жизнь богоугодная совершается. Любовь состоит в том, чтобы полагать душу свою за друга своего, и чего себе не хочешь, того другому не твори. Любви ради Сын Божий вочеловечился. Пребывающий в любви – в Боге пребывает; где любовь, там и Бог».
С любовью к России, с любовью к людям ступила на путь государева служения императрица Екатерина Вторая.
У нас нет оснований полагать, что приближение ко двору Потемкина было проявлением каких-то особых чувств к нему со стороны государыни. В ее эпистолярном наследии, относящемся ко времени переворота, он почти и не упоминается.
Даже в пространном письме к Понятовскому, датированном 2 августа 1762 года, о Потемкине говорится, как мы уже упоминали, лишь один раз, и возраст указан неверно.
О своих чувствах к Потемкину государыня ничего не говорит, а если женщина не говорит о том сама, разве кто-то вправе что-либо за нее домысливать?
А вот то, что в те годы рядом с нею был Григорий Орлов, Екатерина Вторая признает: «…сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви» – и говорит: «Сей бы век остался, если б сам не скучал». Это признание показывает, что хоть власть завоевана, да счастья в жизни личной нет, и любовь, живущая в сердце, выходит за рамки узкого понимания этого чувства.
В первые годы ее царствования проявление широкой сердечной любви было совершенно особым, непонятым хулителями всех мастей, понимавших любовь так, как ныне понимают ее нынешние демократы.
Хотя термина «заниматься любовью» в годы Екатерины Великой и не было, само подобное словосочетание, появись оно случайно, было бы понято совершенно иначе. Сотворять любовь значило бы укреплять мощь Державы на благо людям, что б жили они, по определению государыни, в довольстве.
«Я всегда к Вам весьма доброжелательна»
Сердце государыни не могло охотно жить без любви, но, если Григорий Орлов, по словам ее сам скучал, любовь Екатерины в высоком понимании этого слова проявлялась в борьбе, суровой борьбе за могущество Российской Державы, а, стало быть, за благоденствие подданных.
Это всецело относилось и к Потемкину. Вячеслав Сергеевич Лопатин писал: «Среди окружавших Государыню гвардейских офицеров Потемкин выделялся своей ученостью и культурными запросами».
Григорий Александрович, как уже упоминалось, очень много читал, и чтение развивало его ум, а не являлось просто одним лишь удовольствием. Этим он уже был близок Екатерине, которая в бытность свою великой княгиней подружилась с хорошей, доброй книгой. Люди начитанные всегда находят немало тем для разговоров.
Потемкин был принят в узкий кружок личных друзей государыни не только как активный участник переворота и статный красавец, но – и это скорее всего в первую очередь – как человек высокой культуры и всегда приятный, умный собеседник, с которым и время легко летит и за которого не стыдно ни за столом, ни в салоне.
О его развитости свидетельствует и умение быстро, на ходу сочинять четверостишия, когда это очень к месту. Его литературные способности тоже привлекали императрицу-философа, императрицу-писательницу.
Посвящал ли он стихи государыне? Судя по восторженному, трепетному отношению к ней можно с высокой достоверностью утверждать, что не мог не посвящать. Но, увы, они не сохранились, как и многие его письма и записочки личного характера, адресованные ей в более поздние времена, в 70-е годы.
Петру Александровичу Румянцеву было известно многое из того, что делалось при дворе, и он надеялся, что у Потемкина есть серьезный шанс занять место в сердце государыни. Потому-то для Григория Александровича эта поездка в столицу и имела далеко идущие последствия. Представленный императрице Екатерине Второй после долгого перерыва, он оставил след в ее сердце. Известный биограф Потемкина, наш современник Вячеслав Сергеевич Лопатин, издавший личную переписку Потемкина и Екатерины Второй, отмечает: «Камер-фурьерский журнал за октябрь и ноябрь 1770 года свидетельствует о том, что боевой генерал был отменно принят при дворе. Одиннадцать раз он приглашался к царскому столу, присутствовал на первом празднике георгиевских кавалеров, ставшем с тех пор традиционным собранием воинов, прославившихся своими подвигами. Гостивший в Петербурге брат прусского короля принц Генрих после нескольких бесед с Потемкиным предрек ему большое будущее. Правда, в это самое время звезда братьев Орловых находилась в зените. Григорий Орлов пользуется полной благосклонностью Екатерины. Его братья Алексей и Федор прославили свои имена в Чесменской битве. “Подлинно Алехан, описан ты в английских газетах, – сообщал Алексею младший брат Владимир. – Я не знаю, ведомо ли тебе. Конечно, так хорошо, что едва можно тебя между людьми считать”. Алексей Орлов получил орден Св. Георгия 1-й степени, Федор – 2-й. Но Государыня не выпускает из поля зрения Потемкина».
Перед императрицей был уже не придворный чиновник, а закаленный в боях генерал, не раз продемонстрировавший свою верность России и преданность престолу. Екатерина же ценила в людях мужество и отвагу.
Содействовала сближению Потемкина и императрицы графиня Прасковья Александровна Брюс, в девичестве Румянцева, действовавшая по поручению своего брата Петра Александровича. Потемкин был удостоен особого внимания – он получил разрешение писать императрице лично, правда, поначалу было оговорено, что ее словесные ответы он будет получать через своего друга придворного поэта Василия Петрова и личного библиотекаря императрицы Ивана Порфирьевича Елагина.
Между тем пришло время возвращаться в армию. Даже Григорий Орлов удостоил Потемкина своих рекомендательных писем.
Война продолжалась. Позади был победоносный 1770 год. Турок били везде – и на суше и на море. Чесменское сражение полностью лишило Османскую империю флота. Но впереди еще было более трех лет войны, которые Потемкин почти полностью провел в действующей армии.
Императрица не забывала о нем, к тому же частенько напоминала ей об этом якобы влюбленном в нее генерале сестра Петра Александровича Румянцева Прасковья Александровна Брюс.
И вот в декабре 1773 года Григорий Александрович получил от императрицы личное письмо, в котором она писала: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазением на Силистрию, что Вам некогда письма читать; и хотя я по Сю пору не знаю, преуспела ли Ваша бомбардирада, но, тем не меньше, я уверена, что все то, что Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу по-пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно написано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтобы Вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Екатерина».
Прочитав письмо, Потемкин понял, что пришла пора действовать. Каждой строкой, каждой фразой императрица давала понять, что желает видеть его, и как можно скорее. О том же сообщил ему и Румянцев, получивший письмо от своей сестры.
Как уже упоминалось, Ар. Н. Фатеев справедливо заметил: «У великих людей есть какое-то предчувствие места и времени свершения или, по крайней мере, выбора своего великого дела». Этот выбор сделал Григорий Александрович Потемкин, когда, отказавшись от беспечной столичной жизни и службы при дворе, попросился в действующую армию. Теперь выбор за него сделала государыня.
«Чистосердечная исповедь»
Прошли годы. Императрица утвердила и укрепила свою власть, но ей не хватало надежного мужского плеча, на которое можно опереться. Об Орлове, как мы уже упоминали, она сказала «сей бы век остался, есть ли б сам не скучал», Васильчиков же и подавно внимания не заслуживал. И вот прибыл в столицу вызванный ею из действующей армии Григорий Александрович Потемкин, закаленный в боях генерал-поручик, не раз отмеченный за храбрость и мастерство в командовании войсками самим Румянцевым.
Рассказывая о его приезде, В.С. Лопатин приводит выписку из Камер-фурьерского церемониального журнала, в котором отмечались все важнейшие события при дворе. Судя по журналу, 4 февраля 1774 года произошло следующее: «Пополудни в 6-м часу из Первой Армии прибыл ко двору Ее Императорского Величества в Село Царское генерал-поручик и кавалер Григорий Александрович Потемкин, который и проходил к Ее Императорскому Величеству во внутренние апартаменты». Далее в журнале указано: «Через час Екатерина в сопровождении наследника вышла в картинную залу и 9-го часа забавлялась с кавалерами игрой в карты. Первое свидание длилось не более часа. Скорее всего, беседа касалась армии и положения дел в Империи. Отметим небольшую подробность: честь представить Потемкина Государыне выпала на долю дежурного генерал-адъютанта князя Г.Г. Орлова. Вряд ли он догадывался о том, что “его приятель” Потемкин был вызван секретным письмом Екатерины. В эти самые дни знаменитый гость Императрицы Дени Дидро, проведший в Петербурге 5 месяцев, готовится к отъезду. Екатерина так занята своими сердечными делами, что не может найти свободной минуты, чтобы попрощаться с философом, обсуждавшим с ней во время долгих и частых бесед вопросы о положении народа, о необходимых реформах. Второй раз имя Потемкина появляется в Камер-фурьерском журнале 9 февраля. Он показан среди 42 приглашенных на большой воскресный прием и обед. Но могли быть тайные свидания, о которых официальный журнал хранит молчание. О первых шагах к сближению рассказывают письма. Сначала Екатерина пишет Потемкину по-французски, называет его “милым другом”, обращается к нему на “Вы”. Она просит его выбрать “какие-нибудь подарки для “духа”, затем посылает ему что-то – “для духа Калиостро”. Этот шифр легко читается. “Духи Калиостро” – согласно учению модного в Европе графа-авантюриста – руководят чувствами людей. Подарок предназначался самому Потемкину».