Это было накануне Иванова дня и мирная счастливая семья, управляемая умною вдовою, вела разговоры о том, что пора начинать сенокос.
Изба у вдовы была хорошая, чистая и с выведенною на крышу трубою. Покойный муж ее, сын Саввы, бывал даже в Москве, и все постройки у него были хорошие, как было хорошо и все заведение. Жили они в небольшой деревне на берегу реки, и засевали хлеба, овса и жита так много, что могли продавать. Анисья постоянно говорила, что здоровый трудолюбивый человек по миру не пойдет, и она после смерти мужа хозяйство не опустила, а продолжала поднимать его.
— Ну и слава Богу, — сказал старик, вставая, — день кончен, и на покой пора.
Кругом избы шли широкие лавки, на которых все и улеглись, заперев за работником, отправившимся спать на сеновал, дверь. Не прошло и минуты, как мать с детьми крепко спали и ворочался только старик, но наконец и он заснул.
Ночь была такая светлая, хоть читай, а на реке было еще светлее, чем под деревьями. Ярко-красная заря освещала быстрые воды и плывшие по ним довольно большие лодки. На лодках сидели люди, но говору не было слышно никакого. Приблизившись к деревне, они стали причаливать и выходить из лодок. Это оказались татары, вооруженные луками.
Оставив в каждой лодке по два человека, они крадучись стали подходить. Люди спокойно продолжали спать, но собаки залаяли и завыли.
Дедка Савва тотчас же встрепенулся и вышел за ворота.
Услыхав лай, татары пустились бегом. Дедка, стоявший в калитке, одним ударом был сшиблен с ног, и во двор и в избу вбежал тот самый татарин, что приходил за неделю перед этим с товаром, и, крикнув своим спутникам, чтобы они выносили сундуки, сам подбежал к оторопевшей Анисье и сказал ей:
— Хочешь быть жива, так отдавай все, что у тебя есть.
— Хочешь быть жива, отдавай все, что у тебя есть.
— Бери все, что есть. Трудом нажить опять все можно. А жизни не наживешь. В клетушке все, что есть, лежит, — отвечала Анисья.
— Тебя я беру с собой, и детей можешь взять.
Анисья торопливо стала одевать детей, стараясь не слушать стонов, долетавших от соседей. В деревне происходил разгром невероятный. За малейшее сопротивление нож вонзался в живот и несчастные с криком и стоном падали.
Не прошло и часа, как из избы Анисьи и других изб все было вынесено, а женщин и немногих детей, как стадо баранов, погнали к лодкам.
— А где же дед наш? — кричала Анисья.
— Деду будет место на том свете, — отвечал ее хозяин татарин, — а ты поменьше кричи. Ты баба умная, знаешь, что криком не поможешь.
Хозяин Анисьи, по имени Мар, часто ходил в Россию и говорил по-русски, как говорили и многие, хоть не очень хорошо, а все-таки помаленьку говорили.
Анисью с детьми привели на лодку, где лежали ее сундуки, много другого добра; кроме Мара в нее сели еще три татарина зверского вида и Мар крикнул:
— Ну, готово! Абдулка, отчаливай!
Абдулка, молодой татарин, лет двадцати, стал отпихиваться от берега, а деревня в это время пылала, как костер.
— Мамка! Наша изба горит! — кричала Феня.
— Цыц! Молчать! — так крикнул страшный татарин, что Анисья, ухватив детей, прижала их к себе.
Мар строго сказал что-то своему спутнику, на что тот ответил бранью, и на лодке, плывшей позади других долго, долго слышалась ругань, каждую минуту грозившая перейти в кровопролитие, так как татары не раз вынимали ножи и грозили друг другу.
Анисья в страхе пересела на корму и перевела детей. Взглянув на пылавшую деревню, едва видневшуюся за поворотом реки, она припала головою к борту лодки и в первый раз горько, горько заплакала.
— Не плачь, — тихо сказал ей Абдулка. — Жить можно везде.
Анисья взглянула на говорившего и подумала: «Этот никого не обидит».
И, действительно, Абдулка заботился о детях всю дорогу. А дорога была не близкая. Сначала плыли по воде, потом пришлось тащить лодки волоком. Анисья приобрела всеобщую любовь татар, потому что при этом трудном переходе не сидела сложа руки и не выла, как другие бабы, а работала, как любой мужик. Даже свирепый Мар стал ласковее и только подхваливал свою бабу.
Когда лодки были перенесены и уложены, флотилия снова пустилась в путь. Дети постоянно сидели на корме у Абдулки, от которого Анисья выучилась не мало татарских слов.
Не доходя до города Сибири (неподалеку от нынешнего Тобольска), вся шайка остановилась и, выйдя на берег, стала держать совет. Большая часть этих татар жила за Сибирью и теперь боялась проходить мимо большого города с награбленным добром.
— Если пойдем среди белого дня, — говорили они, — у нас все отнимут.
На совете решено было пройти потихоньку ночью. А ночи начинались уже темные и пройти можно было свободно. Город Сибирь стоял на крутом берегу Иртыша и по другую сторону был окопан глубокими рвами.
На лодке Мара его три товарища были горожане и потому решено было, что они поплывут последними.
Совет этот происходил верст за двадцать до города, и тут вся флотилия остановилась, но в первую же ночь половина лодок ушла.
Мар страшно ссорился со своими спутниками, а Анисья, слушая брань, нередко спрашивала у Абдулки:
— Да что они бранятся. Что делят?
— Добро делят, да и тебя в том числе, — отвечал Абдулка.
В ту ночь, как ушли последние лодки, дележ между татарами стал происходить не только на словах, но и на деле. Мар и два татарина, вне себя от ярости, бросились с берега, где варилась рыбья похлебка, на лодку и стали разбирать вещи. Скоро брань перешла в драку и засверкали ножи. Не прошло и минуты, как Мар дрался на ножах с самым свирепым татарином, а третий татарин бросился на берег и потащил на лодку Анисью.
— Проклятый басурман! — кричала Анисья, но справиться с Анисьей было не легко, тем более, что Яшка и Феня вцепились ему в ноги, и мешали, а Абдулка защищал Анисью.
Драка на лодке, между тем, кончилась тем, что Мар хватил своего противника так, что тот упал через борт в воду, после чего Мар бросился на выручку Анисьи и, не говоря ни слова, ударил ножом в спину проклятого басурманина.
Крикнув от боли, татарин упал. Упал тоже и Мар, к немалому изумлению Анисьи.
— Абдул, подними, — проговорил он, — у меня в боку рана.
Действительно у него в боку была страшная рана; три татарина, как волки, пожрали друг друга.
Абдул и Анисья зарыли двух покойников, а третьего унесла река.
— Ну, Анисья, — сказал Абдул, — теперь поговорим с тобой, что нам делать. Сам Аллах отдает мне тебя в жены, значит, так и будет.
— Что ты, Абдул, ведь я на десять лет тебя старше, — отвечала Анисья.
— Это уж мое дело, а не твое.
Анисья подумала, что другого выбора ей нет, и согласилась, выговорив условие, что он не будет мешать им молиться на русские иконы.
Абдул был человек кроткий и согласился на требование Анисьи.
Они порешили в город не ехать, а выстроиться на большой зимней дороге и устроить нечто вроде заезжего дома. Деньги у них были, и немаленькие. Лесу было вволю, Абдул тотчас же достал плотников и работа закипела.
Глава IIБратья Строгановы
ихо стало в Лесной деревушке после ухода грабителей, но когда лодки скрылись из виду, то, мало-помалу, из лесу стали выползать и бабы с ребятишками и старики и даже мужики. Выполз тоже и наш дедка Савва с синим рубцом на голове.
— О, Господи! Помилуй нас грешных.
— Батюшки светы! Девчонку-то увели.
— Мамка! Мамка! Где ты?
Слышались в этот день крики. К вечеру, когда потух пожар, все оставшиеся в живых собрались в овины, стоявшие в стороне от деревни, и горю, кажется, не было пределов.
Отдохнув несколько дней, дедка Савва сплел себе из бересты котомку, положил в нее, что нашлось в деревне и, помолившись на все четыре стороны, поклонился в ноги православным христианам и вышел за околицу. С ним вышло несколько человек, пожелавших проводить его.
— Куда же ты пойдешь, дед?
— Куда пойду? А куда глаза глядят и куда ноги дойдут.
— А все же куда?
— Сначала к господам своим на солеварни, а там и дальше.
— Неужто Анисью искать?
— Пойду!
— Ну с Богом! с Богом!..
Пошел старик по знакомой ему дороге к своим бывшим господам, купцам Строгановым. Братья Строгановы были богатые и энергичные люди. Царь Иоанн Грозный призывал к себе двух старших братьев, Якова и Григория, беседовал с ними и одобрил их желание защищать от набегов сибирских инородцев великую Пермь. Он дал им жалованные грамоты на пустые места, лежащие вниз по Каме от земли Пермской до реки Салвы и берега Чусовой до ее вершины; позволил им ставить там крепосцы в защиту от сибирских и ногайских хищников, иметь снаряд огнестрельный, пушкарей и воинов на собственном иждивении, принимать к себе всяких людей вольных и не беглых, самим судить их, независимо от пермских наместников, заводить селения, пашни и соляные варницы, и в течение двадцати лет торговать без пошлины, но с обязательством не разрабатывать руд, а если найдут где-нибудь руду, то давать знать о ней государевым казначеям. Строгановы, довольные царскою милостью, основывали и крепосцы и городки, и привлекали селиться на свои земли бродяг и бездомников, обещая богатые плоды трудолюбивым смельчакам. У них было свое войско и в 1572 году они усмирили бунт черемисов, остяков и башкирцев, и заставили их принести присягу верности государю.
В то время Сибирью владел царь Кучум, плативший сначала дань нашему царю. Но потом он не только сам перестал платить, но и запрещал платить ее своим инородцам, которые постоянно делали набеги на русские поселения.
Так вот к этим самым Строгановым, у которых Савва служил, когда был молод, он и направился теперь.
Усадьба Строгановых была окружена глубоким рвом и высоким частоколом с крепкими дубовыми воротами, а у ворот в шалаше жил сторож. Он впустил старика, как впускал и всех прохожих, не спросив, что ему нужно, и Савва направился прямо к дому, выстроенному из крупного леса и обнесенного с трех сторон открытой галлерейкою с резными балясами. Двор был обнесен тоже частоколом, но уже не таким высоким. На лай собак из дому вышел мужчина и сказал старику, что милостыню подают в людской избе.