рую линию предпочитали ставить худшие войска. Справа от всей армии находились 12 гусарских эскадронов Шорлемера, а слева стоял Зейдлиц — один из «величайших кавалерийских генералов всех времён и народов». У него было 56 эскадронов, к которым он мог присоединить ещё 15 запасных.
В 9 часов утра две прусские батареи (20 и 40 пушек) открыли жесточайший огонь по правому флангу русских, но они с живостью отвечали на него. В этой артиллерийской дуэли преимущество оставалось за пруссаками, поскольку они занимали господствующую позицию, а их противники находились на совершенно открытом месте. К тому же знаменитые шуваловские гаубицы, на которые столь надеялся Фермор, стояли слева, у Броуна. В сплошной массе русской пехоты прусские ядра производили ужасающие опустошения: например, одно из них поразило сразу 48 человек. Пушки срывало с лафетов, зарядные ящики взрывались. Как сказал один прусский офицер, свидетель сражения, на памяти человеческой не бывало ещё столь оглушающего грома.
Русская пехота в течение двух часов стоически выдерживала этот адский огонь «с неустрашимой и неслыханной доселе твердостию», как сказано в донесении Фермора, что было также подтверждено и иностранными волонтёрами. Однако не все были способны на героизм русского пехотинца, некоторые бежали, и среди них особенно поспешно принц Карл Саксонский. Ещё совсем недавно его принимали с королевскими почестями в русском лагере и салютовали 21 пушечным залпом[165].
Как раз в эти решительные часы, быть может, после первой атаки Зейдлица, сам Фермор тоже куда-то подевался. Впоследствии так и осталось неизвестным, где он мог тогда находиться. Принц Карл обвинял его в том, что он сказал графу Сент-Андре: «Если понадобится, я дойду и до Шведта». Впрочем, несомненно одно: Фермор больше не отдавал никаких приказов, предоставив командирам бригад и полковникам действовать по собственному усмотрению. Потом говорили, будто его ранило. Если и так, то, несомненно, очень легко. Возможно, это была всего лишь лёгкая контузия.
Около 11 часов на уже столь жестоко пострадавший правый фланг русских Фридрих бросил 8 батальонов Мантейфеля[166], которые должны были обойти Цорндорф слева и справа. Русские тем временем выдвинули свои батареи, поддержанные ружейным огнём. На помощь Мантейфелю король двинул пехоту Каница, однако тот уклонился значительно правее и, вместо того чтобы атаковать Фермора, обрушился на Броуна. Баталия происходила теперь одновременно в двух местах.
Корпус Фермора сразу же воспользовался этой оплошностью. Около полудня, перейдя своим правым флангом в атаку, он отбросил наступавшего неприятеля и захватил 26 пушек. Затем русские оборотились на Каница и рассеяли семь из его батальонов. Сам Каниц был тяжело ранен. Однако и русские действовали слишком рискованно, тем более что закрепившийся на высотах Броун не двигался с места.
Зато совсем близко был Зейдлиц со своими 56 эскадронами, в придачу к которым он вызвал на помощь ещё 15. Фридрих посылал к нему приказ за приказом атаковать и в конце концов передал, что после баталии он ответит головой за непослушание. Старый воин отвечал на это: «После баталии моя голова принадлежит королю». Наконец выждав благоприятный момент, Зейдлиц обрушил все свои силы на русских (которые имели здесь всего 9 эскадронов и 25–26 батальонов пехоты). Под таким небывалым до сих пор натиском, подобный которому повторился только в эпоху Эйлау, Фридланда и Москвы[167], неприятель попятился и разорвал свои ряды. Но ураган разбился о 1-й и 3-й Гренадерские полки, выказавшие среди этой катастрофы невероятную стойкость и самообладание: рассеченные прусской конницей солдаты тут и там собирались маленькими группами и ощетинивались против сабель своими штыками.
«…И как сим образом была она (пехота. — Д.С.) и спереди, и сзади, и с боков атакована и поражаема немилосердным образом, то и неудивительно, что не помогла ей вся её храбрость, но всё наше правое крыло приведено тем в расстройку и в такой беспорядок, что не было тогда уже ни фрунта, ни линий, но солдаты, раздробившись врозь, уже кучками перестреливались с пруссаками и не столько уже дрались, как оборонялись и жизнь свою продавали неприятелям своим очень дорого. Сами пруссаки говорят, что им представилось тогда такое зрелище, какого они никогда ещё не видывали. Они видели везде рассеянных малыми и большими кучками и толпами стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, пока могли их держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не переставали ещё другою и здоровою ещё рукою обороняться и вредить своим неприятелям, и никто из всех не просил себе почти пощады»[168].
Конфидент короля де Катт почти в тех же выражениях описывает это отчаянное сопротивление: «Русские валились целыми рядами, их рубили саблями, но они лежали на своих пушках и не бежали <…> Раненые и уже свалившиеся, они всё ещё стреляли. Им не давали никакой пощады»[169].
У цитированного уже прусского офицера вырвался невольный крик восторга: «Что касается русских гренадер, то можно утверждать — никакие другие солдаты не сравнятся с ними».
Отчаянное сопротивление 1-го и 3-го Гренадерских полков позволило выиграть время для перестроения бригад Любомирского, Уварова и Леонтьева и спасло правый фланг от полного разгрома. Однако все три бригадных генерала получили ранения, было потеряно много пушек, все корпуса смешались. Сам главнокомандующий не оказывал никаких признаков жизни. Именно по этой причине вторая линия Фермора оставалась недвижимой, когда уничтожали первую. Но её твёрдая выдержка остановила прусскую атаку на этом направлении. Солдаты Зейдлица находились в седле с трёх часов утра, и он отвёл свою кавалерию за Цорндорф, чтобы она могла хотя бы перевести дух.
Фридриху пришлось отказаться от намерения покончить с правым флангом русских; он был очень недоволен этим полууспехом, и у него вырвались слова: «Dass sich Gott im Himmel erbarme!»[170] Но, как передаёт присутствовавший при сем де Катт, «принц Ангальт-Дессаусский, видя, что дело принимает дурной оборот, и не очень-то одобряя восклицание короля, подкинул свою шляпу в воздух и зычным голосом прокричал: «Да здравствует король! Победа!»» Затем принц Мориц и генерал Бюлов, видя в рядах пехоты растерянность, обратились к солдатам: «Друзья, идущие перед вами люди — русские пленные. Да здравствует король! Вперёд!»[171]
Не сумев покончить с правым флангом неприятеля, Фридрих решил перенести основной удар на его левый фланг, который не смогла сломить атака Каница.
Теперь прусская армия располагалась почти перпендикулярно той линии, где она была в самом начале. Против 27 батальонов Броуна король мог выставить только 13 или 14 графа Доны, а также взятых из его собственной второй линии. Мало надеясь на эту пехоту, которая состояла по большей части из прусских «медвежьих шапок», и для того, чтобы дать хоть небольшой отдых кавалерии, он выдвинул вперёд пушки, поставил у Цихера большую батарею и хотел возобновить тот убийственный огонь, который с утра вёл по левому флангу русских.
Тем временем Броун решился атаковать, что было довольно дерзко, учитывая качество его пехоты. Но зато именно здесь русская кавалерия превосходила прусскую, а артиллерия с её шуваловскими гаубицами не оставляла желать ничего лучшего. Сначала русские пытались сбить кавалерийской атакой позицию на Цихере, но стоявшие там батарея и батальон пехоты были выручены конницей Шорлемера. Тогда Броун послал туда кирасир Демику, и эти железные люди пронзили линии Доны и Форкаде.
После этого схватились русская и прусская пехота, но последняя не выдержала — ядра гаубиц, устремившаяся на неё стена штыков и новая атака конницы Демику вселили в солдат панический ужас. Не дожидаясь удара русской пехоты, они побежали. Вахмистр Казанского кирасирского полка Иван Семёнов захватил прусское знамя.
И сам Фридрих II оказался в опасности — возле него были убиты пажи, один из адъютантов взят в плен[172], и понапрасну король трижды со знаменем в руках лично пытался повести Силезский полк в атаку[173]. Предпринятая Шорлемером новая атака могла лишь ненадолго отсрочить катастрофу.
На этом фланге битва для Фридриха была проиграна, однако два происшествия поправили дела пруссаков: неожиданно возникшее замешательство среди пехоты Броуна; а затем вторая мощная атака Зейдлица. В отношении первого эпизода предоставим слово Болотову:
«…солдаты наши бросились на попавшиеся им на глаза маркитантские бочки с вином и, разгромя оные, пили, как скоты, вино сие и упивались им до беспамятства. Тщетно разбивали офицеры и начальники их сии бочки и выпускали вино на землю, солдаты ложились на землю и сосали сей милый для себя напиток из земли самой. И сколько померло их тут от вина одного, сколько погибло от единого остервенения, вином сим в них произведенного. Многие в беспамятстве бросались на собственных офицеров своих и их убивали, другие, как бешеные и сумасшедшие, бродили куды зря и не слушали никого, кто бы им что ни приказывал» [174].
Именно в этот момент вновь появился Зейдлиц с 60 эскадронами (8 тыс. сабель). По своей обычной тактике он обрушил на левый, уже пришедший в замешательство фланг русских сначала кирасир, затем драгун и, наконец, гусар, опрокинувших неприятельскую кавалерию, после чего пруссаки атаковали русскую пехоту и сбросили её в Гальгенгрундский овраг. Обсервационный корпус был полностью разгромлен. Сам Броун, как сказано в журнале генерал-квартирмейстера Эльмпта,