[54], который в эпоху революционных войн прославился как академия неудач и поражений. Когда генерал, противостоящий Фридриху II или Бонапарту, получает рецепты побед в конвертах, присылаемых из Петербурга или Вены, это неизбежно ставит его в чрезвычайно тяжёлое положение.
Глухие разногласия внутри коалиции 1756 г., интриги в Зимнем дворце и мелочная опека над главнокомандующим со стороны Конференции привели в конце концов к бесплодности побед при Егерсдорфе и Кунерсдорфе.
Глава третьяВступление русской армии в войну. Кампания 1757 г.
Россия была застигнута врасплох происшедшим в 1756 г. «переворотом альянсов». Великий канцлер Бестужев, рассчитывая на английские субсидии и военное содействие Австрии и полагая, что война с Фридрихом II будет простой «диверсией», да ещё под именем и за деньги иностранной державы, уделял мало внимания тем реформам, которые требовалось произвести в армии.
Измена Англии, предоставившей Фридриху помощь деньгами и флотом, развеяла самоуспокоенность канцлера. В военной и морской коллегиях началась лихорадочная деятельность: один за другим следовали часто противоречащие друг другу указы о реформах в кавалерии, пехоте, артиллерии, нерегулярных войсках, равно как в вооружениях, тактике и интендантстве, словом, во всём, что относилось к военным и морским силам.
Известие о Версальском договоре (1 мая 1756 г.), по которому к коалиции против Фридриха II присоединялись Франция, Швеция и их клиенты в Германской империи, а также обеспечивался благожелательный нейтралитет Польши и Турции, успокоило петербургский кабинет.
Тем не менее осенью 1756 г. можно было опасаться того, как бы Фридрих не опередил Россию в захвате Курляндии. Армия царицы ещё далеко не достигла боеспособного состояния. В сентябре в Петербурге узнали о внезапном вторжении прусского короля в Саксонию. Страх и ненависть к Фридриху увеличились ещё более, и все приготовления ещё более ускорились. 30 сентября[55] фельдмаршал Апраксин был назначен главнокомандующим, а уже 16 октября он получил приказ выступить к границе. Тем не менее война была объявлена лишь год спустя манифестом 16 августа 1757 г.
Но что тогда представляла собой эта граница? Вспомним, как причудливо была разделена в то время Восточная Европа. Россия протянулась узкой полосой вдоль Балтийского моря, вытягивая, подобно руке, свои провинции Ливонию и Эстонию почти до самого Мемеля к пределам Восточной Пруссии. Но обе остроконечные территории этих враждующих монархий, устремлённые друг против друга, не соприкасались. Между ними лежали земли вассалов Польши-Курляндии и Семигалии[56]. Но если бы Восточная Пруссия и оказалась под властью русских, они смогли бы вторгнуться в другие провинции Фридриха II, лишь пройдя через нейтральные территории. Восточная Пруссия представляла собой остров, отрезанный от всего Королевства с севера Балтийским морем, с востока Курляндией, с юга Польшей и с запада Польской Пруссией и почти независимыми городами-республиками Данцигом и Торном, господствовавшими над Нижней Вислой. Таким образом, в конце 1757 г. театр военных действий представлял собой узкую полосу земли между Балтикой и обширными польскими владениями. Эта полоса состояла из Русской Ливонии, автономной Курляндии, Прусской Пруссии, Польской Пруссии и Прусской Померании.
Поэтому, чтобы вторгнуться в самые восточные владения Фридриха, русская армия должна была перейти две границы и встретиться с неприятелем на чрезвычайно узком фронте. А для удара во фланг основных его провинций — Прусской Померании, Бранденбурга и Силезии предстояло пройти ещё 500 км по польской территории. Сегодня русская и прусская монархии имеют общую границу, весьма извилистую и совершенно неестественную, но тогда они не соприкасались ни в одной точке. С севера на юг тянулись нейтральные территории: Курляндия, Литва, Польша. На севере самые близкие города России и Пруссии, Рига и Мемель, находились очень далеко друг от друга, а такие же города на юге — Могилёв у Днепра и Франкфурт-на-Одере — отделяло огромное расстояние. Понадобились три раздела Польши и переустройство 1815 г., чтобы оба воинственных государства получили общую границу, когда одно из них приобрело Познань, а другое — Варшаву, приблизившись таким образом на 500–600 км.
Впрочем, в 1756 г. в Польше, состоявшей из собственно польских земель, а также литовских и русских, для прохода армий Елизаветы не встречалось никаких препятствий. Её королём был саксонский курфюрст, союзник Австрии и Франции. Если формально польский сейм и не подчинялся политике дрезденского двора, он в то же время и не противился ей. Польской армии как бы не существовало, во всяком случае, она не достигала 12 тыс. чел., плохо обученных и недисциплинированных, и не являлась ни королевской, ни национальной. Каждый воевода, каждый каштелян[57] и каждый влиятельный вельможа полновластно распоряжались всеми войсками, находившимися в его провинции, у себя в замке или в своей вотчине, используя их только в своих собственных интересах. Армия не представляла собой государственной силы. То же самое относилось и к городам, особенно расположенным по течению Вислы. Каждый из них заботился о собственной защите по-своему: Торн, Варшава, Познань были без труда заняты русскими, но Данциг сумел не открыть свои ворота. Население восточных областей, говорившее по-русски и исповедовавшее православие, симпатизировало русским, а католики собственно Польши проявляли безразличие или враждебность. Города на Висле, своего рода немецкие протестантские колонии среди славянского населения, склонялись скорее на сторону Пруссии. Не считая нескольких манифестаций в сейме, спровоцированных французскими дипломатами, Польша в течение пяти лет терпела проход через свою территорию русских колонн. Её громадный организм был уже окончательно обессилен и дезорганизован.
Бескровному вторжению она сопротивлялась лишь своими лесами, водами и болотами. Для русских сама земля стала более враждебной, чем жившие на ней люди.
В этой войне, начатой коалицией против Фридриха II, особой целью русской армии вполне естественно должна была стать Восточная Пруссия, полностью отрезанная от остального Королевства Польской Пруссией. Однако Фридрих считал, что решающего удара следует ожидать отнюдь не в этой отдалённой провинции. Значительно важнее были те поля сражений, которые находились в Силезии, Богемии, Вестфалии, Саксонии, то есть в самом центре Германии и Европейского континента. Поэтому он вывел из Восточной Пруссии свои самые лучшие войска.
Однако государство Фридриха было столь сильной военной державой, что даже в этой отдалённой, заброшенной и почти уже пожертвованной провинции, на этом второстепенном театре военных действий нашлись генералы и офицеры, которые могли бы занять первые места в других европейских армиях, а также и войска, хотя относительно худшие, но всё-таки способные поддерживать честь прусского имени. Если артиллерия была «позором сей малой армии», а состояние пехотных полков оставляло желать много лучшего, зато кавалерия, как и везде в прусской армии, имела добротных лошадей, превосходную экипировку, хорошую выучку и великолепный боевой дух.
Губернатор и главнокомандующий в Восточной Пруссии Ганс фон Левальд был её уроженцем и происходил из бранденбургской фамилии. Он прошёл школу старого Дессау и достиг высших чинов на королевской службе. Это был отважный, преданный и честный человек, отличавшийся строгими нравами и религиозностью. В 1751 г., когда он уже достиг шестидесяти шести лет, его заслуги в войне за Австрийское Наследство были вознаграждены фельдмаршальским жезлом. Но поелику он обладал скорее достоинствами подчинённого, чем самостоятельного начальника, Фридрих доверил ему именно ту провинцию, в которой, по всей очевидности, можно было не опасаться вторжения благодаря отдалённости от неё Австрии и миролюбивой политике России. Казалось, необременительный пост губернатора Восточной Пруссии будет для него не более чем почётной синекурой. Но когда король понял свою политическую ошибку, он послал к нему одного из своих адъютантов, генерала Гольца, хорошего тактика, пропитанного идеями самого короля-полководца. Своими советами он должен был в определённой мере сгладить возможную некомпетентность фельдмаршала.
Среди ближайших помощников Левальда находились: трансильванец Рюш, принёсший в прусскую кавалерию всю пылкость венгерской или румынской крови; командуя чёрными гусарами, он прославился отвагой и дерзостью своих атак; Шорлемер, Малаховский, принц Голштинский, Платен, Плеттенберг, Финк фон Финкенштейн. Все это были выдающиеся кавалерийские генералы. Пехотой командовали: бесстрашный в авангардах Дона, Манштейн, Мантейфель, Белов, Каниц, Кальнейн, Гор и другие.
Главнокомандующим, которого царица поставила против Левальда, был Степан Фёдорович Апраксин. Он не пользовался милостями при дворе, его не любили «люди случая» Шуваловы, и у него не было доступа к императрице. Но всё-таки это был придворный, хотя его успехи на этом поприще восходили ко временам Екатерины I и Анны Ивановны. Его обвиняли в трусости после того, как он стерпел пощёчину от морганатического супруга императрицы Разумовского, но кто на его месте стал бы требовать сатисфакции? Конечно, это был отнюдь не римский герой — толстый до бесформенности, своего рода Фальстаф[58], как изобразил его Газенкамп[59]. В пятьдесят лет он всё ещё отличался галантностью, доходившей до разврата, хотя более всего прочего предпочитал гастрономические утехи.
«Рижский вояжир» утверждает, что после долгой беседы не нашёл в нём достаточных теоретических познаний для столь высокой должности. Он будто бы не щадил ни лошадей, ни людей и во всём следовал советам генерал-майора Веймарна, который прежде был адъютантом фельдмаршала Кейта. Но, конечно, это свидетельство немца, стремившегося превознести своего соотечественника за счёт русского.