Прерывая размышления, слово взял Нахимов. Подернутые печалью глаза, глуховатый, прерывистый говор выражали его внутреннее переживание.
— Позвольте, по праву не один год знавшего покойного товарища, сказать кратко, что готовность его жертвовать собой для пользы ближнего и великодушный поступок его не должны быть преданы забвению и остаться примером для потомков. Посему предлагаю нынче же безотлагательно начать подписку на сбор средств для увековечения памяти Александра.
Нахимов ещё не кончил, а все, как один из присутствующих, невольно воспрянули, и грустное настроение в кают-компании переменилось…
Как бы ни относились потомки к Николаю Павловичу Романову, нельзя стереть из памяти былое.
Получив донесение командующего эскадрой о поступке мичмана Домашенко, царь без раздумий ре шил «назначить его матери пенсию по смерти в размере двойного жалованья сына, а сёстрам до замужества — в размере жалованья»…
Минул всего год, и в Кронштадте на деньги, собранные офицерами, был установлен памятник-обелиск из чёрного гранита в форме обводов кормы корабля На нем надпись: «Офицеры корабля „Азов“ любезном у сослуживцу, бросившемуся с кормы корабля для спасения погибающего в волнах матроса и заплатившего жизнью за столь человеколюбивый поступок».
Памятник этот и поныне стоит в Летнем саду Кронштадта.
Пожалуй, в истории армии и флота России до сих пор нет примера, подобного поступку офицера. Печально и грустно, что знают о нём лишь моряки и жители Кронштадта.
Вскоре русские корабли встретились с английском и французской эскадрами. Они уже несколько недель крейсировали неподалёку от Наваринской бухты, где был сосредоточен турецко-египетский флот.
Турция к этому времени отвергла предложение о мирном урегулировании конфликта, и кровопролитие в Греции продолжалось. Положение греческих повстанцев ухудшалось с каждым днём. Но английским адмирал Кодрингтон, являясь старшим, дал указание не начинать военных действий против турецко-египетского флота; только в случае, если турки начнут первыми, предписывалось открыть ответный огонь.
В бухте Наварина был сосредоточен турецко-египетский флот, численностью около 70 вымпелов. Объединённая англо-франко-русская эскадра имела всего 27 кораблей. Турки и египтяне имели 2300 орудии, не считая береговой крепостной артиллерии, против 1300 орудий союзников.
В 11 часов утра 8 октября 1827 года соединённым эскадры входят в Наваринскую бухту. Пока в бухту втягивались и занимали позиции английские и французские корабли, турецкий флот молчал и бездействовал. Но стоило показаться у входа в бухту русской эскадре, как береговые и крепостные батареи Наварина открыли по ней перекрёстный огонь. Впереди эскадры шёл линейный корабль «Азов» под командой М. П. Лазарева. Окутанные густым пороховым дымом, осыпанные градом вражеских ядер, русские корабли, открыв ответный сокрушительный огонь, вошли в бухту и с изумительным мастерством заняли своё место. Через некоторое время английские и французские корабли, обстрелянные турками, были невольно втянуты в сражение. В ходе боя англичане и французы проявили растерянность и нерешительность, а их действия носили характер пассивного сопротивления. Корабли русской эскадры с самого начала и до конца боя выдержали на себе основную мощь артиллерийского огня противника…
Накануне вечером офицеры распивали чай на артиллерийской палубе, с матросами, среди пушек. Пожелав им спокойной ночи, отправились в кают-компанию. Вместе с Лазаревым распили по рюмке, командир желал видеть всех завтра целыми. Затянули песню. Завязалась немудрёная откровенная беседа, говорили о делах семейных, кое-кто писал завещание.
В десять вечера всё на корабле стихло. Корнилову не спалось, поднялся на верхнюю палубу. Ветер стих. Напротив, на берегу подле крепости и в лагере турок, мелькали огни, перекликались часовые, доносился собачий лай.
«А завтра всё загрохочет, заполыхает, — размышлял Корнилов, — все эти утёсы огласят крики и стоны. Кто-то отдаст Богу душу…»
Побудка прозвучала утром, как обычно, в 6 часов. После завтрака матросы переоделись в чистое бельё и платье, офицеры надели мундиры. Расходились, улыбаясь, глядя в глаза друг другу, пожимая руки. Предстоит ли ещё свидеться? Нахимов задержал руку Корнилова:
— Держись, Владимир Алексеевич. Ты — внизу, я — наверху. Как турок палить станет поверху ли по парусам, по декам нижним ли, — закончил, смеясь, — нам с тобой жребий и выпадет.
Весь экипаж занял места по расписанию. Дул тихий встречный ветер, и вначале все суда скучились у входа в бухту Наварина. Спустя час задул лёгкий ветерок, и все суда начали лавировать, чтобы выбраться выше входа в бухту и быть на ветру для свободного манёвра.
С первым ударом послеполуденной склянки, оглянувшись ещё раз на корабль Кодрингтона «Азию», Гейден произнёс:
— Пора. Приготовиться атаковать неприятеля!
Одновременно взлетело разноцветие сигналов для кораблей русской эскадры и барабанная дробь разнеслась по всем палубам и помещениям «Азова».
В считанные мгновения офицеры и матросы разбежались по местам, задымились фитили в артиллерийских палубах, канониры прильнули к пушкам. Корни лов обвёл взором матросов. Физиономии их от напряжения вспотели и лоснились. В обширной, от борта до борта, на десятки метров в длину артиллерийской палубе задувал через открытые порты лёгкий ветерок. В проёмах виднелись ближе к носу береговые укрепления и батареи, откуда начали стрелять одиночные пушки по «Азову», но ядра падали в воду с недолётом, поднимали всплески.
Беспристрастные строки историографа отобразили начало сражения.
«„Азов“ едва успел миновать укрепления Наваринские, как открылся везде неприятельский огонь, залив покрылся дымом, и „Азов“, осыпаемый отовсюду ядрами и картечью, как градом, но управляемый благоразумием, опытной и твёрдой храбростью, невзирая на увеличивающуюся дымную темноту, ни на губительный перекрёстный огонь неприятеля, шёл прямо в глубину залива, туда, куда призывали его и долг и честь и куда пути ничто преградить не могло и где он на пистолетный выстрел от вражеской линии лёг на якоря со шпрингами совершенно на своём месте.
Гг. капитаны кораблей и фрегатов, воодушевлённые примером начальника и чувством собственного достоинства, невзирая ни на ужасную канонаду неприятеля, ни на опасности от брандеров, коих они, идя к своим местам, топили, спешно за своим адмиралом становились вплоть неприятелей на якоря со шпрингами, будучи от него осыпаемы ядрами, картечью и пулями, соблюдая в то же время со всей точностью диспозицию, им назначенную, и произведя по всему флангу, ими атакованному. Но такое ли было положение эскадры Кодрингтона? Она легла на якоре со шпрингами и убралась парусами, когда ни единая пуля ещё не свистела. Из французской эскадры только два фрегата — „Сирена“ и „Армада“ заняли настоящие свои места. „Сципион“ свалился с брандером, „Тридан“ прикрыл „Сирену“, „Бреславль“ стал посреди гавани и только в конце сражения исправил свою ошибку.
Напротив же сего, российский адмирал, вспомоществуемый достойными капитанами, ввёл и поставил свою эскадру с таким искусством и точностью, что оное принесло бы честь и тогда, если бы это делали в обыкновенное время и при всех для сего благоприятных обстоятельствах».
На баке «Азова» лихо распоряжался Павел Нахимов. Командуя носовой батареей, он успевал приглядывать за всеми парусами. Обвеваемый ветерком, вольготно чувствовал он себя, то и дело перенося огонь на слабые места неприятельского корабля.
Другое дело на нижнем деке. Сплошь забитая едким пороховым дымом, замкнутая камора палубы походила на ад кромешный, но моряки не робели. То и дело звонко покрикивали капралы:
— Заряжай!
— Выше по клину меть!
— Товсь!
Корнилов только этого и ждал.
— Пали!
Фитильный ткнул тлевший прут в запальную дырку, очередной грохот и страшный треск покатились вдоль палубы, слились с такими же громкими звука ми, катившимися с другого конца…
А тем временем без перерыва всюду, перекрывая шум, распоряжались капралы:
— Бань крепче!
— Заряд!
— Ядро!
Пока матросы банили пушки, Корнилов выглянул в проем порта. Турецкий флагман, напротив, вдруг вздрогнул и медленно стал разворачиваться, подставляя раззолоченную корму. «Никак, у него шпринг перебило», — мелькнуло у Корнилова.
Он обернулся к матросам:
— Ребята, накатывай живей! Турок корму пока зал.
Капрал сам схватил канаты.
— Навались!
— Товсь!
Корнилов сделал отмашку:
— Пали!
Бортовой залп изрешетил ядрами корму флагмана турок.
Ни на мгновение не выпускал из поля зрения панораму сражения Лазарев. Флагман не вмешивался, ом всё видел и всё понимал, о чём доносил «неустрашимый капитан Лазарев, поставив корабль „Азов“ в назначенное место, произвёл столь сильный и беспрерывный огонь, что в скором времени огонь неприятельских кораблей начал умолкать».
Наступили сумерки, но кругом всё полыхало. Тут и там горели турецкие и египетские корабли, взрывались, разбрасывая далеко горящие части рангоута. Пушечная канонада сама собой затихла. Исход битвы был очевиден.
«Взорвано и пущено ко дну 70 военных судов и 8 транспортов», — доносил Гейден.
Со склона холма почерневший от ярости верховод турок Ибрагим-паша взирал на догорающие остатки флота. Тагир-паша с нескрываемой иронией произнёс:
— Аллах наказал нас ослеплением разума.
Ибрагим-паша процедил сквозь зубы:
— Кто же мог знать, что у них корабли железные, а люди настоящие шайтаны…
Командир «Азова» представил к заслуженным наградам своих подчинённых. Первыми он отметил по заслугам Баранова, Нахимова, Бутенева. Не забыл всех, в том числе и гардемарин, Владимира Истомина и Дмитрия Шишмарева.
Первую боевую аттестацию своего наставника справедливо заслужил мичман Корнилов. «Командовал тремя пушками нижнего дека и действовал как весьма деятельный и храбрый офицер».