[7]
«Церковь отделена от государства, но не отделена от общества» – таково традиционное возражение «политических православных» сторонникам жесткого секуляризма. Примерно то же можно сказать о русской идентичности. Российская Федерация не видит и не признает русских в качестве титульной нации. Это прискорбно, но это не значит, что русские интересы (ведь русские как этносоциальная общность вправе иметь какие-то свои, признаваемые и отстаиваемые интересы?) не могут иметь общественного представительства. Казалось бы – могут и должны. Однако вообразить общественную структуру, которая «в параллель» государству, а в чем-то и вопреки ему на легитимной (пусть даже не исключительной) основе «представительствует» интересы крупнейшего народа страны, – не так просто. Она будет либо пустой, не отвечающей своей миссии, либо «недопустимо» влиятельной. По меньшей мере, такой структуре потребовалась бы серьезная точка опоры в нашем отцентрованном вокруг Кремля пространстве. По факту такой структуры на сегодня не существует, но существует организация с неплохим набором стартовых условий для выполнения этой роли. Другое дело, что «старт» немного затянулся…
Всемирный русский народный собор (ВРНС) существует с 1993 года. Но концепция организации до сей поры остается двойственной. Что это – просто официозный форум патриотической направленности или форма общественного представительства интересов крупнейшего народа России? То есть нечто аналогичное Всемирному конгрессу татар, Всемирному курултаю башкир, Всемирному чеченскому конгрессу, только в варианте для русских.
Последний вариант, логично вытекающий из самого названия Собора, пока остается сугубо гипотетическим. Тем не менее именно с ним связана возможность обретения организацией своей уникальной миссии в российской общественной жизни. Признаком поворота к этой миссии стало выступление патриарха на открытии XVII Собора 31 октября 2013 года, в котором он сделал, кажется, не очень услышанное, но важное заявление: «Собор является достаточно зрелой и влиятельной организацией для того, чтобы представлять русский народ на площадках межнациональных дискуссий»[8]. «Представлять русский народ» (пусть даже лишь «на площадках дискуссий») – это в любом случае серьезная заявка. Тем интереснее, что она была дополнительно подтверждена и в новейших программных документах – выступлении патриарха Кирилла 11 ноября 2014 года, Декларации русской идентичности и Соборном слове, принятых на XVIII Соборе.
В них можно обнаружить несколько тем, дающих новое и, на мой взгляд, верное звучание «русскому вопросу» в российской общественно-политической жизни. В их числе:
●●●●Технологии дерусификации
Блокирование русского национального самосознания достигается двумя основными путями: угрозами и лестью.
Угрозы сводятся к тому, что национальное самоутверждение русских оттолкнет представителей других народов и подорвет их лояльность России. А лесть звучит примерно так: русские – такой великий народ, что ему не к лицу эгоизм; к этому народу принадлежит абсолютное большинство населения страны, в том числе и глава государства, его язык является государственным, поэтому как-то специально беспокоиться о его правах и интересах нет никаких оснований, они будут реализованы просто «по факту существования России» (как говорится в уже упоминавшейся статье Владимира Путина по национальному вопросу).
Второй род внушения действует даже сильнее – хорошему верить приятнее. Но полагать, что большой народ защищен самими своими размерами, – большая ошибка. Да, русских людей в России по-прежнему много. Но народ – это не совокупность людей, а система связей, предопределяющая единство и солидарность. У больших народов эта система связей подчас оказывается более уязвимой, чем у малых. Малые народы могут страшиться ассимиляции, но большие – этнических надломов, распада некогда единого этнического поля.
За примерами далеко ходить не надо. На протяжении минувшего столетия мы столкнулись с масштабным примером успешного – и в основном сознательного – демонтажа крупного и развитого этноса. Я имею в виду обособление от общерусского этнического поля украинского и белорусского национальных проектов. Мы можем много говорить об «австрийских» корнях украинского национализма. Но основной вклад в дерусификацию западнорусских земель внесла национальная политика Москвы советского времени, нацеленная на «коренизацию» и профилактику «великорусского шовинизма». Как пишет историк Олег Неменский, «лишение в ХХ веке русского самосознания многомиллионных масс западнорусского населения через навязывание ему нерусских национальных идеологий – самый большой дерусификаторский эксперимент в истории, впечатляющий быстротой реализации и глубиной последствий»[9].
И это далеко не единственный удар, нанесенный по русской идентичности в XX веке. Можно вспомнить и геноцидные практики в отношении опорных социальных групп русского этноса (расказачивание, террор против духовенства и дворянства), и попытки построения «новой исторической общности» (сначала советский народ, затем нация россиян), и, конечно, возникшее под занавес советского проекта ощущение общей исторической неудачи русских. В результате подобных обстоятельств возник эффект так называемой негативной идентичности – когда осознание принадлежности к той или иной социальной группе сопровождается неприятными переживаниями и, как следствие, стремлением по возможности дистанцироваться от нее. Это может происходить через поиск и акцентирование «нерусских корней», мазохизм «самоненависти», через распространение квазинациональных идентичностей.
В документах XVIII ВРНС последней угрозе уделено особое внимание. «На наших глазах без какой-либо фактологической основы конструируются некие квазиэтносы («поморский», «сибирский» и тому подобные), псевдоисторические концепты, раскалывающие русских, противопоставляющие их друг другу», – говорится в Соборном слове. Возникает парадоксальная ситуация, когда региональные, субэтнические идентичности – те же «поморы», «казаки», «сибиряки» – начинают подаваться и восприниматься не в качестве дополнения, а в качестве альтернативы русской идентичности. «Подобные процессы, – отмечается в документе, – вызваны серьезными ошибками, которые имели место в национальной политике, находившейся под влиянием идей мультикультурализма»[10].
По характерному признанию одного из активистов «поморской идеи», все дело в том, что «государство ставит своих граждан в такие условия, что они мечтают стать нерусскими». Кстати, в «поморском» случае это объясняется и банальными экономическими интересами: квоты на вылов рыбы, охотничьи промыслы предоставляются коренным малочисленным народам, но в них отказано коренному русскому населению края. Очевидные и зримые преимущества этнических регионов в отношениях с федеральным центром также делают закономерными попытки «этнически окрасить» свой регион, чтобы повысить его статус в Федерации.
Можно согласиться, что пока процесс конструирования квазинациональных идентичностей на региональной основе нельзя назвать масштабным (речь идет о деятельности узких групп активистов), но он, безусловно, симптоматичен. При определенных условиях «выписываться» из русских начнут уже не поодиночке, а большими региональными группами. В конце концов, если это произошло в случае с «западнорусскими», то можем ли мы быть уверены, что этого не произойдет с «южнорусскими», «северорусскими», «восточнорусскими» людьми? Дерусифицирующий регионализм способен подорвать единство страны куда в большей мере и куда в большем масштабе, чем сепаратизм этнических окраин.
Табуирование русской идентичности из соображений «неразжигания розни» будет этому только способствовать. В итоге государство, готовое принести «национальную гордость великороссов» на алтарь территориальной целостности, само готовит почву для будущего территориального раскола.
Нация как культурная лояльность
Сегодня доминирующая концепция этничности балансирует между двумя крайностями: абсолютно произвольное самоопределение (без каких-либо определенных критериев), с одной стороны, и «кровь» – с другой. Эти две крайности, во-первых, противоречат друг другу, применяясь государством фактически одновременно (преобладает «заявительное» определение национальности, но в ряде случаев, например в случае принадлежности к «коренным малочисленным народам», требуется подтверждение происхождения). Во-вторых, неудачны каждая в отдельности, поскольку искусственно фрагментируют общество. Если национальность воспринимается как «биологическая» характеристика или, напротив, как вопрос «вкусовых предпочтений», то даже однородное в культурно-языковом отношении общество будет чувствовать себя расколотым. Альтернативой им обеим является понимание национальности как принадлежности к определенной национальной культуре, важнейшим критерием которой в нашем случае является родной язык, то есть «первый» язык, усваиваемый непосредственно в детстве.
«В русской традиции важнейшим критерием национальности считался национальный язык», – фиксирует в этой связи соборная Декларация русской идентичности. Дальше авторы делают оговорку, вроде бы ограничивающую действие этого критерия: «Существует немало людей, считающих русский язык родным, но при этом ассоциирующих себя с другими национальными группами»[11]. Но в том-то и дело, что «биологическое» понятие национальности, принятое в советский период вместо культурно-лингвистического, – это своеобразная технология блокировки ассимиляционного потенциала русской культуры. По сути – еще одна технология дерусификации, перекочевавшая в наш обиход из арсенала советской национальной политики.
В результате мы получаем фрагментацию идентичности на индивидуальном уровне (когда люди начинают подсчитывать «проценты крови» той или иной национальности в своем организме) и отрицание единства русского народа на уровне коллективном (об этом тоже упоминает в своем выступлении патриарх: «Сегодня, к сожалению, можно слышать заявления о том, что русский народ неоднороден, что его единство является фикцией»[12]).
Но в такой ситуации декларация русской идентичности должна быть не описательной, а коррекционной. Ее задача не зафиксировать заблуждения соотечественников, а содействовать их исправлению. В этом смысле акцент на культурно-лингвистический критерий «русскости» в декларации мог бы быть более определенным. Его продвижение будет усиливать гравитацию русской идентичности (и чисто статистически увеличивать количество русских в России).
Наряду с биологизацией русская идентичность подверглась в советское время еще одной неприятной операции – ее окружили фальшивым лубочным ореолом. Большинство развитых европейских наций являются продуктом «демократизации» высокой культуры, преимущественно аристократической по своему духу и генезису. Русские не исключение: в ходе XIX века культурные образцы, созданные аристократией, стали основой самосознания широких городских слоев. Однако впоследствии русская идентичность подверглась вторичной фольклоризации («рустикализации»), во многом для того, чтобы не слишком выделяться в ряду других «социалистических наций», не создавших собственной высокой городской культуры. Об этом рассуждает уже упомянутый исследователь Олег Неменский: «Сделать русскую культуру по преимуществу «сельской» в ее основах было уже невозможно (особенно на фоне массовой урбанизации), но вот на уровне образов национальной идентичности, «брендов русскости», форм ее публичной презентации это произошло»[13]. Городская и аристократическая культура русских сохранялась в обороте, но полностью лишалась своего национального статуса. Общепринятым символическим выражением «русскости» стал набивший оскомину «матрешечно-балалаечный» ассоциативный ряд.
Трудно не заметить, что такая конфигурация символов идентичности глубоко искусственна и неуместна для нации, создавшей одну из эталонных европейских культур Нового времени. Характерно, что эта сниженная лубочная идентичность не только вызывает у современных людей мало желания с ней идентифицироваться, но и имеет мало отношения к реальным фольклорным корням русской культуры, которые также оказались во многом забыты и вытеснены. Преодоление этой противоестественной ситуации, когда наиболее значимая часть нашего национального наследия – высокая культура мирового уровня – оказывается вынесена за скобки национального «самообраза», является одной из ключевых задач русской политики идентичности на современном этапе.
Достаточно точно и емко эту тему обозначил патриарх: «Важнейшим залогом сохранения единства нашей страны и нашего народа необходимо признать сохранение базовых и объединяющих нас ценностей классической русской культуры»[14]. Причем ее роль была отмечена именно в качестве стержня национальной идентичности русских, а не аморфно-наднационального достояния: «Мы не имеем права забывать, что главным творцом отечественной культуры является русский народ».
Реставрация русского
Как уже было сказано, дежурным ответом на «русский вопрос» является ссылка на многонациональный характер нашей страны. Удивительно, что этот аргумент применяется не только против негативных (в противовес иным этносам), но против любых форм национального самоутверждения русских (вспоминается анекдотический случай признания листовки «Русский – значит трезвый» экстремистским материалом). В случае с русскими на подозрении сама попытка очертить свое национальное «я» как что-то отличное от гипнотического «я» государства, статистической совокупности населения страны, «общества в целом». Такой подход блокирует рациональное отношение к собственным интересам, их соотнесению с интересами других этносов и интересами государства.
Чтобы снять этот «блок», русским нужен небольшой обходной маневр. Достаточно отойти на шаг и сказать: хорошо, вы не хотите слышать о нашем праве на государство (вспомним процитированные в предыдущей главе выдержки из статьи президента о национальном вопросе[15]). Но как насчет нашего права на идентичность?
Применительно к коллективным общностям оно, по сути, равнозначно праву на жизнь, поскольку речь идет о возможности народа воспроизводить себя в поколениях с помощью тех или иных культурных текстов, формул лояльности, повседневных практик. «Таким правом, – фиксирует патриарх в своем выступлении на XVIII ВРНС, – безусловно, обладает и русский народ».
Это тезис одновременно банальный и революционный. Ведь в основу нашей национальной политики, унаследованной с советских времен, был заложен прямо противоположный ленинский принцип: «Большая нация обязана добровольно пожертвовать своими правами в интересах малых наций».
Основная повестка русского вопроса сегодня заключается не в приобретении каких-то особых прав, а в преодолении «заветов Ильича» в национальной политике, признании того, что большой народ, так же как средние и малые народы, имеет право заботиться о себе.
После серии масштабных дерусифицирующих экспериментов ХХ века нам необходима планомерная реабилитация русской идентичности. В частности, актуально создание механизмов лоббирования соответствующих этносоциальных, этнокультурных интересов на всех уровнях. Формы этой деятельности требуют отдельного разговора. Хорошо, что Собор по меньшей мере ставит эту проблему, заявляя о необходимости «разработки государственной программы, посвященной этнокультурному развитию русских»[16].
Какими должны быть приоритеты этой «реабилитирующей» политики идентичности? Вероятнее всего, она должна идти как раз по тем направлениям, на которых советской национальной политикой был нанесен основной удар. Перечислим некоторые из них.
1. Восстановление широкого культурно-языкового понятия «русскости». Советский дискурс «национальности», как уже было сказано, блокировал интегративный потенциал русской идентичности. Благодаря его воздействию в наши дни огромные массы носителей русского языка и культуры придерживаются фиктивных идентичностей, отсылающих к совершенно иным языковым и культурным традициям, к которым они де-факто не принадлежат, но «приписаны» по рождению. «В XIX веке старый принцип «русский тот, кто русской веры» стал заменяться принципом «русский тот, кто говорит по-русски», и это было частью общеевропейского процесса по формированию наций на основе языкового критерия. Это не было сменой прежних понятий, но лишь их секуляризацией: критерий языка межчеловеческого общения заменял критерий языка богослужения. Однако у русских этот процесс был прерван событиями 1917 года»[17]. Возвращение к широкому, культурно-языковому пониманию русской идентичности позволит существенно усилить ее гравитацию и снять табу на ее использование в качестве основы политической интеграции общества. На практике это должно означать целенаправленную и планомерную коррекцию понятийного аппарата национальной самоидентификации на уровне законодательства, системы образования, СМИ, системы демографического учета.
2. Актуализация классической (аристократической) культуры как эталона русского самосознания. Как уже было отмечено, псевдодеревенский самообраз, лежащий в основе современной русской идентичности, наравне с гибелью собственно русской сельской культуры делает русскую идентичность непривлекательной и анахроничной. Любое обращение к национальным истокам наталкивается на сниженные ассоциации с «квасным» и «лапотным» патриотизмом. Это способствует денационализации культурного сознания, распространению космополитических взглядов и негативному отношению к теме патриотизма. Культурный эталон русскости должен строиться на основе достижений русской высокой культуры XIX и XX веков. Необходимы специальные усилия в сфере культурной политики и политики памяти, чтобы вернуть русскую идентичность к ее аутентичному цивилизационному облику. Достойным примером такого рода усилий стала церемония открытия сочинской Олимпиады, где образ страны был раскрыт через образы русской городской культуры, с которой возникает желание идентифицироваться.
3. Восстановление общерусской идентичности восточных славян. Реставрация широкой русской идентичности на основе русского языка и высокой культуры сделает ее более привлекательной и применимой для «отпавших» ветвей русского народа. Полное восстановление утраченного единства на ментальном уровне, очевидно, невозможно – украинский и белорусский национальный проекты продвинулись достаточно далеко. Однако, как ни странно, сегодня сложились хорошие предпосылки для частичного возвратного движения в поле общерусской идентичности. По всей видимости, меньшая, но весьма значительная часть украинцев, отвергающая «украинство» в его галицийской модели, может оказаться вполне готова к восстановлению старой модели идентичности, в которой ее общерусский уровень нисколько не противоречил региональному и этнографическому («Новороссия», «Малороссия»). Но начать восстановление пространства общерусской идентичности, очевидно, следует с самой России. Агрессивный ревизионизм украинского проекта отчасти подпитывается узостью нашего собственного взгляда на свою историю и готовностью вынести за скобки значимый пласт собственного наследия. России пора озаботиться восстановлением того утраченного пласта национальной памяти, который связан с западнорусской историей (даже в период утраты политического единства – с монгольского нашествия и до присоединения к московской/петербургской России – население этих территорий сохраняло русское самоназвание и общую историческую память). Этим целям должны служить специальные грантовые программы для исследований в области отечественной истории, а также последующая разработка новых курсов школьных и вузовских программ по истории.
4. Нормализация регионального разнообразия русского народа. Возрождение и формирование новых региональных патриотизмов – процесс неизбежный. В его основе лежит ряд вполне легитимных запросов местного населения (включая культурные, деловые административно-политические элиты). Это и социально-экономические (например, заинтересованность в более активных инвестициях в регион со стороны Центра), и социально-культурные интересы (потребность в повышении престижа территории, краеведческий патриотизм, в целом потребность в идентичности как элементе социальных ролевых игр). Но у России не так уж много времени, чтобы взять процесс «пробуждения» региональных идентичностей под свой контроль, введя его рамки общерусского смыслового поля. Для этого необходимо, чтобы обновленная концепция «русского» учитывала реальное внутреннее многообразие русского народа, наличие разного уровня идентичностей (локальных, региональных, исторических), из которых складывается идентичность общерусская. Важна поддержка краеведческого движения и тенденции культурного брендирования территорий при обязательном включении в общерусский контекст. Особенности русских этнографических групп (субэтносов – казаков, поморов, сибирских старожильцев и т. п.) должны признаваться государством и получить право на развитие в рамках культурных проектов и инициатив в качестве дополнения к базовой этнической идентичности.
Все перечисленные направления русской политики идентичности, с одной стороны, требуют достаточно масштабных и целенаправленных усилий в духе «социальной инженерии», но с другой – представляют собой не произвольное «проектирование», а восстановление традиционного дискурса русской идентичности. Применительно к задачам формирования и трансформации идентичности часто говорят о «строительстве» наций (nation building), но в нашем случае это не строительство, а реставрация. Реставрация русского. Не уверен, что такая формулировка цели сулит более легкий путь (реставрировать часто сложнее, чем строить заново), зато наградой за успех станет ощущение подлинности. В конце концов, кто, как не читатели русской классики, способны оценить разницу между «новоделом» и возвращением в обретшее новую жизнь «родовое гнездо».
Учиться быть нацией