[79] — и имела реальное право (в отличие от «царской» византийской) распоряжаться русскими землями и судьбами русских князей.
Показательно при этом, что в русской летописной традиции было не принято называть ордынских правителей «преставившимися»: «оумре царь Беркалий» (Суздальская летопись)[80]; «умре царь Озбякъ» (Симеоновская летопись)[81]; «Тое же зимы оумре царь Батый» («Рогожский летописец»)[82]; «оумре Токта царь» («Рогожский летописец»)[83]; «И умре царь Беркай» (Тверская летопись)[84].
Вероятно, это напрямую связано с тем, что «преставиться» значит «предстать пред Богом» (церковь молилась, чтобы «душа преставившегося взошла на святую гору небесного Синая, удостоилась лицезрения Божия, достигла обетованного ей блаженства»[85]). Ордынские ханы-язычники, а после 1313 года — мусульмане не могли, по мнению русских книжников, войти в царство Божие. Поэтому кончина для них — это смерть, то есть путь в Царствие Небесное для них закрыт.
Сообщения о смерти ордынских ханов ни в одном из русских источников никогда не содержали подробностей смерти и погребения: точной даты и времени кончины, имен присутствующих на похоронах, места погребения; но во многих случаях называется имя преемника (который зачастую имел непосредственное отношение к гибели хана): «Въ лето 6756 (1248). Тое зимы оумре царь Батый и по немъ седе на царстве [Сар] такъ сынъ его»[86] («Рогожский летописец»); «Вълето 6762 (1259). Царь Оулавчиа оумре, а Кутлубеи седе на царстве»[87] («Рогожский летописец»); «(1313) Понеже тогда Тохта царь умре, а новый царь Озбякъ селъ на царстве и обесерменился»[88] (Симеоновская летопись); «В лето 6849 (1341)… Тое же осени умре царь Озбякъ, а на зиму Жданибек оуби два брата Тинибека и Хыдырбека, а самъ седе на царстве»[89] («Рогожский летописец»); «(1357) Того же лета Бердибекъ царь въ орде седе на царстве, а отца своего убилъ и братью свою побилъ»[90] (Симеоновская летопись) и т. д.
Таким образом, сообщения о смерти ордынских правителей для «Рогожского летописца» не являются «некрологами» в подлинном смысле этого слова (торжественными записями в память о почившем), а информационными сводками, уточняющими, когда и при каких обстоятельствах произошла смена власти.
Московский летописный свод конца XV века называет умершего татарского хана Джанибека добрым: «В лето 6865 (1357)… а в Орде тога замятия бысть велика, умре бо добрый Чжанибек»[91]. Однако можно допустить, что под словом «добрый» летописец мог подразумевать «толстый», «дородный». В таком случае вряд ли эту запись можно назвать хвалебной.
Необходимо отметить, что в отношении ордынских ханов русские летописцы никогда не позволяли себе создавать антинекрологи. Сообщения о смерти ордынских ханов, как отмечалось выше, — это информационные сводки: когда произошла смена власти, при каких обстоятельствах — не более. Так, Тверская летопись сообщает: «Въ лето 6774. И умре царь Беркай, и Руси ослаба бысть отъ насильа бесермёнска»[92]. Оценки заменены фактами. Такое осторожное отношение к ордынским правителям связано с признанием легитимности власти Орды по отношению к русским землям в XIII–XV веках. Тем не менее в летописях идет четкое разделение на «свой русский православный мир» с устоявшимися (в том числе и некрологическими) традициями и ордынский мир, признаваемый, но чуждый, соседний.
Таким образом, сообщения о смерти ордынских ханов занимают особое место в ряду некрологических записей в летописных памятниках. Будучи признанными верховными правителями православной Руси — «царями», занимая четко определенное место в политической картине мира, они не могли не оказаться на страницах летописей. Однако, являясь язычниками или мусульманами, восточные ханы не могли быть включены в ментальную картину мира как положительные примеры. Негативная же их оценка вступала в различного рода противоречия в картине мира: сакральные (почему наблюдается подчинение заведомо неправедным «царям»?) и политические (нелояльность к правителю может вызвать гнев — как собственного князя, так и хана).
Находившиеся в зависимости от Орды и постоянно с ней контактирующие русские княжества жизненно были заинтересованы в информации о том, что происходило у соседей, по каким правилам политической этики они играют. Хладнокровная расправа нового претендента на власть со своими родственниками не предвещала «теплых» отношений и с русскими князьями и ожесточала нравы самих князей. Именно поэтому фиксация кончины ордынских правителей не оказывается некрологом в прямом понимании его как посмертной записи, посвященной почившему[93].
Несмотря на тесные контакты с иностранными государствами, политические и родственные связи, ситуацию внешней зависимости, период раздробленности внутри русских земель, иностранные правители никогда не ставились на страницах летописей на одну ступень с русскими князьями. Даже в период существования отдельных самостоятельных княжеств сохранялось общественное единство русского мира[94].
4. Понятия «честь» и «жалование» в русской письменной традиции как отражение характера взаимоотношений Руси и Орды в XIII и XIV веках
Оформление зависимости русских княжеств по отношению к Орде не могло не вызвать определенные оценочные характеристики. Мы попытаемся проследить процесс изменения смыслового восприятия русско-ордынских взаимосвязей на протяжении XIII–ХIV веков, опираясь на терминологию, встречающуюся в источниках.
Коренными понятиями в нашем анализе будут честь и жалование.
Как показывает изучение источников, в XIII столетии при определении характера отношений русских князей и ордынских ханов ключевым является слово «честь». В частности, Лаврентьевская летопись, основой которой послужил свод 1305 года великого князя Михаила Ярославича Тверского[95], содержащая в основном владимирское летописание, отмечает начиная с 1243 года, что русские князья возвращаются из Орды с честью: «Батый же почти Ярослава великого честью и мужи его и отпусти и рече ему: Ярославе буди ты старей всех князей в Русском языце. Ярослав же възвратися в свою землю с великою честью»[96]; под 1244 годом: «Князь Володимеръ Костянтинович, Борис Василькович, Василий Всеволодич и с своими мужи поехаша в Тата [ры] к Батыеви про свою отчину. Батый же почтивъ я честью достойною я расудивъ имъ когождо в свою отчину и приехаша с честью на свою землю»[97]; под 1245 годом: «Князь Костянтинъ Ярославичъ приеха ис Татар от Кановичь къ отцю своему с честью»[98]; под 1246 годом: «Сартак же почтивъ князя Бориса отпусти я в своя си»[99]; под 1247 годом: «Поеха Андреи князь Ярославич в Татары к Батыеви и Александр князь поеха по брате же к Батыеви. Батый же почтивъ ю и посла я г Каневиче»[100]; под 1249 годом: «Поеха князь Глебъ Василкович в Татары к Сартаку. Сартак же почтивъ и отпусти и в свою отчину»[101]; под 1250 годом: «Поеха князь Борисъ к Сартаку. Сартак же почтивъ отпусти и в свою отчину»[102]; под 1252 годом: «Идее Александр князь Новгородскый Ярославич в Татары и отпустиша и с честью великою давшее ему старейшиньство во всей братьи его»[103]; под 1256 годом: «Поехаша князи на Городець да в Новгородъ. Князь же Борисъ поеха в Татары, а Александр князь послалъ дары. Борисъ же бывъ Оулавчия дары давъ и приеха в свою отчину с честью»[104].
Как мы знаем, из-за механического повреждения в Лаврентьевской летописи не сохранился текст за 1263–1283 годы. Восстановить сведения этих лет позволяют данные Симеоновской летописи. В ней под 1276 годом отмечается: «Царь же почтивъ добре князей Русскыхъ и похваливъ велми и одаривъ, отпусти въ свояси съ многою честью, кождо въ свою отчину»[105]. Ордынскую честь подчеркивает и автор «Жития Александра Невского»[106]. Принятие от хана чести фиксирует и Галицко-Волынское летописание. Правда, с точки зрения южнорусского книжника, как мы уже знаем, «злее зла честь татарская».
Как бы то ни было, и для северо-восточной и юго-западной книжной традиции, несмотря на диаметрально противоположные оценки данного явления, характер подчинения русских князей ордынским ханам определяется в XIII столетии словом «честь».
В XIV веке происходит замена понятия «честь» словом «пожалование».
К сожалению, наиболее ранняя летопись конца XIV — начала XV века — Троицкая — сгорела в пожаре 1812 года. Однако восстановить сведения летописи можно по данным Симеоновской летописи и «Рогожского летописца».
Симеоновская летопись конца XV века сохранилась в единственном полном списке XVI века. До 1391 года она близка к Троицкой летописи и вместе с «Рогожским летописцем», по мнению ряда исследователей, содержит Тверскую редакцию общерусского свода конца XIV или начала XV века — протографа летописи Троицкой