женицын правильно пишет:
«В философской системе и в психологическом стержне Маркса и Ленина ненависть к Богу — главный движущий импульс».
И еще более прав он в следующей характеристике коммунистической идеологии:
«Вместо религии она предложила саму себя».
Так! Потому она и стала «вместо религии», потому и оказалась непреодолима для рациональных доводов. Или, как русские философы ее определили: «религия с отрицательным Богом». Там все и наложилось, слилось, спаялось: «вековая мечта человечества», «Опоньское царство», «печка для Емели», «щучье веление — мое хотение», «всенародный учет и контроль» (осуществленный, наконец, В.Ульяновым-Лениным почти по «программе» Пайпса), «всеобщая воинская повинность» (исламский элемент в системе) и: «совесть наша принадлежит партии» (тоже, между прочим, исламский элемент: вера определяет не только душевную, но и всю повседневную жизнь). Так или иначе, выплавилась в России религиозная (но — антицерковная) система, которая захватила и народную душу, и народную жизнь.
А что на «кончике пики» повисло странное словцо «коммунизм» — так это уж историческая деталь. Вокруг слова или вокруг имени тогда только и собирается энергия, когда есть. Поле. Вокруг «Будды» или «Авраама», «Мохаммеда» или «Христа». А той вокруг «Михаила Архангела». Или вокруг «Маркса».
А потом выезжает в Поле — Всадник. «Национальная лошадь» — «коммунистический седок». И даже так: «убийца оседлал полуубитого». То есть коммунизм оседлал Россию. И разъезжает.
Сидит писатель Солженицын в Вермонте на зеленой горе и пишет, обращаясь к американцам через журнал «Foreign Afairs»:
«Коммунизма нельзя остановить никакими уловками детанта, никакими переговорами — его может остановить только внешняя сила или развал изнутри».
Это что, подсказка? И удачная? «Военную силу» американцы применять не стали, не такие они дураки, как Гитлер, а насчет «развала изнутри», кажется, дело удалось, и Россия, без всякой горячей войны с Западом, проиграла и отдала столько, сколько и в войнах не теряла.
Ты ЭТОГО хотел, Жорж Дандэн?
Нет, разумеется, не этого. Александр Исаевич Солженицын хотел другого. Он вовсе не звал американцев на нашу голову (волка — на собак). Он только хотел добра России — так, как он это добро и эту Россию понимает. Он хотел освободить Россию от коммунизма так, как освобождают лошадь от всадника.
А если это не Всадник? Если это — Кентавр?
Конечно, Кентавр — странное существо, трудно объяснимое по законам науки, а уж когда оно скачет по историческому Полю — к Дарвину апеллировать бессмысленно.
Только к Богу: почему? почему? почему? почему?
«Почему люди, придавленные к самому дну рабства, находят в себе силу подниматься и освобождаться — сперва духом, потом и телом? А люди, беспрепятственно реющие на вершинах свободы, вдруг теряют вкус ее, волю ее защищать и в роковой потерянности начинают почти жаждать рабства? Или: почему общества, кого полувеками одурманивают принудительной ложью, находят в себе сердечное и душевное зрение увидеть истинную расстановку предметов и смысл событий? А общества, кому открыты все виды информации, вдруг впадают в летаргическое массовое ослепление, в добровольный самообман?»
Вопросы — явно ко Всевышнему, хотя обращены вроде бы к слушателям английского радио. Отвечать на такие вопросы не полагается. Но я попробую — на все четыре «почему».
Потому что люди, «придавленные к самому дну рабства», не внешней силой к тому придавлены, а прежде — своим же внутренним решением, пусть и вынужденным, своей готовностью стерпеть внешнюю гнущую силу.
Потому что никаких «реющих вершин свободы» нет, а есть моменты в жизни, когда человек чувствует освобождение, но за освобождение он все равно расплачивается, не тотчас, так позже, а расплата за свободу или «защита» свободы есть уже несвобода.
Потому что в обществе никто никого не может одурманить принудительной ложью, если к такой лжи это общество не предрасположено; одурманивают-то — такие же люди, тем же обществом порожденные.
Потому что «все виды информации» — это в той же мере все виды дезинформации, ложной информации или просто лишней информации, которой люди, по верному соображению того же Солженицына, имеют право не знать.
А те, кто им наталкивает эту информацию в глаза и уши («открывают им глаза», или, как Бабель от имени большевиков доформулировал: «взрезают веки») — так эти информаторы такие же насильники, и от них впору спасаться, впадая в летаргическое оцепенение.
Для математической модели это, конечно, хорошо: есть РАБЫ и есть СВОБОДНЫЕ.
Или так: есть общества РАБСКИЕ и есть — СВОБОДНЫЕ. Это хорошо для модели. В жизни все мутнее. Нет никакой свободы в чистом виде, как нет и несвободы «вообще»; это все выбор личности, отношение личности. Как только на тебя падает явная несвобода, ты начинаешь искать тайную свободу и даже обнаруживаешь вокруг себя замечательные «характеры», при явной несвободе выработанные. Но как только несвобода исчезает (стена падает), ты мгновенно должен заполнять разверзшуюся пустоту. чем? А уж чем сможешь. Например, «гражданскими правами» бандитов.
И общества делить на два класса — слишком простое уравнение. Демократия? Но «в Америке ли, Швейцарии или Франции — все приноровлено к ДАННОЙ стране». И среди «рабских» обществ будут совершенно несравнимые. А когда из «свободных», по слабости их, являются «рабские», то одно «рабство» требует себе Муссолини, подражающего римским цезарям, другое — Гитлера, словно вышедшего из дикого Тевтобургского леса, а третье — Франко, который отсиживается за Пиренеями всю мировую войну. Где тут свобода, где несвобода, где какая их доля? От чего это зависит?
От чего зависит — вопрос, конечно, главный. Почему зловещая «трещина» — «впад в бездну» — зазияла в 1917 году именно в России? Неслучайно же! А между тем:
«Эта трещина. была самым последовательным проявлением учений, веками блуждавших по Европе с немалым успехом.»
Ничего себе: такой успех, и по всей Европе, и веками? Это уж, скорее, не между «рабами» и «свободными» грань, а — нечто, надо всеми повисшее. И даже:
«В этой трещине. нечто космическое.»
Ну, так и есть: Руки Творца.
А интересно бы все-таки разглядеть: та трещина, что «легла» в 1941 году, сравнительно с той, что «легла» в 1917-м, — это ТА ЖЕ САМАЯ, или это другая трещина, лишь совпавшая фатально по месту и опять отделившая нас от Запада?
Вглядимся. По Солженицыну, в начале Великой Отечественной войны все было не так, как нам говорили сталинские пропагандисты, одурманивая нас ложью. Они все врали.
«А было вот как. Прогремело 22 июня 1941 года, прослезил батька Сталин по радио свою потерянную речь, — а все взрослое трудящееся население (не молодежь, оболваненная марксизмом), и притом всех основных наций Советского Союза, задышало в нетерпеливом ожидании: ну, пришел конец нашим паразитам! теперь-то вот скоро освободимся. Кончился проклятый коммунизм! Литва, Латвия, Эстония встречали немцев ликованием. Белоруссия, Западная Украина, потом первые русские области встречали немцев ликованием. Но нагляднее всех показала настроение народа Красная армия: на виду у всего мира, на фронте в 2000 километров шириной, она откатывалась — хотя пешком, но с автомобильной скоростью. Ничего нельзя придумать убедительнее этого голосования ногами — одних мужчин расцветного боевого возраста. Все численное превосходство было на стороне Красной армии, превосходная артиллерия, немало танков, — но армия откатывалась неуподобляемо, невиданно для всей русской и всей мировой истории. За короткие первые месяцы в плен сдались около 3 миллионов солдат и офицеров!»
Психологически мне трудно решиться на комментарий к этой картине. Так и ждешь контраргумента: «Попал бы ты туда!» Он «туда» попал, ая не попал, как я могу судить? Я только помню, как «туда» уходил мой отец. Но и сам, семилетний, кое-что впитал из впечатлений 22 июня 1941 года — всю жизнь вспоминаю тот день. Так что попробую все-таки.
Прежде всего, почему нужно из состава «подсоветских народов» исключать «молодежь, оболваненную марксизмом»? Эта молодежь — лучшее, что народы отдали стране, и именно она, молодежь, составила костяк армии, и полегла она первая, и по ее костям прошли потом на запад победители. Эти молодые люди, «лобастые мальчики невиданной революции», были тем, что Россия пожертвовала Молоху войны, чем оплатила свое спасение. Замечательное поколение. Молоденький ростовчанин, Сталинский стипендиат, замысливший написать роман под девизом «Люби Революцию», он что, тоже был оболванен марксизмом? Я все-таки думаю, что он через марксизм искал путь к истине. Почему он и другая «молодежь» исключаются из «трудящегося населения»?
Насчет «ликования» прибалтов и украинцев при появлении немцев — тоже сложный вопрос. Во всяком случае, если исходить из того, что об этом написано в литературе — теми же прибалтами и украинцами. Не ликование было, а нервное выжидание. «Под Гитлера» тоже ведь не хотелось, а «под себя» — в ситуации, когда сходились, сближались, сшибались две мировые, «интернациональные» армии, — в стороне остаться не получалось. Перечитайте Авижюса. Или Кросса.
Но вот, наконец, русские. Бегство — «с автомобильной скоростью». И — три миллиона сдавшихся в плен — это при численном и артиллерийском превосходстве. «Голосование ногами».
Хочется спросить автора этой художественной зарисовки: а КУДА бегут миллионы с автомобильной скоростью? Вроде бы, чтобы сдаться, надо им бежать на запад, навстречу освободителям. А они, кажется, все-таки бегут у Солженицына на восток. В ГУЛАГ, что ли?
А может, в реальности они вовсе и не собирались бежать сдаваться, а пытались воевать? Двадцать миллионов погибших — что же, просто стояли и ждали, пока Гитлер их покосит? Или все-таки лезли, перли по костям погибших, и дрались насмерть, и двадцатью миллионами тел — завалили-таки «освободителей»?
И то, что «мы заранее не знали, что за птица Гитлер», — неправда. Знали. Целое поколение, «оболваненное марксизмом», было воспитано в уверенности, что фашизм — чума и ничего больше. И Пакт 1939 года мало кто принял всерьез. Так и говорили: «заклятые друзья», «задушевные друзья» (от слова «задушить»). Знали, что большая война близко. А все эти пакты — не более, чем подлов противника.