем возрасте пережить предательство, не понимает, как мы цепляемся за любовь…» – думала Мися с горечью.
Она твердо отказалась хранить кольцо.
Спустя несколько дней Мися увидела Дяга счастливым. До отъезда в Испанию труппа представила обновленную «Весну священную» на сцене Театра на Елисейских Полях – «для своих» и прессы. Мися сидела в ложе рядом с Дягом и с тревогой думала о том, как будет звучать музыка Стравинского, которая прежде казалась – и ей тоже – такой странной. Волновалась, как будут танцевать Мясин и сбитая с толку бедная Соколова-Маннингс. Но Дяг был сосредоточен и бодр, как всегда на представлениях.
Музыка звучала по-новому: если раньше мелодии были почти не слышны в толще звуков, надо было вслушиваться, чтобы найти их за диссонансами, то теперь Мисе казалось, что она ясно различает торжественные гимны силе природы и времени цветения. Возможно, музыка казалась более мягкой из-за того, что хореография Мясина не была гротескно-судорожной, тяжеловесной – такими запомнились Мисе танцы, поставленные Нижинским семь лет назад. Тогда неуклюжие, угловатые движения, полусогнутые ноги, ступни, повернутые носками внутрь, не только шокировали сами по себе – это было впервые явлено на сцене вообще, – но эти танцы полуживотных подчеркивали в музыке самые резкие ноты, самые крикливые созвучия. Будто действительно тогда на сцену вышло первобытное племя и плясало под примитивную какофонию.
«Наверное, – размышляла она теперь, – все чувствовали ужас Вацы перед жизнью и людьми, который так хорошо совпадал с ужасом этих первобытных людей перед природными катаклизмами. Его страх передавался зрителям через судорожные неуклюжие движения, которые Нижинский навязал танцовщикам. Его глубинный страх проник даже в музыку Стравинского и пропитал ее».
Возмущение людей первой постановкой «Весны священной» было подсознательным – они защищались от болезненного ужаса Вацлава Нижинского, который, очевидно, уже начал сходить с ума. Возможно, толпа чувствовала бациллу сумасшествия, которой был заражен спектакль.
«А вдруг, наоборот, Ваца сошел с ума из-за „Весны священной“? Вдруг правду говорят, что Николай Рерих связан с магическими силами, которые небезопасно затрагивать и тем более воплощать, вытаскивать на сцену? Ведь древние ритуалы не просто так возникли? – Мися наблюдала плавные, все ускоряющиеся хороводы девушек не сцене и чувствовала неприятный страх. – Но, скорее всего, Ваца просто изначально был слишком чувствительным и слабым, бедный мальчик. Как же Серж его любил и как страдал потом. Вон Игорь ведь не сошел с ума, работая над этой музыкой… вполне разумный человек. Надеюсь, Лёля перебесится и после этой постановки „Весны“ ничего плохого для Дяга не случится», – покосилась она на Сержа и погладила его по руке, а он, глядя на сцену, поцеловал ее пальцы.
На сцене продолжался танец, изображающий игры юношей и девушек древнего племени весной, праздник расцвета животворящей силы. Вдруг Мисю охватил вихрь чувственности, вместе музыка и движения танцоров рождали эротическую энергию и дрожь. Впервые за последние недели она чувствовала себя сильной, радостной, молодой! Сцена все длилась и длилась, ритм ускорялся, накал энергии нарастал. Мися никогда не была чувственной, скорее холодной, ее всегда больше возбуждала музыка, чем прикосновения мужчин. Но такого сильного ощущения, как сейчас, она не помнила; необычная музыка, ускоряющееся кружение молодых тел, эта слаженность, ритм. «Ага, – поняла Мися. – Это Лёля так сделал, потому что он влюблен в маленькую англичанку! Он сейчас ярко ощущает весну жизни и передал это, поймал неуловимое. Глядя на танец, хочется одного – чтобы это длилось вечно. Напитаться этой силой впрок, расцвести, омолодиться! Понял ли Дяг, что такую сцену мог поставить только страстно влюбленный мужчина, еще не утоливший свое чувство?»