[461]. С таким выводом исследователя трудно согласиться. Ведь время вызова Ярослава в степь четко совпадает именно с возвращением Батыя из западного похода. В то же время немаловажны другие выводы Д. Г. Хрусталёва. Во-первых, он отмечает, что «мирные отношения с Северо-Восточной Русью монголы собирались установить по собственной инициативе и на разных уровнях». И во-вторых, «уже при первых контактах суздальских князей с монгольскими ханами они оказались включенными в сложную внутриполитическую игру евразийского масштаба»[462].
Параллельно под 1242 годом Новгородская IV летопись фиксирует поездку в Орду сына Ярослава Всеволодовича Александра: «Иде Александръ къ царю Батыю»; и рязанского князя Олега Ингваревича Красного в Каракорум: «къ Канови иде»[463].
Большинство исследователей полагают, что князь Олег Рязанский был в Орде задержан на десять лет и освобожден только в 1252 году[464]. Основанием для подобного вывода является упоминание в летописных сводах о том, что «того же лета (1252 года. — Ю. С.) пустиша Татарове Олга Рязаньского в свою землю»[465]. Однако других примеров, чтобы монголо-татары или ханы Орды задерживали иноземных правителей более чем на три года, в источниках не встречается. Поэтому здесь, вероятно, мы наблюдаем фиксацию источниками двух разных поездок Олега Ингваревича в ставки монгольских правителей. Причем в данном случае можно предполагать, что рязанский князь получил вызов действительно от монгольского каана — вероятно, Угедея. Надо полагать, что через полтора года он вернулся на Русь, приняв инвеституру из рук верховного правителя степной империи и получив тем самым определенные иммунитетные права как по отношению к владимирскому князю, так и к хану Джучиева Улуса.
Не исключено, что подобный вызов получил и князь Ярослав Владимирский. Но он предпочел оформить вассальные отношения с Батыем, для чего отправил для предварительных переговоров своего сына — Александра.
Так или иначе, известно, что в 1243 году Ярослав Всеволодович, владимирский князь, получает инвеституру из рук Батыя, старейшинство и Киев как столицу Руси. Таким образом, фактическим распорядителем русских земель становится ордынский хан.
В следующем, 1244 году к Батыю едут князья Владимир Константинович Углицкий, Борис Василькович Ростовский и Василий Всеволодович-Ярославский. По мнению Д. Г. Хрусталёва, их на поклон к ордынскому хану направил князь Ярослав как верховный правитель Руси[466]. Однако оговорки летописца о том, что князья «поехаша в Татары к Батыеви про свою отчину» и что хан «расудивъ имъ когождо в свою отчину»[467], могут свидетельствовать скорее об обратном. Князь Ярослав, получив главенство на Руси, по всей видимости, начал властно осуществлять свои полномочия, и в первую очередь в пределах Владимирского княжества, к которому относился Ростовский удел и его части. Именно тогда князья решили также получить ярлыки на свои владения у Батыя, выйдя тем самым из-под юрисдикции владимирского князя. Это могло быть осуществлено только при условии подчинения напрямую более высокому по статусу правителю, которым и был ордынский хан. Это решение представителей ростовского княжеского дома приводит к тому, что во второй половине XIII века, по мнению ряда исследователей, они «превратились в настоящих "служебников" хана»[468].
Тем не менее необходимо признать верным вывод В. В. Каргалова о том, что «полного единодушия в Северо-Восточной Руси по этому вопросу (признание власти Орды. — Ю. С.) не было»[469]. И тем более такого единодушия не наблюдается на всей Руси. В частности, южнорусские князья, и прежде всего крупнейшие политические фигуры — черниговский князь Михаил Всеволодович и галицкий князь Даниил, — не проявляют на протяжении 1242–1245 годов никакой активности в отношениях с завоевателями.
Как отметил В. В. Каргалов, наличие неоднозначной позиции во взаимоотношениях с Ордой «во многом определяло политику великого владимирского князя. Эта политика в первое десятилетие после нашествия Батыя была двойственной». Принципиален здесь факт того, что «большая часть Северо-Восточной Руси была опустошена нашествием и уже не имела сил для открытого сопротивления завоевателям, что делало неизбежным признание, хотя бы формальное, зависимости от золотоордынских ханов». Другим фактором, влиявшим на политику Ярослава, по мнению В. В. Каргалова, было то обстоятельство, «что добровольное признание власти ордынского хана обеспечивало лично великому князю определенные преимущества в борьбе за подчинение своему влиянию других русских князей. В случае же отказа Ярослава Всеволодовича явиться в Орду великокняжеский стол мог при поддержке Батыя перейти к другому, более сговорчивому князю». При этом «существование сильной оппозиции ордынской власти в Северо-Западной Руси и неоднократные обещания западной дипломатией военной помощи против монголо-татар могли пробуждать надежду при определенных условиях противостоять притязаниям завоевателей…». Далее В. В. Каргалов приходит к справедливому выводу: «Все это привело к тому, что великие владимирские князья после формального признания власти золотоордынских ханов пытались выступить против монголо-татарского владычества, и факт признания этой власти еще не означал в действительности установления над страной иноземного ига». Таким образом, вполне закономерно заключение исследователя о том, что «первое десятилетие после нашествия является периодом, когда иноземное иго еще только оформлялось и в стране побеждали силы, поддерживавшие татарское владычество»[470].
Дальнейший этап включения Руси в систему монгольского владычества и государственности следует связать с 1245 годом. Тогда на Русь из Каракорума вернулся Константин Ярославич (сын владимирского князя), а в ставку Батыя отправилась представительная делегация, состоявшая из Ярослава Киевского и Владимирского, его братьев Святослава и Ивана, князей ростовского дома — Владимира Углицкого, Бориса Ростовского и Василия Ярославского. То есть практически все князья Северо-Восточной Руси отправились в степь. Кроме того, именно в 1245 году в Орду был вызван Даниил Романович Галицкий и, по всей вероятности, Михаил Всеволодович Черниговский.
Данные факты свидетельствуют о масштабности событий, и необходимо согласиться с мнением Д. Г. Хрусталёва, который отмечает, что «эта поездка не была рядовой. Завершался некий этап переговорного процесса, в который был включен весь административный аппарат как Владимиро-Суздальской Руси, так и Монгольской империи»[471].
Можно предполагать, что вызов всех князей в ставку Батыя был связан с каким-либо общерусским (или общеимперским) мероприятием. Показательно, что именно к этому времени автор «Повести об убиении Михаила Черниговского» и Плано Карпини относят перепись населения на Руси. Причем, если упоминание об этом событии у папского легата явно относится к южнорусским княжествам, то в «Повести…» указание на него носит общерусский характер («а мало от тех изоставахуся (бежавших от татарского вторжения. — Ю. С.), тех же… осадиша в градех, и исчетоша а в число, и начата на них дань имати татарове»)[472]. Традиционно вслед за Б. Д. Грековым и А. Н. Насоновым данная перепись связывается только с южнорусскими княжествами[473]. Но если принять, что перепись 1245 года была общерусской, то именно к 1245 году необходимо отнести установление основных атрибутов зависимости Руси от Орды — получение ярлыка на княжение у хана и регулирование налоговых выплат (дани, «выхода»).
При этом ордынские властители хотели видеть русскую знать в составе элиты своего государства. Об этом свидетельствует соответствие в русской письменной традиции титулов русской и ордынской аристократии[474], да и слова Плано Карпини, который утверждает, что во время приемов и заседаний в ханском шатре ему и великому князю Владимирскому Ярославу монголы «всегда давали высшее место»[475].
В то же время пребывание в Орде князей-лидеров — Ярослава Владимирского, Михаила Черниговского и Даниила Галицкого — завершилось по-разному. Если галицкому князю удалось избежать языческого обряда очищения огнем и получить ярлык на княжение, оформив тем самым вассальные отношения с Сараем, то Михаил Всеволодович был казнен[476]. За этой казнью последовало резкое включение распавшегося на уделы Черниговского княжества в сферу ордынской государственности.
Ярослав Всеволодович был отправлен Батыем в Каракорум, где участвовал в курултае, на котором кааном был провозглашен сын Угедея Гуюк. У последнего были устойчивые противоречия с Бату-ханом. Однако до открытой вражды дело пока не дошло. Именно с этим конфликтом в историографии связывают смерть Ярослава по пути из Монголии (умер, «ида от Кановичъ»). В частности, А. Н. Насонов предполагал, что его отравили именно как сторонника хана Батыя[477]. Об отравлении свидетельствует папский легат Плано Карпини, отмечая, что Ярослава отравила «ханьша», чтобы «свободнее и окончательнее завладеть его землею»[478].
Таким образом, князь, одним из первых оформивший вассальные отношения с Ордой и Монгольской империей, дважды ездил в ставку завоевателей, потратив на это около 25 процентов от времени княжения на владимирском столе (18 лет) и чуть более 3,5 процента от лет жизни. Во временном выражении это