Очевидно, Фермор вернулся к своему первоначальному плану захватить одну из важнейших крепостей на Одере — Кюстрин или Франкфурт, где хранилось большое количество воинских и продовольственных припасов. Кроме того, сам Фридрих считал их надёжными местами для отступления на случай тяжёлого поражения. Для взятия Кюстрина важнейшее значение имел Дризен на Нице, ибо давал возможность двигаться по обоим берегам Варты. Там находился тысячный гарнизон полковника Гордта. Когда к Дризену подошла кавалерия Демику с двумя гаубицами, комендант отвечал на предложение о сдаче ружейным огнём. Демику был поддержан Еропкиным, принявшим на себя общее командование. При таком усилении осаждающих Гордту не оставалось ничего иного, как отступить, и Еропкин преследовал его. 15 июля эта тысяча пруссаков пыталась закрепиться на позиции у Фридберга, но была сбита гусарами и казаками, и все они или полегли замертво, или оказались в плену.
Русские глубоко вклинились в Бранденбург. Фридрих II срочно отозвал из Померании графа Дону, который к тому времени на всех пунктах уже отбил шведов. 24 июля он занял позицию у Лeбуса на Одере в равном удалении от Кюстрина и Франкфурта, готовый при первой угрозе прийти на помощь любому из этих городов.
Фермор не только хотел напасть на него, но и мог бы всего за несколько маршей пройти от Позена к Одеру. Однако именно в то время Броун был слишком далеко, а Обсервационный корпус ещё дальше и шёл с ужасающей медлительностью, проделав за пять месяцев всего 850 вёрст, то есть едва по 170 вёрст в месяц. Сообщалось об убыли в нём лошадей и даже людей. Его создатель, Пётр Шувалов, писал, что «корпус должен биться и победу свою достать действием артиллерии, а полки в такой позиции построены были, чтобы единственно для прикрытия артиллерии служили»[146]. Именно артиллерия и отягощала сверх меры этот корпус. Кроме полковых пушек надо было тащить ещё 110 пушек большого калибра, огромное количество зарядных ящиков, понтонный парк и инженерное имущество, вплоть до мешков с песком. По прибытии в Торн пришлось оставить там 50 крупнокалиберных пушек и большую часть всех прочих impedimenta. Тем не менее в корпусе находилось ещё слишком много орудий для его наличного штата в 8-10 тыс. чел. К тому же вся эта масса людей была почти совсем неорганизованной: полки далеко не полного состава не сведены в бригады, недоставало офицеров, особенно высших чинов. Ещё до своего появления на театре военных действий в корпусе четырежды менялся командующий: после Шувалова — Салтыков; после Салтыкова — Броун; после Броуна — Захар Чернышев. Солдаты, унтер-офицеры, офицеры и генералы едва знали друг друга. Если бы, к несчастью, в какой-то момент огонь артиллерии перестал прикрывать эту разномастную пехоту и эту измотанную кавалерию, нет никакого сомнения, что Обсервационный корпус был бы стёрт в пыль. Наконец, после ещё одной серии маршей, он присоединился к главной армии. 26 июля, через день после того, как граф Дона занял Лебус, почти все силы Фермора собрались у Бетше (Pszcewo), неподалёку от Обры, притока Варты.
Именно в этот момент снова вмешалась Конференция. Уступая давлению австрийцев, она решила направить Обсервационный корпус и ещё 8 тыс. чел. из армии Фермора под началом Броуна на помощь фельдмаршалу Дауну в Силезию. Фермор энергично протестовал против этого.
В тот же день, когда произошло соединение в Бетше, он послал по всем направлениям кавалерийскую разведку, которая так же, как и частные «конфиденты», донесла о страшной панике в Берлине из-за контрнаступления шведов на Пене и о приготовлениях столичных властей бежать в Магдебург. Также сообщалось, что граф Дона находится между Кюстриным и Франкфуртом, что Фридрих II и принц Генрих посылают ему подкрепления, а сам король с частью своей армии покинул позицию у Ольмюца и ушёл в неизвестном направлении.
Фермор собрал военный совет, на котором обсуждались намерения неприятеля защищать переправы через Одер и угрожать русским флангам, чтобы отрезать сообщение с Восточной Пруссией. Кроме того, был выражен энергичный протест против посылки войск в Силезию. Совет решил наступать главными силами на Франкфурт, а после переправы через Одер совершить, быть может, диверсию против Берлина.
Тогда же от генерала Шпрингера, русского военного агента при главной квартире Дауна, пришли известия об австрийской армии. Шпрингер сообщал, что в разговоре с ним фельдмаршал сказал, что он не получал никаких приказаний и никакого плана действий и ему ничего не известно о русской армии. Однако в письме Кауница к Фермору говорилось, что Дауну посланы самые определённые указания; что он ни в коем случае не пойдёт в Силезию по причине находящихся там многих крепостей; что он должен идти на запад, в Лузацию[147], чтобы зажать Фридриха между двух императорских армий. При столь вопиющей разнице мнений Дауна, Кауница и посланника графа Эстергази, который выдавливал из Конференции решение о посылке 20 тыс. русских в Силезию, Фермору оставалось только задаться вопросом: кого же здесь всё-таки обманывают? Если, по мнению австрийцев, в Силезии всё равно нельзя действовать из-за обилия крепостей, зачем им тогда понадобился Броун? И как объяснить это отступление Дауна на запад, в Лузацию, в то время как Фермор старался как можно ближе подойти к нему?
Весь конец июля прошёл у русской армии в заседаниях военного совета, маршах, длительных остановках и разведках, посылавшихся по всем направлениям. Даже сама цель операций и та ежеминутно менялась: то Франкфурт, то Кюстрин, а после известия об отступлении Дауна — уже Старгард, где надеялись соединиться со шведами. Но в конце концов остановились всё-таки на Кюстрине. Однако топтаться на одном месте Фермора вынуждали не только противоречивые известия об австрийской армии и путаные указания Конференции. В своих донесениях он жалуется на «велики жары», скудость фуража и дурное состояние Обсервационного корпуса, который был признан неспособным к передвижению: лошади едва держались на ногах, а 8 тыс. солдат подкрепления (к имевшимся 12 тыс.) только теряли свой боевой дух. Новый командующий корпусом, Броун, заболел и был заменен Захаром Чернышевым, но, несмотря на энергичные действия последнего, корпус мог только тащиться в арьергарде со своей чудовищной артиллерией, всегда отставая на один или даже на два перехода и заставляя Фермора всё время опасаться, как бы он не оказался жертвой неприятеля.
В начале августа русская армия всё-таки перешла у Ландсберга на другой берег Варты, но, несмотря на усиленные передвижения, сделано так ничего и не было: не решались ни наступать на Кюстрин или Франкфурт, ни совершить диверсию в Силезию, ни соединиться со шведами у Старгарда. С занимаемой позиции на севере от Варты можно было предпринять только генеральное наступление на Кюстрин. Наконец Фермор решился на это, да и то не всеми силами, отказавшись от помощи Румянцева, которого послал значительно севернее, словно ещё предполагал действовать и в Померании. Таким образом, было потеряно драгоценное время, и вдруг, словно удар грома, явился тот самый человек, который никогда не медлил и с которым «нельзя было шутки шутить». Бедственный вопль его угрожаемых крепостей и ограбленных до последней нитки контрибуциями и лихими набегами казаков крестьян — всё это словно помогало ему лететь вперёд, как на крыльях.
13 августа Фермор выслал к Кюстрину сильный разведывательный отряд, которому пришлось выдержать настоящий бой у Курц-Форштадта (Малого Пригорода). Прусских гусар гнали через всё предместье до моста через тот рукав Одера, за которым начинается сам город. Кюстрин расположен на своего рода острове при слиянии Одера и Варты. Почва, орошаемая реками, представляет собой как бы болотистый пояс вокруг крепости. Благодаря этому Кюстрин можно было считать неприступным или почти неприступным. Однако в 1806 г. он капитулировал всего перед одной французской дивизией. Впрочем, это произошло лишь из-за трусости тогдашнего коменданта. Но в 1758 г. комендант крепости был не столь малодушен. Атакованный русскими с восточной стороны, он свободно сообщался на западе с Бранденбургом и знал, что граф Дона уже близок, а Фридрих II спешит ему на помощь. У него было 2 тыс. чел., много пушек на старых бастионах и изобилие снарядов, которых так недоставало осаждающим.
14 августа Фермор собрал военный совет, который решил на следующее же утро начать штурм Кюстрина. Но не было ли воистину безрассудством, имея поблизости 14 тыс. пруссаков Доны и ожидавшегося в скором времени самого Фридриха, принимать такое решение, да ещё и ослаблять армию, направляя корпус Румянцева в Померанию? Тем не менее совет подтвердил этот приказ: Румянцеву соединиться с Рязановым и идти к Кольбергу (порт на Балтийском море), осадить и взять его, после чего произвести демонстрацию против Штеттина. Эту ошибку впоследствии пришлось жестоко искупать.
15 августа Фермор выехал из Грос-Каммина, чтобы лично командовать осадой Кюстрина. Только для того, чтобы овладеть предместьем нужно было сбить сильную батарею, стоявшую на холме и двух кладбищах. За интенсивной канонадой последовала стремительная атака. Казаки, опрокинув прусских гусар и сметая всё на своём пути, ворвались на улицы предместья и пытались с помощью гренадер продолжить атаку уже на сам город, однако болотистая местность и обстрел с бастионов остановили их. Отдав предместье, пруссаки укрылись в крепости и сожгли за собой мосты. Для того чтобы подойти к стенам, русским надо было преодолеть открытое пространство, простреливаемое ружейным огнём и пушками, и форсировать рукав Одера. Штофельн послал парламентёра с требованием о сдаче, но его не впустили в город. В захваченном предместье опытнейшие русские инженеры под руководством такого превосходного знатока, каким был сам Фермор, приступили к сооружению трёх батарей, соединённых между собой траншеями. Утром 16-го на позиции стояли уже 22 орудия, к которым Фермор добавил ещё несколько мортир. Начался обстрел снарядами, бомбами и калёными ядрами. К пяти часам вечера Кюстрин уже пылал со всех концов. Пожар был столь силён, что в арсенале плавились бронзовые пушки и сгорели опоры разрушенных мостов. В пепел обратились и 1.200 тыс. гектолитров запасенного Фридрихом зерна. Прусские артиллеристы из-за нестерпимой жары покинули свои места у пушек. Однако вследствие недостатка зарядов осаждающие сделали всего 85 выстрелов, и хотя крепость отвечала 517-тью, это не нанесло неприятелю большого урона.