двзятых и свободных сочетался при всей непреклонности и твёрдости с таким сердцем, которое вдохновлялось чувствами героической добродетели. Что могли значить какие-то там Людовик XV, Адольф Фредерик Шведский, Елизавета, даже Мария Терезия рядом с тем, кто был властителем умов XVIII века, королём воинов, кто соединял в себе абсолютного монарха и преданнейшего гражданина Отечества и в римском, и в современном смысле этого слова? Какой из монархов коалиции был способен чувствовать и писать так, как Фридрих из своего лагеря у Локовица с излияниями братских чувств к своей сестре Амалии:
«Умоляю вас, возвысьтесь над суетой событий. Думайте об отечестве и нашем первейшем долге защищать его. А если узнаете, что случилось с кем-нибудь из нас несчастье, вопросите, пал ли он на поле брани, и в таковом случае вознесите хвалу Господу. Для нас есть или смерть, или победа… Неужели, желая, чтобы все жертвовали собой ради Государства, вы не хотите видеть примеров сего от ваших братьев? Ах, любезная сестра, теперь уже ничто невозможно изменить. Или на вершине славы, или во прахе. Предстоящая кампания подобна Фарсалу[23] для римлян, Левктрам для греков[24], Денену[25] для французов или Венской осаде для австрийцев[26]. Это целые эпохи, каковые решают всё и изменяют лицо Европы… Не нужно отчаиваться, но всё предвидеть и хладнокровно принимать свою судьбу, не гордясь успехами и не уничижаясь неудачами».
Благодаря всем этим причинам последнее слово осталось всё-таки за Пруссией и Англией, Фридрих II сохранил все свои провинции, а Сент-Джеймский кабинет[27] сумел завладеть французскими и испанскими колониями.
У Семилетней войны были свои извилистости — сражаясь с французами, австрийцами и шведами, Пруссия попеременно то одерживала победы, то терпела неудачи. Но самые жестокие поражения нанесли ей русские. Они трижды разбивали её полки и захватили её столицу. Только один раз, при Цорндорфе, Фридрих смог похвалиться победой над ними. Впрочем, мы увидим, что в тот день он и сам не был уверен в этом. Русская армия с её громовыми победами и цепкой обороной, единственная во всей коалиции ушедшая с поля брани победоносной, стоила много большего, чем её правительство, её дипломатия, а подчас и её генералы. Рассмотрим теперь, как была организована эта армия.
Глава втораяРусская армия в эпоху Семилетней войны
К времени смерти Петра Великого (1725) русская армия насчитывала около 200 тыс. чел. Царица Анна Ивановна довела её до 231 тыс., а Елизавета — до 270 тыс. (1747). В 1756 г. в русской армии по штату числилось 331.222 чел., и, таким образом, она могла считаться наисильнейшей в Европе. Бестужев так оценивал армии других великих держав: Франции — 211 тыс., Австрии — 139 тыс., Пруссии — 145 тыс. Однако Англия имела всего 10 тыс., Саксония — 18 тыс., Польша — 16 тыс. Но если все эти страны, исключая Польшу, действительно обладали такими силами, а прусский король мог выставить даже и значительно большие, цифры относительно России, значившиеся на бумаге, весьма существенно отличались от того, что было в наличности.
Эта огромная сила состояла из регулярной, так называемой полевой действующей армии (172.440 чел.); гарнизонных войск (74.548 чел.); ландмилиции (27.758 чел.); артиллерийского и инженерного корпуса (12.937 чел.) и 43.739 чел. нерегулярных войск. Фактически, за вычетом императорской гвардии (остававшейся в Петербурге для охраны самой царицы и поддержания порядка), гарнизонных войск и ландмилиции, которая наблюдала за спокойствием финских и татарских народцев, неорганизованных сил, находившихся слишком далеко, а также некомплекта почти во всех полках, в распоряжении всей этой огромной империи для наступательных действий в Европе было не более 130 тыс. чел.
Регулярные войска, как пехота, так и кавалерия, рекрутировались только в десяти губерниях Великороссии. Все другие части империи были освобождены от этой тяжкой повинности: балтийские провинции, где немецкое дворянство и бюргеры господствовали над сельским населением финской расы на севере и литовской на юге; Малороссия, которая ещё менее века назад находилась под польским владычеством; территории на Яике, Нижней Волге и Дону, заселённые казаками; наконец, бассейн Средней Волги с финнами или финно-тюркскими (финно-угорскими — Д.С.) народцами, татарами, мордвой, чувашами, черемисами, мещеряками, башкирами, калмыками и т.д.
Таким образом, налог на кровь взимался только с одной расы, именно той, которая и создала империю. Распределялся он весьма неравномерно. Сначала так же, как и в старой Франции, от него освобождались дворяне и духовенство. Купцы, ремесленники, ямщики и почти всё население городов могло покупать себе освобождение или выставлять взамен другого рекрута. Даже однодворцы, то есть свободные крестьяне, или платили деньги, или записывались в ландмилицию, или комплектовали команды рассыльщиков служили денщиками при офицерах.
Вся тяжесть рекрутской повинности ложилась на крепостных крестьян, принадлежавших дворянам, короне, монастырям и другим сообществам. И при этом жалели даже не самого крестьянина, попавшего в рекруты, но его владельца, лишившегося своей собственности. Не было ничего подобного нашим теперешним наборам или жребию XVIII в. Закон указывал лишь на количество и возраст рекрутов и не делал никакого различия между холостыми и женатыми, отцами и кормильцами семейств. Всё отдавалось на усмотрение владельцев. Монаршим указом объявлялся набор такого-то количества солдат на тысячу душ, и помещики должны были поставить этот контингент. От них совершенно не требовалось объяснять свой выбор, и они могли отдавать крестьянина неприятной наружности или замеченного в нерадивости или каких-то провинностях. Не учитывались ни престарелые родители, ни невеста, ни жена, ни дети. Рекрутчина была одним из тех способов, которым хозяин мог наказывать своих рабов. Часто новобранцев везли на телеге скованными по рукам и ногам. Надев мундир, человек мог уже никогда не увидеть свою деревню — продолжительность службы не определялась никаким законом. В армии рядом с очень старыми солдатами были и совсем молодые. Масловский приводит случай трёх кирасиров, представших перед военным судом: один тридцати лет, второй тридцати шести и третий шестнадцати. Когда солдат был уже не способен к службе даже в гарнизонных полках, ему давали небольшую пенсию и прокормление при каком-нибудь монастыре или землю для поселения в отдалённой губернии. В тогдашней России мы не видим ничего подобного тому щедрому попечению, с которым Людовик XIV относился к своим ветеранам из Дома Инвалидов[28]. Впрочем, у русских было не намного лучше и по сравнению с нашими порядками XVI в., когда отставным солдатам, не устроившимся при монастырях, оставалось заниматься лишь воровством или нищенством.
Сам процесс рекрутского набора занимал по разным причинам много времени. Ещё дольше новобранцы добирались через огромную империю к запасным или полевым полкам. Лишь к концу 1756 г. армия получила людей, набранных по указу 1754-го. То же самое повторялось и в последующие годы. Много рекрутов гибло по дороге, не вынеся лишений и тоски по родной деревне, от того, что были острижены их длинные волосы и бороды, без которых по понятиям славянских крестьян человек перестаёт быть «созданием Божьим». В народном языке «забривать» и означало поступление в солдаты.
В отличие от французской армии и армий большинства других стран того времени, русская не комплектовалась путём вербовки. В ней не было вольноопределяющихся — жители городов не имели склонности к военному ремеслу, а в сельской местности все находились в рабском состоянии. Пётр Великий издал закон о приёме на военную службу крепостных, но впоследствии, чтобы не ущемлять помещиков, он был отменён и уже не восстановлен Елизаветой. Это показывает, что правительство совсем не заботилось о вербовке. Оно брало бродяг не в действующие полки, а распределяло по гарнизонам. Перестали принимать и иностранных волонтёров; когда об этом зашла речь в начале Семилетней войны, Елизавета заявила, что «не желает содержать иностранцев лучше, чем собственных своих подданных». А плата и продовольствование в её полках не могли быть достаточной приманкой для поляков, немцев или французов.
Регулярная русская армия, по крайней мере в отношении простых солдат, была чисто национальной, что составляло разительный контраст с Пруссией — Фридрих II пополнял свои кадры рекрутами из Саксонии и Польши, принимая дезертиров и авантюристов. Он силой забирал крестьян, курьеров и даже военнопленных из саксонской, австрийской, французской и русской армий. Его войско, по выражению Мишле, являло собой настоящий «наряд Арлекина». Это была какая-то передвижная тюрьма, где одна лишь железная дисциплина могла заставить людей исполнять свой долг. Поэтому после каждого поражения из полков бежали толпы дезертиров. Удивление русских солдат такими порядками выражено в народных песнях, сохранившихся от того времени: «У злого короля всё войско чужое — одни наёмники да пленники».
Регулярная русская армия, комплектовавшаяся почти целиком крестьянами, то есть физически самыми крепкими и нравственно самыми чистыми людьми нации, была точным отображением России — терпеливая, послушная и выносливая. Русские солдатские песни исполнены печали, в них говорится о «солдатушках, бедных ребятушках», забранных из родной деревни, из своей тёплой избы с её большой печкой, где так хорошо спать; оторванных от безутешной невесты, которая, быть может, очень скоро и утешится. Но по прошествии недолгого времени в учебной команде из чуждого военному ремеслу крестьянина формировался настоящий солдат.