Очень одинокий карпинчо
Даже не помню, когда мне впервые захотелось в Буэнос-Айрес. Может быть, когда отец читал мне "Сказки сельвы" Орасио Кироги. Простая детская книжка, подражание Киплингу, но я потом перечитывал ее — даже не помню, сколько раз. Сказки были наивными и героическими, и сердце замирало каждый раз, когда гигантская черепаха, изнемогая, брела, а на спине у нее был привязан лианами ее больной лихорадкой друг, и черепаха шептала: "Я так и умру, и не дойду до Буэнос-Айреса". А когда к ней подбегал мышонок Перес и говорил "Ах ты глупая, глупая! В жизни я не видел такой глупой черепахи! Да ведь ты уже в Буэнос-Айресе! Огни, которые ты видишь там, впереди, и есть Буэнос-Айрес", — на глаза наворачивались слезы. Смешно, конечно, но ведь и мальчикам нужны книги со счастливым концом.
А в другой сказке, "Переправа через Ябебири", злые и надменные ягуары говорили скатам: "Скаты, уйдите с дороги, или мы разорвем вас всех в клочки!" Но на острове лежал их раненый друг, охотник, и скаты отвечали: "Никогда — нет!" Отец сказал мне, что на самом деле скаты отвечали "Nunca jamas", и добавил: "Вообще-то, и то, и другое значит «никогда», так что непонятно, почему они так говорили".
Понемножку, с годами, название «Буэнос-Айрес» потеряло остроту, но однажды ночью мне приснился город. Узкие улицы и маленькие площади окружали замки удивительной архитектуры, теплых желто-оранжевых тонов. Я бродил по улицам и никак не мог налюбоваться, а потом встретил свою первую любовь, еще из младших классов. Она спросила: "Ты давно в Буэнос-Айресе?" — и я не удивился, а понял, что наконец приехал туда, куда так давно собирался.
Наутро я и думать забыл про сон, и отправился на работу, а придя, поискал в Интернете недорогие билеты в Таиланд (пора было в отпуск), но заказывать пока не стал. Часов в двенадцать Эрнандо, наш аспирант из Бразилии, позвал меня на ланч. "С нами еще пойдет одна моя подруга", — предупредил Эрнандо. Девушка по имени Тереса оказалась общительной и разговорчивой, я спросил ее, откуда она, и, услышав "из Буэнос-Айреса", вспомнил свой сон. Через полчаса я уже решил, что Таиланд подождет, и заказал билет в Аргентину.
Перед отъездом мы еще раз встретились в кофейне. Тереса принесла с собой толстый фотоальбом с чудесами Аргентины. Я долго листал его, вглядываясь в лица и пейзажи, и вдруг увидел тёмную фотографию с едва различимой мохнатой и усатой мордой, похожей на сурка.
— Кто это? — полюбопытствовал я, показывая на зверя.
Тереса нахмурилась, развернула альбом к себе.
— А! — воскликнула она с облегчением. — Так это же карпинчо!
Карпинчо, — начала объяснять Тереса, — очень распространенное в Аргентине животное. Обитает он в джунглях, по берегам рек, и замечательно плавает. Карпинчо отличается добрым нравом, любопытен, но обидчив и иногда кусается.
А я уже вспомнил это имя. В другой детской книжке, какого-то аргентинского писателя, были два персонажа, бродячие музыканты Тимотео и Беллармино. Они ходят по городам и поселкам (пуэблос), Тимотео играет на скрипке, а Беллармино рассказывает сказки — про жадного лиса и хитрого карпинчо.
В самолете я опять подумал про странного зверя и понял, что обязан его увидеть. Непонятно, откуда взялась такая уверенность, но мне стало вдруг спокойно и счастливо. Я уснул и проснулся уже рано утром, когда самолет разворачивался над бескрайней бурой Ла-Платой.
Я бросил вещи в отеле и отправился побродить, просто так, почти без цели. Это вообще мое любимое занятие, тем более в новом городе. Перед выходом я выкурил сигарету, валяясь на кровати и пытаясь вспомнить, как мне раньше представлялся Буэнос-Айрес. Не знаю, как у других, а у меня всегда есть в голове какой-то образ незнакомого мне города, часто неверный, из книжек без картинок. Улицы Парижа я представлял себе в виде каких-то переулков между Тверской и Арбатской площадью, и, как ни странно, почти угадал. Но тут я с огорчением понял, что ничего не могу вспомнить, потому что по дороге из аэропорта смотрел в окошко такси, и всё уже занято новыми впечатлениями, главным образом пробками на дорогах.
На крыльце отеля я втянул носом воздух — это тоже очень важно, как пахнет в городе. Было жарко, сухо, приятно пахло бензином, акацией и горячим асфальтом, как в детстве где-нибудь в Сухуми, и чем-то еще. Я решил, что это «что-то» и есть самое главное, и постарался запомнить его.
Отель стоял на улице с замечательным названием Авенида Либертад — прямо из романов Маркеса. Вспоминались какие-то кровавые диктаторы, в тесных плотных мундирах, шитых золотом. Вскоре я начал различать отдельные дома, прохожих, красивых и как будто неуловимо знакомых, а главное — громадные старые деревья. Были они невысокие, но страшно толстые, узловатые, корни выступали из земли чуть не на полметра в высоту. Приглядевшись, я понял, что это баньяны, то есть просто фикусы. Казалось невероятным, что они выросли до такого размера всего за какие-то 300–400 лет.
Дойдя до улицы Тукоман, я повернул налево. Собственно, у меня было одно дело, не срочное, конечно, но оно создавало какую-то видимость цели. Нужно было зайти в турагентство, найти там девушку по имени Хорхелита и забрать у нее билеты на самолет — я собирался на север, в сельву.
В какой-то момент мне встретилась улица такой ширины, что противоположной стороны было почти не видно. Я помнил, что она называется Авенидой 9-го июля, но что произошло 9-го июля — вспомнить не мог. Солнце — после нашей зимы — пекло немилосердно, голова немного кружилась, и в какой-то момент я понял, что уже подчинился ритму города. Идти неторопливо, иногда останавливаться у киосков — они обычно занимали проем в стене, на глубину комнаты, и были до предела набиты всякой всячиной — и покупать бутылочку воды — "с газом, холодной, спасибо, сеньор". Номера домов убывали неестественно быстро. Наконец, я сообразил, что с каждого перекрестка начинается новая сотня и что идти осталось три улицы. Приободрившись, я сравнительно быстро дошел до агентства и с облегчением ввалился в кондиционированный холл. Туристы, в основном американские, толпились посредине, громогласно переговаривались, и вообще было довольно шумно.
— Хочу поговорить с Хорхелитой, — как можно небрежнее сказал я по-испански даме за стойкой. Она улыбнулась одобрительно, и попросила меня подождать. Я поблагодарил, может даже излишне горячо, и плюхнулся в кресло.
На стенах висели обычные плакаты, только на испанском. Было забавно узнавать всё те же несложные трюки, переведенные чуть ли не слово в слово. "Отдых вашей мечты", "Вы можете позволить себе то", "Вы заслужили это"… Невольно возникало какое-то разочарование. Мне казалось, что здесь всё должно быть немного по-другому, и реклама должна взывать к более возвышенным чувствам.
Попутно я рассматривал входящих девушек, стараясь угадать Хорхелиту. Когда она, наконец, появилась, не узнать ее было невозможно. Она улыбалась еще от двери, с дальнего конца холла. Черт ее знает, как она меня угадала? Не смотрела же она сквозь глазок, прежде чем войти?
Хорхелита крепко пожала мне руку и принялась подробно рассказывать про маршрут, а я пытался сосредоточиться, вместо того чтобы откровенно любоваться ей. Это было трудно, но я всё же понял, что меня ожидает куча сложностей. Правда, всякий раз, после небольшой драматической паузы, находилось решение. Например, оказалось, что во всей провинции Мисьонес не нашлось места в гостинице. Но это была "не проблема" — нужно было поехать в Бразилию, буквально через реку, и там, где-то совсем в джунглях, стояла гостиница — "еще лучше, чем то, что вы хотели, поверьте, сеньор".
Я вполне верил, а уж слова «Минас-Жейрас» звучали такой музыкой, что я забрал билеты, расписался, где следовало, и поблагодарил мою любезную хозяйку. Она, впрочем, почувствовала, что мне не хочется уходить, и поинтересовалась, чем еще может мне помочь. Я поколебался и решился.
— Скажите, Хорхелита, вы когда-нибудь видели такого зверя — карпинчо?
Хорхелита растерялась и несколько секунд молчала. Потом она ответила, гораздо мягче:
— Да, когда я была маленькой, папа показывал мне карпинчо. Мы каждое лето бывали у дедушки на ранчо, и карпинчо жил там у ручья. Почему вы вдруг спросили?
— Хочу увидеть его, — пояснил я, но, по-моему, ответ прозвучал как отговорка. Хорхелита всё ещё ждала объяснений и смотрела мне в глаза вопросительно.
— В общем-то, просто так. Вдруг взбрело в голову, — ответил я небрежно, и сразу как будто укололо знакомое ощущение: "Что ты делаешь! Так нельзя! Скажи что-нибудь скорее!"
В глазах у Хорхелиты словно опустилась шторка. Она улыбнулась и заговорила по-прежнему, уверенно и бодро:
— Большое спасибо, сеньор, что обратились в наше агентство! Доброго пути! — и протянула мне руку.
Я задержал ее руку в своей на лишнюю секунду, но понял, что приглашать ее в кафе без толку — наверняка узнаю, что как раз сегодня ее после работы ждет бойфренд.
На улице было так же жарко и шумно, но уже неуловимо начинался вечер. Вскоре краски начали темнеть и наливаться, народ сбросил озабоченность, издалека доносилась музыка. Я нашел столик на улице, заказал кофе и долго сидел, наблюдая за прохожими. Музыка играла с разных сторон, отдаленная, так что приходилось вслушиваться и угадывать, но вставать и идти поближе не хотелось. Какое-то равновесие наступило в душе, и я просто сидел и наслаждался мыслью о том, что вот я сижу в Буэнос-Айресе, в кафе на улице, а значит, мне больше никуда не надо.
Я еще побродил по центральным улицам, поглазел на поразительно красивые здания, потолкался в толпе портеньос (так называют себя местные жители), посмотрел на пару, танцующую танго у входа в Галериас Пасифико, поужинал и отправился в гостиницу, опять перейдя через бескрайнюю Авениду 9-го июля. Обелиск сиял, подсвеченный, на фоне красноватого ночного неба. Всё было настоящим и уже чуть-чуть привычным.