драгун, кирасир и конногренадер.
Салтыков ехал в авангарде и лично командовал пехотой. Здесь он всё время общался с графом Тотлебеном. Именно тогда этот блестящий авантюрист сумел войти к нему в доверие. Салтыков всё более и более проникался значением нерегулярных войск, особенно казаков, которые не давали покоя неприятельским арьергардам, снимали посты, повсюду захватывали пленных и даже целые обозы. Он просил у Конференции довести наличный штат донцов до 8 тыс. и прислать ещё 2 тыс. украинских казаков для службы на путях сообщения.
13 июля русская армия достигла Заморже в 40 верстах от Мезеритца, находившегося на другом берегу Обры и занятого графом Доной. Салтыкову было затруднительно атаковать его, потому что в этом случае пришлось бы переправляться через реку под пушечным огнём. В то же время можно было повернуть на юг и идти к Цюллихау или даже Глогау.
В первом случае появлялась возможность отрезать Дону от Бранденбурга, во втором — происходило столь вожделенное соединение армий. Однако поступавшие сообщения заставляли призадуматься: с одной стороны, ожидался приход Фридриха на помощь Доне, с другой — не было никаких признаков того, чтобы Даун хотя бы сдвинулся с места навстречу русским. Марш к силезской части Одера, когда нельзя было рассчитывать ни на какую поддержку, мог привести к внезапному появлению Фридриха на русском фланге и перекрытию пути к Позену. Более того, у короля появлялась тогда возможность прижать неприятеля к болотам Обры.
Салтыков собрал военный совет, который высказался за непременное соединение армий. Никто из русских генералов не мог не понимать всей опасности такого манёвра. По выражению г-на Масловского, это было чисто «рыцарское» решение, и ничто лучше этого не доказывает искренности русских в желании соединиться с Дауном.
Но прусский король был значительно ближе Дауна. 10 июля он пришёл в Шмоттзайфен и оставался там до 29-го. Оставив принца Генриха в Бауцене, а Финка в Загане, он мог следить за всеми передвижениями русских и австрийцев, готовый броситься к тому месту Одера, где они захотели бы соединиться. Его конфидент Катт пишет, что, по своему обыкновению, он развлекался чтением Тацита, Саллюстия и Корнелия Непота и буквально пожирал недавно появившуюся «Девственницу»[223], находя её стихи «чарующими».
В Шмоттзайфене Фридрих узнал о плачевном результате наступления графа Доны, на которое он так рассчитывал и, похоже, ещё 1 июля был уверен, что тот полностью избавит его от русских. Но Дона, напротив, «своими пустопорожними манёврами и неразумением генеральского ремесла, несмотря на всё пустое самодовольство, не только упустил наиблагоприятнейшую возможность разбить русских по частям, но и жалким своим поведением привёл к тому, что превосходная армия принуждена позорно отступать, преследуемая неприятелем»[224].
Русские уже во второй раз вступили в Бранденбург. Фридрих сделал всё, чтобы отдалить их от главного театра военных действий. Его посланник в Константинополе изо всех сил старался организовать диверсию турок против царицы. 9 января 1759 г. в письме к барону де Лa Мотт Фуке король выражал надежду, что османы уже созревают и весной не будут сидеть сложа руки. «Если нация, не признающая шляп, оборотится противу варваров, орда сих последних непременно рассеется». Но с турками ничего не вышло, и оставалось рассчитывать на «превосходную армию» графа Доны, которая была в несколько раз усилена. Что касается самого короля, то убыль офицеров и солдат вынуждала его к оборонительной тактике. И вот теперь грозный враг вторгся в исконные земли маркграфов Бранденбургских.
Злосчастный граф Дона после своего отступления за Обру не имел никаких определённых сведений о русской армии. Опасаясь, как бы она не повернула на юг для соединения с Дауном, он решился идти к Одеру и 17 июля снял свой лагерь в Мезеритце, а 21-го форсированным маршем достиг Швибуса. Но в тот же день Салтыков перешёл Обру у Бомста (польское «Бабий Мост») и 20-го вступил на территорию Бранденбурга. В результате этого двойного манёвра Дона, сам того не подозревая, прошёл почти на расстоянии мушкетного выстрела от всадников Тотлебена. В Цюллихау он наскочил на гусар Зорича и выгнал их из города. Здесь Дона и занял позицию, чтобы преградить путь наступающему неприятелю.
Здесь же он получил весьма холодное письмо от короля, где говорилось: «Состояние здоровья вашего более чем не позволяет вам выполнять обязанности командующего. Будет весьма благоразумно с вашей стороны уехать или в Берлин, или в какое-либо другое место для поправления подорванных сил ваших. Прощайте»[225].
Одновременно с этим письмом в лагерь прибыл новый командующий генерал-лейтенант фон Ведель, которого король наделил самыми широкими полномочиями. «Я сделал его диктатором на всё время сей комиссии», — писал он брату Генриху. Итак, теперь уже понадобился диктатор, как в Древнем Риме в случаях крайней опасности, как, например, во времена галльских восстаний или вторжения варваров. Фридрих II не скрывал трудностей, ожидавших фон Веделя: «Ему надлежит действовать по образцу римских диктаторов»[226]. «Вы понимаете, что такая каша не расхлёбывается за двадцать четыре часа… — писал он принцу Генриху. — Боже! У скольких ещё людей кружится голова от самомнения. Как всё-таки жалок род человеческий! Наступивший кризис весьма опасен, однако ещё ничего не потеряно»[227].
Армия графа Доны не только оказалась в крайне рискованном положении, но была к тому же истощена и деморализована. Почти не испытав на себе неприятельского огня, она понесла значительную убыль в людях из-за дезертирства, этой чумы всех тогдашних войск, рекрутировавшихся в немалой части из перебежчиков, насильно завербованных иностранцев и даже военнопленных. Один французский офицер писал 15 июля 1759 г.:
«Дезертирство в Пруссии весьма велико. Потери графа Доны во время пребывания его в Польше оцениваются не менее как 3 тыс. чел. Силой завербованные мекленбуржцы бегут в свою землю, поляки остаются у себя на родине, и только 200 чел. возвратились в прусскую армию. В числе их есть и французы, пленённые при Бергене. Четырнадцать из них бежали, но двенадцать были пойманы и отправлены в Штеттин»[228].
«Диктатору» Beделю предстояло прежде всего возродить моральный дух армии, строго наказывать непослушание солдат и малодушие офицеров. Вот несколько строк из Инструкции, составленной для него Фридрихом II:
«Поддерживать строжайшую дисциплину. Запретить офицерам под страхом лишения чина жаловаться и вести обескураживающие разговоры. Выставлять на позор тех, кто вопиет о превосходстве неприятельских сил. Всякий офицер, выказавший трусость, должен предаваться военному суду».
После предписаний морального характера следовали тактические указания:
«Поначалу сдерживать неприятеля, заняв сильную позицию. Затем атаковать его в соответствии с принятым мною обыкновением. Чинить помехи лёгкой кавалерии противника, употребляя для сего гусар, драгун и др. Ежели, упаси Бог, армия потерпит поражение, занять позицию в том месте, куда может пойти неприятель — за Франкфуртом или Кроссеном, или же у крепости Глогау»[229].
Прибывший в лагерь накануне баталии Ведель едва успел ознакомиться с ситуацией. Столь резкая перемена высшего командования при непосредственной близости неприятеля не могла не повлиять самым неблагоприятным образом на ход дел. Вряд ли стоило смещать графа Дону — в конце концов, он принял разумное решение идти на юг, и у него оставались шансы ускользнуть от Тотлебена. Наконец в Цюллихау была занята сильная позиция. Навряд ли Ведель смог бы действовать лучше.
Салтыков решил обойти сильный фронт прусской позиции с севера, вокруг её левого фланга. Русский главнокомандующий лично руководил всей разведкой и прекрасно оценивал сложившееся положение. Его сообщения с Позеном и австрийцами оказались под угрозой, и надо было спешить, поскольку Ведель, несомненно, ожидал подкреплений или от принца Генриха, или от самого Фридриха II.
Позиция в Цюллихау со всех сторон, кроме северной, была защищена естественными препятствиями, такими, как болото и густые заросли кустарника. На севере поднимался Эйхберг, и пруссаки, чтобы обезопасить себя с этой стороны, заняли его основной массой своих войск, так что этой возвышенности, по всей очевидности, предстояло быть центральным пунктом готовящейся битвы.
22 июля главная квартира Салтыкова находилась в деревне Гольцен. Главнокомандующий имел в своём распоряжении три корпуса: Фермора, Вильбуа и Голицына (Обсервационный). Лёгкую конницу Тотлебена Салтыков отвёл на правый фланг, выдвинув её далеко вперёд, и точно так же на левый — гусар Зорича. У него было 28 тыс. пехотинцев, 5 тыс. регулярной кавалерии, 7,5 тыс. нерегулярной и 140 пушек. Всего около 40 тыс чел. Ведель мог противопоставить ему только 27.380 чел. (18 тыс. пехоты и 9380 всадников). Обе стороны преувеличивали силы своего противника: Салтыков считал, что у Веделя 60 тыс., а Ведель — что у Салтыкова 90 тыс.
Днём 22-го Салтыков произвёл последнюю разведку и в три часа пополудни возвратился в лагерь у Гольцена. Было принято решение ночным маршем обойти северное крыло пруссаков.
Движение русских колонн, охраняемое авангардом Тотлебена, началось в 4 часа утра по направлению к Пальцигу. Обходной манёвр совершался с такой точностью и скрытностью, что утром неприятель совершенно неожиданно увидел в тылу своего левого фланга русские колонны. Салтыков доказал, что «варвары» умеют пользоваться уроками самого Фридриха II — его манёвр почти в точности повторил марш прусского короля накануне Цорндорфской битвы.