[417]. Вероятно, сведения об Орде и русско-ордынских отношениях на рубеже 1270–1280-х гг. выпали из поля зрения летописцев.
Тем не менее, показательно, что с 1291 г. наблюдается регулярная фиксация смерти ордынского хана с обязательным упоминанием преемника. До этого времени отмечается смерть важных для русских княжеств ханов. К примеру, Батыя (не точно) — завоеватель, Улагчи — при нем проведена перепись, Берке — представитель иной веры — мусульманин. Регулярность фиксации смерти ордынского «царя» прослеживается и в 1360–1380-е гг. — период «великой замятни», когда русские летописи скрупулёзно фиксируют смену хана за ханом, время его правления (с точностью до дней), судьбу его преемника. При этом с 1363 г. смерть сарайских ханов не фиксируется — появляются записи о смерти ханов Мамаевой Орды, а затем и о смерти самого Мамая. Данный факт свидетельствует о переориентировании русских князей на крымское правительство могущественного временщика.
С 1412 г. регулярные записи о смерти ханов прекращаются. Отмечается лишь гибель Ахмата после его поражения на Угре в 1480 г.[418]. Надо полагать, что для русских летописцев с этого времени (1410-х гг.) смерть хана перестала быть актуальной, а её фиксация особенно важной. В таком случае напрашивается предположение, что с 1410-х гг. ханы перестают восприниматься в летописной традиции как верховные правители русских княжеств. Указанное наблюдение чётко соотносится и с особенностями монетной чеканки в данный период: к 1410-м гг. Москва начинает чеканить монеты с обеими русскими сторонами. А с окончанием правления Токтамыша в Орде Василий I перестает помещать на монетах знаки зависимости (в частности — имя хана)[419]. Позже, после возобновления Василием I в 1412 гг. вассальных отношений Руси и Орды, начинается чеканка монет с нечитаемыми подражаниями. Как отмечал Г.А. Федоров-Давыдов, помещение нечитаемых подражаний было политической акцией, такой же, как и помещение имени хана «только на более низком уровне»[420]. Оно выражало общую зависимость княжества от Орды, а не от конкретного, занимающего в данный момент престол, хана. Но, уже к середине 1420-х гг. в Московском княжестве вновь появляются монеты с обеими русскими сторонами. На русских монетах более никогда не появляются ни имена ханов, ни нечитаемые подражания[421].
Показательно, что в Новгородской I летописи за весь период ордынского владычества отмечена только смерть Узбека. Этот факт свидетельствует, с одной стороны о неважности для Новгорода событий, связанных с Ордой и не вовлеченности Новгородской земли в ордынскую государственную систему и политическое поле[422]. С другой стороны, упоминание хана Узбека в новгородском летописании подчеркивает значимость личности хана, жизнь, деятельность и, главное, смерть которого оказывается важной и достойной упоминания в летописном памятнике.
Таким образом, регулярность записей о кончине ордынских правителей свидетельствует об их особом положении в череде упоминаемых в летописных памятниках персонах. Обуславливается это тем фактом, что ордынская власть признавалась более высокой по статусу — «царской»[423] — и имела реальное право (в отличие от «царской» византийской) распоряжаться русскими землями и судьбами русских князей.
Показательно при этом, что в русской летописной традиции было не принято называть ордынских правителей «преставившимися»: «оумре царь Беркалий» (Суздальская летопись)[424]; «умре царь Озбякъ» (Симеоновская летопись)[425]; «Тое же зимы оумре царь Батыи» (Рогожский летописец)[426]; «оумре Токта царь» (Рогожский летописец)[427]; «И умре царь Беркай» (Тверская летопись)[428].
Вероятно, это напрямую связано с тем, что «преставиться» значит предстать пред Богом (церковь молилась, чтобы «душа преставившегося взошла на святую гору небесного Синая, удостоилась лицезрения Божия, достигла обетованного ей блаженства»[429]). Ордынские ханы-язычники, а после 1312 г. — мусульмане, не могли, по мнению русских книжников, войти в царство Божие. Поэтому кончина для них — это смерть, т. е. путь в Царствие Небесное для них закрыт.
Сообщения о смерти ордынских ханов ни в одном из русских источников никогда не содержали подробностей смерти и погребения: точной даты и времени кончины, имен присутствующих на похоронах, места погребения; но во многих случаях называется имя приемника (который зачастую имел непосредственное отношение к гибели хана): «Въ лѣто 6756 (1248) Тое зимы оумре царь Батыи и по немъ сѣде на царствѣ [Сар]такъ сынъ его»[430] (Рогожский летописец); «Въ лѣто 6767 (1259) Царь Оулавчиа оумре, а Кутлубеи сѣде на царствѣ»[431] (Рогожский летописец); «(1313) Понеже тогда Тохта царь умре, а новыи царь Озбякъ сѣлъ на царствѣ и обесерменился»[432] (Симеоновская летопись); «В лѣто 6849 (1341)… Тоѣ же осени умре царь Озбякъ, а на зиму Жданибѣк оуби два брата Тинибѣка и Хыдырбѣка, а самъ сѣдѣ на царствѣ»[433] (Рогожский летописец); «(1357). Того же лѣта Бердибѣкъ царь въ ордѣ сѣде на царствѣ, а отца своего убилъ и братью свою побилъ»[434] (Симеоновская летопись) и т. д.
Таким образом, сообщения о смерти ордынских правителей для Рогожского летописца не являются «некрологами» в подлинном смысле этого слова (торжественными записями в память о почившем). Они представляют собой информационные сводки, которые уточняют, когда и при каких обстоятельствах произошла смена власти.
Московский летописный свод конца XV в. называет умершего татарского хана Джанибека добрым: «В лѣто 6865 (1357)… а в Ордѣ тога замятня бысть велика, умре бо добрый Чжанибѣк»[435]. Эта запись оказывается в какой-то степени хвалебной, что по отношению к ордынским правителям больше не встречается.
Необходимо отметить, что в отношении ордынских ханов русские летописцы никогда не позволяли себе создавать антинекрологи. Сообщения о смерти ордынских ханов, как отмечалось выше, — это информационные сводки: когда произошла смена власти, при каких обстоятельствах — не более. Так Тверская летопись сообщает: «Въ лѣто 6774. И умре царь Беркай, и Руси ослаба бысть отъ насильа бесерменска»[436]. Оценки заменены фактами. Такое осторожное отношение к ордынским правителям связано с признанием легитимности власти Орды по отношению к русским землям в XIII–XV вв. Тем не менее, в летописях идет четкое разделение на «свой русский православный мир» с устоявшимися (в том числе и некрологическими) традициями и ордынский мир, признаваемый, но чуждый, соседний.
Таким образом, сообщения о смерти ордынских ханов занимают особое место в ряду некрологических записей в летописных памятниках. Будучи признанными верховными правителями православной Руси — «царями», занимая чётко определённое место в политической картине мира, они должны были оказаться на страницах летописей. Собственно, до первой четверти XV в. в различных летописных памятниках мы наблюдаем регулярную запись о кончине ордынских правителей. Однако, являлись язычниками или мусульманами, восточные ханы не могли быть включены в ментальную картину мира как положительные примеры. Негативная же их оценка вступала в различного рода противоречия в картине мира: сакральные — почему наблюдается подчинение заведомо не праведным «царям»; политические — не лояльность к правителю может вызвать его гнев (как собственного князя, так и хана).
Находившиеся в зависимости от Орды и постоянно с ней контактирующие русские княжества жизненно были заинтересованы в информации о том, что происходило у соседей, по каким правилам политической этики они играют. Хладнокровная расправа нового претендента на власть со своими родственниками, не предвещала «теплых» отношений и с русскими князьями и ожесточала нравы самих князей.
Именно потому фиксация кончины ордынских правителей не оказывается некрологом в прямом понимании его как посмертной записи, посвященной почившему[437].
Несмотря на тесные контакты с иностранными государствами, политические и родственные связи, ситуацию внешней зависимости, период раздробленности внутри русских земель, иностранные правители никогда не ставились на страницах летописей на одну ступень с русскими князьями. Даже в период существования отдельных самостоятельных княжеств сохранялось общественное единство русского мира[438].
§ 4. Социально-политическая организация Улуса Джучи в XIII–XV вв.
«Сын благородного отца,
Не возьму я себе бойца,
Если мне свое племя-род
Этот воин не назовет»
Свидетельства источников, как правило, сохраняют информацию о наиболее значимых персонах, лидерах своего времени, определяющих политическое, экономическое, культурное развитие стран, государств и народов — то есть, об элите. Показательно в этом плане суждение Фернана Броделя о том, что всякое общество определенного размера имеет свои страты и «не существует общества без каркаса, без структуры»[439]. Причем на вершине этого каркаса, этой структуры мы «видим… горстку привилегированных. Обычно к этой крохотной группе стекается все: им принадлежит власть, богатство, значительная доля прибавочного продукта; за ними — право управлять, руководить, направлять, принимать решения…»[440]. Немаловажным является вывод автора о том, что «Иерархический порядок никогда не бывает простым, любое общество — это разнообразие, множественность»[441].
Здесь необходимо отметить, что к элите в общетеоретическом смысле принято относить меньшинство, на законных или незаконных основаниях сконцентрировавшее в своих руках власть, богатство и привилегии[442]. Социологическое определение рассматриваемого сообщества представлено следующим образом: ЭЛИТА (от фр. elite — лучшее, отборное) — это социальный слой, обладающий таким положением в обществе и такими качествами, которые позволяют ему управлять обществом, либо оказывать существенное воздействие на процесс управления им, влиять (позитивно или негативно) на ценностные ориентации и поведенческие стереотипы в обществе и, в конечном счете, более активно и эффективно, чем все другие слои, участвовать в формировании тенденций развития общества, возникновении и разрешении социальных конфликтов, одновременно обладая гораздо большим, чем другие группы, суверенитетом в формировании собственного положения, в выборе своей групповой ориентации по основным общественным проблемам[443].
Представление об элите сосредотачивается, главным образом, на проблематике социального продвижения (публичная, политическая, государственная или управленческая карьера) и оценках достижения — эффективности, качестве действий в той или иной сфере[444]. Соединение, сочетание указанных выше вопросов складывается в представления о политической роли элиты, культурных ценностях, функциональных требованиях и правах на общественно-политическое представительство (в данном случае — авторитетность)[445].
Именно эти три признака — власть, богатство и престиж — предлагаются в современной медиевистике, в том числе применительно к русским княжествам, для определения элиты как социальной категории средневековых обществ. В частности П.С. Стефанович выделяет в древнерусском обществе элиту согласно следующим критериям: 1) преимущественный доступ к публичной власти и господство в частноправовом порядке, 2) концентрация имуществ и богатств (капитала), 3) обладание социальным авторитетом (престижем)[446].
Данные критерии не противоречат классические концепции элит, которые основаны на социальном анализе политических процессов. В частности, В. Парето, давая широкое определение элиты, отмечает, что в неё входит небольшое число индивидов, каждый из которых преуспел в своей области деятельности и достиг высшего эшелона профессиональной иерархии[447]. При этом итальянский исследователь сужает понятие правящей элиты: «мы имеем две страты населения, а именно: 1) низшая страта, неэлита, относительно которой мы пока не выясняем, какую роль она может играть в управлении; 2) высшая страта, элита, делящаяся на две части: а правящая элита; 3) неуправляющая элита»[448].
Согласно В. Парето общества отличаются природой элит, в особенности правящих элит. А характер и стиль их политики формируется благодаря воздействию врожденных и неизменных психологических установок, влияющих на стиль управления. Выделение двух основных средств управления — силы и хитрости — это парафраз известного противопоставления Макиавелли львов и лис[449].
Весьма показательна для нашей темы теория циркуляции элит, предложенная В. Парето. Согласно итальянскому исследователю главной движущей силой циркуляции элит, приводящим к политическим и социальным изменениям, являются дисфункции и ошибки управления, имманентно связанные с внутренними особенностями находящейся у власти элиты. Кроме того, циклы циркуляции элит соотносятся с экономическими циклами роста/экспансии и стагнации/упадка, а также с циклами централизации и децентрализации[450].
При этом немаловажное место занимает жизнь и смерть правящего меньшинства: «история обществ есть большей частью история преемственности аристократий». Причины же гибели элит следующие: 1) многие аристократии, будучи военными аристократиями, истреблены на полях сражений; 2) через несколько поколений аристократии теряют жизнеспособность или способность пользоваться силой — внуки и правнуки тех, кто завоевывал власть, с рождения пользуются своими привилегиями и теряют способность к поступкам, которых требует общество[451].
Таки образом, согласно В. Парето, циркуляция или смена элит — закономерный политический и социальный процесс.
Более политизированный вариант теории элит предложил Г. Моска. Главной характеристикой политической элиты, по его мнению, является формула правления — идея, с помощью которой правящее меньшинство оправдывает свою власть и старается убедить большинство в её легитимности. Изменение баланса политических сил в обществе приводит к утрате господствующего положения элитой: «правящие классы неизбежно приходят в упадок, если перестают совершенствовать те способности, с помощью которых пришли к власти, когда не могут более выполнять привычные для них социальные функции, а их таланты и служба утрачивают в обществе свою значимость»[452].
Другой исследователь Р. Михельс рассматривал в качестве основы выделения элит управленческий подход — в любой организации наблюдается тенденция к концентрации власти в небольшой группе людей, способных доминировать, организовывать деятельность и принимать решения в противовес остальным членам организации, зачастую совершенно пассивным[453].
Отмеченные теоретические подходы современный российский исследователь А.В. Дука относит к типу анализа элит как функциональных групп («совокупность персон, занимающих стратегические позиции в обществе или в его какой-нибудь подсистеме, позволяющим им принимать решения, в том числе по поводу распределения и потребления общественных благ»)[454]. Кроме того, автор выделяет изучение элит как социального слоя, где основными категориями анализа являются стиль и образ жизни, символическое поведение, коллективные репрезентации и культурные демаркации[455]. А также исследование элит как специфического института общества, выступающего, при определенных условиях, как основной или институциализирующий, что связано с представлениями об интегрирующей и стабилизирующей функции института[456].
В современной политической науке, по словам О.В. Гаман-Голутвиной, преобладает функциональный подход, согласно которому элита есть категория лиц, осуществляющих управление обществом[457].
Таким образом, для рассматриваемого периода элиту необходимо определять как социальную категорию (слой), функциональным признаком которой будет отношение к управлению обществом или его части, позволяющим распределять и потреблять общественные блага, обладающим авторитетом/престижем для реализации прав на общественно-политическое представительство.
2.4.1. Структура элиты Улуса Джучи в XIII–XV вв.
Необходимо отметить, что социальная стратификация ордынского государства и ее эволюция в XIII–XV вв. достаточно подробно рассмотрены в монографии Г.А. Федорова-Давыдова «Общественный строй Золотой Орды»[458]. Однако принципы формирования и существования отдельного слоя Джучиева Улуса, выделяемого по его отношению к управлению обществом, не выявлялись и не анализировались. Вполне закономерно, в этой связи, что для более четкого представления о структуре элиты Орды и её деятельности необходимо выделить и проследить функции правящих групп по отдельности и элиты Джучиева Улуса в целом. В данном случае функциональный подход, который ранее к представителям ордынской элиты не применялся, позволит уточнить границы рассматриваемого слоя, выявить систему взаимоотношений внутри группы и особенности взаимодействия с внешним миром.
Целью данного раздела работы является попытка выяснения принципов формирования и существования элиты Орды, системы взаимоотношений отдельных членов и групп, составлявших элиту, функции элиты в XIII — первой трети XV вв., а также степени влияния данных процессов на политическое, социально-экономическое, внутри- и внешнеполитическое развитие Джучиева Улуса. Хронологические рамки определяются началом 40-х гг. XIII — первой третью XV вв. — время фактического существования Золотой Орды как государства. Именно после похода на Европу Джучиев Улус принял максимальные географические границы. Политически с этого времени он представляет собой значительную единицу, стоящую на грани фактической самостоятельности. Начавшийся же процесс распада государства в 1420–1430 гг. привел к нарушению характерных для Орды черт развития и прекращению существования Джучиева Улуса как политического и государственного образования.
Социальная стратификация Джучиева Улуса выглядела следующим образом. Во главе всех Чингизидов в XIII в. выступал каган (каан). За ним в иерархической системе следовал хан — глава какой-либо основной чингизидской ветви, потомков Угедея, Хулагу, Джучи, Джагатая. Следующую ступень занимали царевичи-чингизиды. Далее следовали нойоны (беки, эмиры) — по мнению Г.А. Федорова-Давыдова, в XIII–XIV вв., представители аристократии, обычно не связанные кровным родством с Чингизидами. «Это были либо главы родов, находившиеся в вассальной зависимости вместе со своим родом, т. е. потомки старой дочингизовской аристократии, не порвавшей еще связей со своим родом или племенем…, либо назначенные ханом военачальники, получившие за военную службу удел-улус, в который часто входили разные и чуждые самому военачальнику племена, либо, наконец, служилый слой аристократии при дворе хана или каана» Слой, который можно сопоставить со служилым дворянством составляли нукеры («верный слуга», «друг», дружинник), которые обычно являлись выходцами из аристократического рода, пришедшего в упадок[459]. Социальную систему замыкали массы кочевых и оседлых трудящихся.
Перед нами выстраивается довольно сложная иерархическая система, основой которой изначально была социально-потестарная общность гетерогенного характера, аристократией которой являлся правящий род. Термины иргэн и улус обозначали крупные этносоциальные объединения, причем акцент делался на людях. Принадлежность к данной общности изначально закреплялась в генеалогии[460].
Именно поэтому немаловажный стороной общественной системы Джучиева улуса является его родоплеменная, клановая дифференциация[461]. В данном случае можно согласиться с мнением Д.М. Исхакова и И.Л. Измайлова о том, что «вся внутренняя политика в Золотой Орде вращалась вокруг двух основных элементов политической власти — дома Чингизидов и кланово-племенной организации с ядром в виде конфедерации четырех «правящих племен»»[462]. Однако для поставленной в данной работе цели (выявление закономерностей функционирования элиты) кланово-племенной маркер будет представлять только один аспект формирования рассматриваемого слоя.
Дело в том, что ордынское общество по сравнению с Монгольской империей эпохи завоеваний представляет собой более сложный социальный организм, фактически — государственное образование. В Джучиевом Улусе мы уже наблюдаем расчлененность этнического и потестарного сознания, тогда как раннее было характерно его совмещение[463].
Кроме того, этническая группа определяется иным набором признаков (происхождение, язык, культура, территория проживания, самосознание и др.). Тогда как, социальная группа, в данном случае элита, представляет собой объединение людей, имеющих общий значимый социальный признак, основанный на их участии в деятельности, связанной системой отношений, которые регулируются формальными или неформальными социальными институтами.
Именно поэтому не стоит смешивать социальную (социально-политическую) и этническую (этнополитическую) системы отношений — это две различные грани в данном случае политической жизни ордынского общества. В каких-то моментах они пересекаются (к примеру, в кровнородственном влиянии на социальный статус отдельного представителя элиты); в каких-то — они диаметрально противоположны. В связи с этим клановая структура ордынского общества нами подробно не рассматривается[464].
Социально-политическая иерархия Орды в данное время нашла отражение и в системе титулований представителей аристократии. Главой государства являлся каган (хан ханов)[465]. Он выдавал ярлыки на владения региональным ханам и в 1240-х — 1250-х гг. ряду русских князей. Во главе — Джучиева улуса», одного из региональных владений, стоял хан[466] (к 1270-м гг. он стал фактически независимым правителем и возглавил социальную структуру, заняв место кагана). За ним следовали «царевичи» Чингизиды — потенциальные претенденты на трон[467]. В военном плане они, как правило, являлись командующими 10-ти тысяч воинов — темниками и возглавляли соответствующие улусы (тумены или тьмы — число жителей и территории, способные мобилизовать или содержать десятитысячный корпус). Далее шли Еке нойоны (XIII в.) или Старейшие (Великие) эмиры (XIV в.) — темники не чингизиды[468]. Об этом наглядно свидетельствуют данные русских источников. К примеру, в Московском летописном своде конца XV в. при описании карательной экспедиции, посланной ханом Узбеком зимой 1327–1328 гг. на Тверь для подавления вспыхнувшего там восстания, «темники» и «великие князья» прямо отождествлены между собой: «Того же лета (1327 г. — Ю.С.) поиде великий князь Иван Данилович во Орду, а на зиму прииде из Орды на Русь, а с ним пять темников, великих князей»[469]. Статус ордынских «царевичей» и «великих князей» фактически сопоставлен между собой в послании Российского духовенства Углицкому князю Дмитрию Юрьевичу от 29-го декабря 1447 года: «Не те же ли пак царевичи и великие князи у сего царя Седи-Яхмата, которые тогда и у того царя (Улуг-Мухаммеда — Ю.С.) были да тоже дело делали?». То есть, царевичи поставлены на первое место в сравнении с великими князьям, но статус и тех и других обозначении ниже царского/ханского с фактически одинаковыми правами и обязанностями[470].
Ниже них числились нойоны (XIII в.) или эмиры (XIV в.) — тысячники[471]. В данную систему иерархии были включены и представители национальной (русской, половецкой, болгарской, армянской и др.) аристократии завоеванных монголо-татарами земель[472] (см. рис. № 1).
Стрелки на схеме указывают на соотношение социального статуса русской и ордынской аристократии. Высшую ступень в иерархической лестнице занимает глава Монгольской империи каан. За ним следует глава улуса Джучи — хан. На следующей ступени располагаются владетели, которые получают свои привилегии от хана: царевичи чингизиды, эке нойоны, русские великие князья (при этом царевичи занимают промежуточное положение: являясь темниками, они, в то же время, имеют право занять ханский престол (нечингизиды лишены такой возможности)). Русские великие князья и эке нойоны имеют равный социально-политический статус. Нижнюю ступень занимают нойоны и русские удельные князья. По своему социальному статусу они равны между собой.
Особенностью источниковой базы истории Джучиева Улуса является отсутствие собственно ордынских летописных произведений. Происходящими непосредственно из среды ордынского общества источниками являются ярлыки ордынских ханов и татарский народный эпос «Идегей». В то же время, политическая, экономическая и культурная жизнь страны нашла отражение в хрониках других стран (русских летописях, восточных (арабских, персидских, армянских, грузинских) хрониках, записках западноевропейских путешественников т. д.). Необходимо отметить, что в анналы соседних стран попадали события, связанные, в первую очередь, с деятельностью высшего слоя (слоев) общества. То есть, мы можем на основе имеющихся в нашем распоряжении источников составить представление исключительно об элите Улуса Джучи.
2.4.2. Правящий род Джучиева Улуса
К высшему слою элиты Орды относились прямые потомки Чингиз-хана. Прежде всего, они составляли правящую верхушку аристократии. При этом чингизиды могли претендовать на ханский престол[473]. Представители других родов и кланов были лишены возможности стать главой государства.
Основа такого положения была заложена Чингиз-ханом. При этом, как полагает В.В. Трепавлов, в политической традиции кочевников Великой Степи власть монарха и его рода была тесно связана с представлениями о сакральном характере главенства в государстве. В качестве одной из иллюстраций ученым приводится надпись на печати каана Гуюка, поставленной на послании папе Иннокентию IV (1246 г.): «Силою вечного Неба беспредельной великой Монгольской державы хана ярлык». В.В. Трепавлов отмечает также, что «представление о сфере управления и власти только Чингизидской ветви тайджиутского рода борджигинов отразилось на особенностях престолонаследия. Родовой принцип передачи трона был ведущим в улусных ханствах, что… традиционно для политических образований Великой Степи»[474].
Данное положение отразилось в Билике (в отличие от Ясы — письменного права Монгольской империи — высказывания Чингиз-хана и его потомков, приравненные к правовым нормам). В частности, отмечалось: «После нас члены нашего уруга (рода) оденутся в затканные золотом одежды и будут вкушать вкусные и жирные яства, будут садиться на красивых коней и обнимать прекрасноликих жен»[475].
Сила традиции и правовые нормы удерживали таковое положение дел на протяжении всего существования ордынского государства. Например, «Аноним Искандера», повествуя о восшествии в 1411 г. на престол Орды Тимур-хана и об его противостоянии Идегею, отмечает, что у ордынцев «всегда было стремление к проявлению державы потомков Чингиз-хана»[476]. Эта приверженность ярко иллюстрируется словами эпоса «Идегей». В «Песне тринадцатой» от имени Токтамыша говорится:
«От Чингиза веду я свой род.
Пусть Идегей на престол взойдет,
Голову мне велит отрубить,
Но ему никогда не быть
Падишахом, чей предок Чингиз».
Точно такое же положение наследования власти родом закрепилась и за отдельными частями Джучиева Улуса. Например, правое крыло Ак-Орда (Белая Орда) наследовалось родом Бату, а левое крыло Кок-Орда (Синяя Орда) находилась во владении потомков Орды-Ичена, старшего брата Бату[477].
По тому же родовому принципу происходило наследование улуса Шейбана[478].
При этом потомки Джучи не могли претендовать на высшие государственные должности в других улусах (во владениях потомков Чагатая, Угедея и Тулуя).
По праву рождения потомки Джучи также получали первоочередное право на высшие государственные должности. В частности, на протяжении XIII в. должность «главы войска» занимали чингизиды. По данным персидских авторов, при Бату и Берке на указанную должность был назначен правнук Джучи Ногай (Иса-Ногай)[479]. После гибели последнего его место занял сын великого хана Токты Иксар (Ильбасар), который исполнял обязанности «командующего войсками» до своей смерти (июнь 1309 — май 1310 гг.)[480].
Столь же непререкаемое первоочередное право чингизиды имели на выделение улусных владений. Наиболее ярко это прослеживается на примере разделения вновь завоеванных кыпчакских степей после возвращения армий Бату из похода на Западную Европу в 1242–1243 гг. Улусы получили все братья джучиды, а также их взрослые сыновья. Достоверно известно, что уделы получили: Бату (междуречье Волги и Яика[481]); Берке (на Северном Кавказе, а затем в — левобережье Волги[482]); Шейбан (междуречье Эмбы и Сыр-Дарьи, с севера ограничен бассейном рек Иргиз, Савук, Орь, Илек и Уралом, с юга — северным побережьем Аральского моря[483]); Орду-Ичен, Удур, Тука-Тимур, Шингкур, Сингкум (составили левое крыло Джучиева Улуса — Кок Орду (Синюю Орду)[484]); старший сын Бату Сартак (междуречье Дона и Волги[485]).
Подобная процедура в истории Орды наблюдается также около 1380 г., когда Токтамыш подчинил междуречье Днепра и Волги — «Мамаеву Орду». Данные земли были распределены между сторонниками великого хана и, в первую очередь, между джучидами. Уделы получили: Бек-Ярык-оглан (левобережье Днепра[486]); Бек-Ходжа (полуостров Крым[487]); Бек-Булат (Подонье[488]).
Немаловажное значение для социально-политического и экономического статуса имело и родство с родом Чингиз-хана по женской линии. В XIV — первой трети XV вв., когда должность «командующего войсками» — беклярибека — все чаще стала оказываться в руках служилой аристократии, ее неизменно занимали родственники великого хана, как правило, зятья — гургены. К таковым относятся Кутлуг-Тимур и Иса-бек при Узбеке, Мамай в период «великой замятни», Идегей при Тимур-Кутлуке и Шадибеке. Владетели улусов также приобретали большой социальный вес при женитьбе на родственнице хана. В XIII в. известен Картан, муж сестры Бату. Наконец, женитьба русских князей на ордынских царевнах увеличивала их шансы в борьбе за княжеские титулы. В XIII в. Федор Ростиславович Черный, после женитьбы на дочери великого хана, сумел укрепить свои права на ярославский стол. В 1317 г., взяв в жены сестру Узбека Кончаку, приобрел владимирский великокняжеский титул князь Юрий Данилович Московский.
Приближало к положению высшего слоя Джучиева Улуса выдача замуж дочери за Чингизида, особенно за великого хана или наследника престола. Например, Иса-бек отец Урдуджи, жены Мухаммед Узбека. Кроме того, он являлся мужем Иткуджуджук, дочери великого хана Мухаммед Узбека[489]. То есть, Иса-бек оказался одновременно и ханским зятем, и ханским тестем. В 1411 г. Идегей попытался упрочить свое положение, выдав замуж за хана Тимура свою дочь.
Показательным свидетельством о степени важности родства с домом Чингиз-хана для высшего слоя ордынской аристократии является описание принятия решения о выдачи замуж царевны из рода Чингиз-хана за границу (например, за египетского султана). Разработка брачного соглашения длилась около четырех лет. Причем обсуждался договор высшим советом государства, состоявшим из семидесяти эмиров[490]. Таким образом, принятие решения носило не семейный или родовой, а общегосударственный характер.
Женщины, принадлежавшие к роду Чингиз-хана (матери, сестры, жены, дочери) имели право на участие в государственных делах (например, Джиджек-хатун, Тайдула и др.). Нередко они становились регентшами при малолетних ханах[491]. Вдовы управляли улусами своих мужей и распоряжались их имуществом. На протяжении XIII–XIV вв. наблюдается их активное участие в придворных интригах и борьбе за власть. Немаловажную роль в политической жизни женщинам из дома Чингиз-хана отводится и в эпосе «Идегей».
Чингизиды и их ближайшие родственники также занимали привилегированное положение в правовой системе ордынского государства. По нормам Ясы в случае нарушения законодательства представителями рода «один раз, пусть его усовещают словом; если сделает вопреки два раза, пусть, пусть действуют на него красноречием; в третий раз же пусть пошлют его в отдаленное место (ссылка)… Когда он сходит туда и возвратится — он будет внимателен. Если же он не образумится пусть посадят его в оковы и тюрьму. Если выйдет оттуда добронравным и образумившимся — очень хорошо; в противном случае пусть соберутся все родственники, составят общее совещание и положат, что с ним делать»[492]. Отголоски данной правовой нормы прослеживаются в татарском народном эпосе «Идегей». В «Песне второй» повествуется о том, как знатный бий Урман был четырежды пойман на воровстве, после чего казнен. Причем решение об убийстве Урмана принимал совет из девяноста «знатных парней», а решение о смертном приговоре Идегей в отчете Токтамышу аргументировал тем, что:
«Таков закон в державе твоей:
Если, трех укравших коней,
В четвертый раз попадется вор, —
Повелевает твой приговор
Вору голову отрубить».
Другим примером не подотчётности Чингизидов общегосударственному суду является свидетельство о смерти Ногая. После поражения в битве с Токтой, Ногай бежал с поля боя, а затем был настигнут и убит русским воином[493]. Однако великий хан Токта казнил русского воина за убийство Чингизида без суда родственников. Аргументацией смертного приговора простому воину являются следующие слова хана: «Правосудие требует смерти его, чтобы не появился снова кто-нибудь, который сделал подобное этому», а также: «…простой народ да не убивает царей»[494].
Таким образом, судить и казнить представителя рода Чингиз-хана мог только общий совет представителей данного рода.
Ордынские ханы были, по сути, гарантами стабильности, правопорядка и процветания государства[495]. Однако кроме прав ордынский властитель имел и ряд обязанностей перед своим народом. Как установил В.В. Трепавлов, «власть государя осуществлялась по трем направлениям: охрана целостности и укрепление державы (эля, улуса); забота о ее населении, народе; ведение завоевательных войн, забота об армии»[496]. При возведении на престол, по данным В.В. Трепавлова, с претендента брали обещание править справедливо под угрозой свержения. То есть неисполнение ханом своих обязанностей давало право нойонам (эмирам) оставлять службу этому государю и даже право отстранить его от власти.
Примером лишения власти хана может служить отречение хана Тудаменгу около 1286 г. По сведениям Рашид-ад-Дина он царствовал «некоторое время»[497]. Затем его сместили «под тем предлогом, что он помешан»[498], сыновья Менгу-Тимура, Алгуй и Тогрыл, и сыновья Торбу — Тула-Бука и Кунчек и сами совместно царствовали пять лет[499]. То есть, когда в результате «помешательства» Туда-Менгу не мог более исполнять свои обязанности, он был отстранен от власти советом чингизидов.
В «Сокровенном сказании» одним из преступлений великого каана признано несправедливое убийство своего подданного[500]. Неоправданная, несправедливая прямая угроза жизни эмиру со стороны государя могла быть расценена как оправдание прекращения службы хану.
Оправданием побега из ставки великого хана Тула-Буки Токты, а затем свержения правителя в 1291 г. была, по данным Рашид-ад-Дина, угроза смерти: — двоюродные братья покушаются на мою жизнь»[501]. Столь же мощным оправданием убийства хана было его намерение убить Ногая[502].
Одними из главных мотивов прекращения службы Токтамышу Идегеем выступают нарушение долга правителя со стороны хана:
«Лишил ты мой народ земли,
У него, значит, счастья нет…
…значит, справедливости нет,
Правды нет в державе твоей»[503].
2.4.3. Служилая знать Орды
Следующий слой элиты Джучиева Улуса представлен служилой знатью — нойонами (эмирами, беками, князьями).
Начало формирования данного слоя было положено еще Чингиз-ханом при распределении тысяч и десятков тысяч (туменов) в 1206 г. Провозглашенный ханом Темучин лично назначил каждого из тысячников и темников[504]. Такое положение дел сохранялось и при его приемниках, в том числе при дворе ордынских ханов. Социальная структура слоя служилой знати повторяла военную организацию империи. Т. е., место эмира в системе определялось его военным статусом: выслуженным или наследственным.
В силу своего положения эмиры получали соответствующий их статусу улус (эмиры-темники — улусы-тумены, эмиры-тысячники — улусы-тысячи).
Социальный статус был закреплен в системе титулований. Эмиры-темники к своему титулу «нойон» получили приставку «эке» — великий[505]. К XIV в. монгольское наименование стало заменяться тюркским термином «бек». В персидской и арабской письменной традиции их называли «эмирами», а на Руси — «князьями».
В систему ордынской иерархии были включены и представители знати завоеванных монголо-татарами государств. Подобно собственно кочевой служилой знати владетели русских княжеств, булгарских, армянских, грузинских, сербских земель получили ярлыки на свои владения, т. е. были назначены на военные и административные должности, а их земли приравнивались к ордынским улусам[506].
В Ясе были закреплены принципы формирования данного социального слоя: «Всякий кто может вести верно свой дом, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу и тьму (тумен — Ю.С.), и он может их устроить хорошо»[507]. И в противоположность условиям продвижения по службе условия отстранения от должности: «Всякого бека, который не может устроить свой десяток, того мы делаем виновным с женой и детьми и выбираем в беки кого-нибудь из его десятка. Так же поступаем с сотником, тысячником и темником»[508]. Как видно из приведенных отрывков, социальная иерархии дублировала военную иерархию, т. е. система становления слоя опиралась на правила формирования командного состава. Основой формирования являлись принципы служебного роста и заменимости.
Примером продвижения по служебной лестнице и одновременно повышения своего социального статуса может служить биография эмира Байдеры. В 1320 г. он являлся главой ханского посольства к Юрию Даниловичу Московскому и Владимирскому. Русские летописи называют его «князем», т. е. в это время он являлся эмиром-тысячником[509]. Под 1334 г. Байдеру упоминает арабский путешественник Ибн Баттута. В это время эмир возглавлял пятитысячный отряд и сопровождал в Константинополь жену великого хана Узбека, византийскую принцессу Баялунь. Поскольку в системе социальной иерархии Золотой Орды не предусмотрено место для командующего пятью тысячью, то, вероятно, к этому времени Байдера дослужился до темника и являлся «великим эмиром» («эке нойоном»)[510]. В 1340 г. Байдера участвовал в посольстве в Египет. К этому времени он занимал должность «начальника охоты» и назван вельможей. Таким образом, Байдера вошел в ближайшее окружение великого хана, вероятно, в его гвардию.
Возможность продвижения вверх по социальной лестнице также отмечается в татарском эпосе «Идегей». В «Песне третей» кратко пересказывается биография эмира в следующей форме:
Низшую ступень в ордынской иерархической системе занимали представители среднего командного звена — сотники и десятники. Потенциально они могли выслужиться до тысячников и темников, особенно в периоды войн. Они подчинялись тысячникам и темникам, их продвижение по службе и имущественное положение зависело от воли эмиров. Данное положение дел наиболее ярко иллюстрируется словами папского легата Плано Карпини: «Император же этих татар имеет изумительную власть над всеми. Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам»[512].
Особое место в социальной иерархии орды отводилось гвардии правителя. При формировании особого десятитысячного корпуса при особе хана Чингиз-хан повелел: «Мой рядовой кешиктен (гвардеец — Ю.С.) выше любого армейского начальника-тысячника. А стремянной моего кешиктена выше армейского начальника — сотника или десятника. Пусть же не чинятся и не равняются с моими кешиктенами армейские тысячники: в возникающих по этому поводу ссорах с моими кешиктенами ответственность падет на тысячников»[513]. При этом гвардия должна была состоять и пополнятся из сыновей «нойонов-темников, тысячников и сотников, а также… людей свободного состояния»[514]. Причем сыновья нойонов-тысячников являлись с десятью нукерами и, вероятно, становились десятниками. В ведении гвардейцев, кроме охраны, состояли установка лагеря хана, провиант ставки, охота и ряд других[515]. То есть основные придворные должности занимали гвардейцы.
Таким образом, гвардия при дворе великого хана представляла собой личную охрану главы государства, в период войн — «главный средний полк»[516], а также высший слой военной и придворной элиты степного государства.
Надо полагать, что практика нахождения при хане гвардии сохранялась и в отдельных частях империи, владениях потомков Чингиз-хана, в том числе, и в Джучиевом Улусе. Русские источники отмечают наличие при особе великого хана военизированного «двора». В житии Федора Ярославского упоминаются «царева двора множество татар»[517]. Московский летописный свод конца XV в. зафиксировал прибытие в 1393 г. в Москву трех ордынских князей «двора царева»[518]. Под 1426 г. при описании похода литовского великого князя Витовта на Псков отмечается, что он «у царя Махмета (Улуг-Мухаммеда — Ю.С.) испроси двор его»[519]. Понятие «двор» в русской письменной традиции тесно связано с понятием «личные слуги», «личная охрана» — «гвардия»[520].
«Повесть об убиении Михаила Черниговского» сохранила упоминание о том, как Бату «посла единого от велмож своих, стольника своего именем Елдегу»[521]. Плано Карпини, посетивший ставку Бату около 1245–1246 гг. называет Елдегу управляющим великого хана[522]. Вероятно, все указанные определения относятся к гвардейцу ордынского правителя.
Об охране, функции которой совпадали с обязанностями гвардии при дворе Чингиз-хана, упоминается в эпосе «Идегей»[523].
Таким образом, при образовании государства в составе элиты Орды был выделен привилегированный род. Его положение определялось наследственной принадлежностью к дому Чингиз-хана, точнее, его старшего сына Джучи.
Однако при своем развитии в Орде выявилось и ряд аристократических родов. Например, известно, что при Бату-хане (Батые) старейший эмир (великий князь) из племени сайджиут (сиджиут) Мункеду-нойон (Мунгеду-нойон, Мунгкур) был главой левого крыла войск. При хане Токте ту же должность занимал его потомок Черкес[524].
В XIV — начале XV вв. выделились аристократические роды беклярибеков. В 1350–1360 гг. данную должность последовательно занимали отец и сын эмиры Могул-Бука и Ильяс[525]. На рубеже XIV–XV вв. в таком же положении находились отец и сын эмиры Балтычака и Идегей[526].
Однако необходимо отметить, что, вероятнее всего, наследственным правом, закрепленном в роду, являлся социальный статус, титул (эке нойон, великий эмир; нойон, эмир) и улусное владение. А должности являлись формой вознаграждения данного слоя элиты. На них назначались претенденты из нескольких аристократических родов.
Такой вывод подтверждается наличием родовых владений ордынской аристократии. Например, М.Г. Сафаргалиев, основываясь на родословной татарских князей Сеид-Ахметовых, Кудашевых, Тенишевых и Янгалычевых, отмечает, что ордынский князь Бехан и его род «по власти Золотой Орды царя владел многими окрестными городами и другими станищами — татарскими и мордовскими», по долине реки Мокши[527]. Далее ученый пишет: «Ту же картину мы видим в Крыму, где четыре фамилии, происходившие из четырех знатных родов (ширин, барын, аргин и яшлав), разделивши между собою весь таврический полуостров в период захвата Крыма монголами, владели своими земельными участками до падения крымского ханства»[528].
Национальная аристократия завоеванных стран, на первый взгляд, была исключена из данной системы социально-политической иерархии. В частности, русские князья получали свои владения по наследству на правах признания верховной власти золотоордынских ханов. Правда, хан мог своей властью передать владения представителям иной династии. Ярким примером тут служит переход в первой половине-середине 1290 гг. сильнейшего княжества Черниговской земли — Брянского — в сферу влияния смоленской династии[529]. Таким образом, именно верховная ханская власть начинает вмешиваться в наследственные отношения на Руси, выстраивая их в соответствии с принятыми в Орде нормами.
О закреплении монголами передачи власти по родовому принципу в Грузии, первоначально входившей в Джучиев Улус, повествует Киракос Гандзакеци[530]. Он же отмечает включение в состав монголо-татарской элиты правителей Армении (монгольский полководец Чармагун «велел ему (Авагу — Ю.С.) сесть ниже всех вельмож, сидевших при нем… Назавтра он посадил [Авага] выше многих вельмож. И так изо дня в день он оказывал ему больше почестей, пока не посадил его вместе с вельможами по рождению»)[531].
Родовой принцип существования элиты в Джучиевом Улусе распространялся на все слои аристократии как кочевой, так и не кочевой. Попытки перейти к династическому принципу наследования высшей (ханской) власти в XIV в. (Узбек — Динибек; Джанибек — Бердибек) не достигли успеха[532].
Ордынская традиция наследования верховной власти подразумевала, по словам Г.А. Федорова-Давыдова, «особый порядок престолонаследия, при котором наследником являлся не сын, а брат или дядя или другой представитель правящего рода, который оказывался по утвердившимся в данном обществе обычаям старшим и имеющим наибольшие права». Данный порядок, «сопровождавшийся выборами правителя на совещаниях членов правящего рода — курултае, не давал возможности одной какой-либо ветви этого рода закрепиться у власти и создавал подобие некоего единства всего правящего дома как воплощение единства территории всего государства»[533].
Однако тенденция наследования старшим в роду постоянно сталкивалась с тенденцией передачи власти от отца к сыну[534]. Наиболее явные предпосылки к этому сложились после принятия ханом Узбекам ислама как государственной религии. В первую очередь это было связано со сломом той системы, которую создал Чингиз-хан. Надо отметить, что ордынская, в первую очередь, кочевая аристократия сопротивлялась исламизации — явно и тайно. Тем не менее, исследователи фиксируют на рубеже XIII–XIV вв. «переход от старинной системы исчисления старшинства и прав на ханский престол к укреплению единой династической линии одной ветви царевичей в ущерб курултаю и всему роду Бату»[535]. И уже «после Узбека… права сына, прямого наследника хана, получили общие признание»[536].
Таким образом, наследником хана Узбека был объявлен его старший сын Динибек (Тинибек), что должно было стать основой новой традиции престолонаследия.
О старшем сыне Узбека известно крайне мало. Но именно он в 1342 г. возглавляет войска, отправленные ханом Орды в набег на владения Чагатаидов[537]. Вероятно, отец хотел сделать его в глазах подданных удачливым полководцем, что также поддержало бы традицию наследования престола наилучшим военачальником правящего рода. Кроме того, наличие боеспособной армии под командованием старшего сына делало Динибека практически не уязвимым со стороны недоброжелателей и противников, как за рубежами степного государства, так и внутри Орды.
Однако во время данного не самого победоносного похода сам хан Мухаммед Узбек скончался.
Перед столичной знатью возникла проблема управления государством в отсутствие легитимного наследника ханского престола. Эмиры приняли решение возложить обязанности главы государства на следующего по старшинству сына Узбека — Джанибека. Как отмечается в арабской летописи «Биография султана Эльмелик-Эннасыра», «эмиры государства постановили, чтобы средний сын его (Узбека — Ю.С.), Джанибек, правил государством до времени прибытия старшего брата его, Танибека (Динибека — Ю.С.)»[538].
Таким образом, «исполняющим обязанности великого хана» стал именно Джанибек.
Получив известие о смерти отца, в столицу Орды направился Динибек, «чтобы сесть на престол царский»[539].
Когда в Сарае было получено известие о возвращении наследника, Джанибек обратился к своей матери и матери Динибека Тайтугле (Тайдуле) за советом. Он сказал, что «вот теперь является брат мой, чтобы отнять у меня царство»[540]. Показательно, что Тайтугла убедила сарайских эмиров убить старшего ее сына. Арабские авторы объясняют такое решение хатуни тем, что она «…любила Джанибека больше других»[541].
Эмиры выехали навстречу Динибеку. Встретили они его в городе Сарайчике. Во время принесения присяги, заговорщики убили старшего сына и наследника Узбека. Так Джанибек очистил себе путь к престолу. Однако, чтобы обезопасить свое положение он убил, как пишет арабский источник, «привязавшись… за что-то» и своего младшего единокровного брата Хызр-Бека и «стал править единодержавно»[542].
Таким образом, несмотря на постепенное укрепление новой традиции престолонаследия, произвол претендентов на трон играл в Орде главную роль.
Данный вывод подтверждается и событиями, сопровождавшими переход власти уже от самого Джанибека к его старшему сыну и наследнику Мухаммед Бердибеку.
Фоном для смены власти в Орде послужили события в Иране, где в 1350-е годы происходит постепенное отстранение от власти династии Хулагу (внука Чингиз-хана). Страна оказалась в остром политическом кризисе, при фактическом распаде и в состоянии междоусобных войн. В Орду хлынул поток беженцев.
В данных условиях Джанибек принял решение о военном походе на Иран. В 758 г. хиджры (25 декабря 1356 — 13 декабря 1357 гг.) ордынские войска во главе с великим ханом вторглись в Закавказье и, форсировав Куру, заняли Тебриз[543]. По данным Ибн Халдуна, Джанибек «посылал все новые войска в Хорасан, пока не овладел им»[544]. Эласади отмечает, что 20 июля — 17 августа 1357 г. прибыло ордынское посольство извещавшее о том, что Джанибек овладел Хоросаном «и отнял его у беззаконника и злодея Элашрефа, сына Тимурташа»[545]. Таким образом, это вторжение в Иран произошло до лета 1357 г. В «Истории Шейх-Увейса» отмечено, что «он (Джанибек — Ю.С.) отправился в Чагатайское государство и подчинил себе ту страну»[546].
По данным «Анонима Искандера», «вожди стран Рума, Сирии, Джезиры, Диярбекра, Фарса и Ирака покорно и охотно направились ко двору (Джанибека) и единогласно просили, чтобы он посадил на престоле Азербайджане Бердибека, старшего (своего) сына»[547]. Хан с войсками отправился обратно в Орду, а в Тебризе наместником остался Бердибек с 50 тысячью человек.
По пути в Сарай Джанибек тяжело заболел. Как подчеркнуто в Рогожском летописце «отъ некоего приведения на поути разболеся и възбесися»[548]. Один из высокопоставленных эмиров Тоглу-бай (в русских летописях — Товлубей) направил гонца к Бердибеку и вызвал его в Сарай. Однако великому хану стало лучше, и он выразил явное неудовольствие слухами о том, что его сын покинул Тебриз. В этих условиях Тоглу-бай, Бердибек и его мать Тогай-Тоглу-хатун составили заговор.
На аудиенции у хана по приказу Тоглу-бая Джанибек был убит. Причем, как подробно описывает «Аноним Искандера», Бердибек «вызвал к себе всех царевичей и за один раз всех уничтожил. Одного его единородного брата, которому было 8 месяцев, принесла на руках Тайдулу-хатун (бабка Бердибека — Ю.С.) и просила, чтобы он пощадил это невинное дитя.
Бердибек взял его из ее рук, ударил об землю и убил»[549]. Рогожский летописец отметил под 1357 г., что Бердибек: «пришедъ отца оудави, а братью изби, а самъ седе на царство»[550].
Так, при переходе верховной власти в Орде главенствующее место занял произвол сильнейшего. Причем убийства ближайших родственников — претендентов на престол и первых возможных противников, привело к пресечению династии Бату — сам Бердибек не имел детей мужского пола.
В 1359 г. хан Бердибек и его беклярибек и главный помощник Тоглу-бай погибли в результате государственного переворота. Как прокомментировал автор или редактор Рогожского летописца: «Сеже есть братью и отца оубивыи и оубиты и оубивыи оба»[552].
Именно с этого момента в Орде наступает политическая чехарда, частая смена ханов, сопровождающаяся кровопролитием и произволом. Данный период в истории Орды получил в русских летописях меткое название «великой замятни». Новой для ордынского государства традиции наследования власти от отца к сыну не суждено было стать прочной и долговечной. На долгое время в степи главенствующим способом передачи власти стал именно произвол претендентов на престол.
Таким образом, в Джучиевом Улусе, как и в Монгольской империи (по заключению В.В. Трепавлова)[553], родовой принцип наследования довлеет над династическим.
Более того, родовой принцип формирования и существования элиты в Орде распространялся на все слои аристократии как кочевой, так и не кочевой. Примером тому служит следующее положение Ясы: «Старшие беки, которые будут начальствовать, и все воины должны, подобно тому, как, занимаясь охотой, отличать имена свои, означать имя и славу свою, когда занимаются войной…»[554]. Данное положение призвано было выделять родоначальников родов военной аристократии. Соответственно так было положено начало формированию родов и родовых преданий.
В «Сокровенном сказание» сохранились сведения о том, как Чингиз-ханом были заложены основы формированию отдельных родов. Согласно источнику основатель империи заявил: «Хасаровым (Хасар — брат Чингиз-хана — Ю.С.) наследием да ведает один из его наследников. Один же да ведает наследием Алчидая, один — и наследием Отчигина, один же — и наследием Бельгутая. В таком-то разумении я и мое наследие поручаю одному. Мое повеление — неизменно. И если оное не станете как-нибудь перекраивать, то ни в чем не ошибетесь и ничего никогда не потеряете. Ну, а если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?»[555]. Т. о., власть целенаправленно передавалась одному из представителей рода. Причем, в случае неспособности управлять наследством потомкам из какой-либо ветви, любой представитель рода мог претендовать на его наследство.
О достаточно прочном господстве родового принципа на протяжении существования Орды говорят и положения татарского эпоса «Идегей». В «Песне пятой» от имени эмира Идегея отмечается:
«Имени отца не узнав,
Сыну я не скажу: салям!»[556].
В «Песне тринадцатой» от имени Токтамыша говорится:
В данном случае, Великий хан, во-первых, ссылается на свою родословную, своё благородное происхождение. Во-вторых, в данном отрывке указывается, что основой для поступления на военную службу служила принадлежность к тому или иному роду. Человек без «роду-племени», не знающий своих генеалогических корней, не мог рассчитывать на высокое положение в социально-политической иерархии Джучиева Улуса.
Таким образом, одним из основополагающих принципов формирования и существования аристократии Золотой Орды был родовой принцип наследования власти высшими слоями элиты на протяжении существования государства в XIII–XV вв.
Другой основой формирования и существования элиты Золотой Орды являлась необходимость военной службы хану и, в его лице, всему роду Чингизидов и государству. Данное положение было закреплено в Ясе: «Каждый мужчина, за редкими исключениями, обязан службой в армии»[558]. Другая норма монгольского законодательства гласила: «Всякий, не участвующий лично в войне, обязан в течение некоторого времени проработать на пользу государства без вознаграждения».
Известно, что и русские земли должны были пополнять золотоордынскую армию своими рекрутами. Однако после восстания 1262 г. князю Александру Невскому удалось «отмолить» от этой повинности свой народ. Вероятно, в соответствии с нормой Ясы о трудовой повинности, русские княжества стали вносить определенную денежную сумму в периоды войн или в составе дани, либо в составе «царева запроса». О вхождение данной суммы в «царев запрос», а возможно и полном составе «царева запроса» из выплаты «откупа» от участия в войне, говорят сведения русских летописей о приходе в 1357 г. от хана Джанибека посла «именем Иткара по запрос ко всем князем русским». Далее летописцы отмечают военные действия ордынцев в Закавказье, в результате которых «царь Чанибек взя Мисюр и посади тоу на царство сына своего Бердибека»[559].
Для кочевой аристократии пункт законодательства о «трудовой повинности» открывал дорогу для гражданской службы. Так формировалось высшее ордынское чиновничество.
Условия службы также нашли отражение в Ясе. Военная аристократия должна была участвовать в военных советах («Беки (начальники) тьмы, тысячи и сотни, приходящие слушать наши мысли в начале и в конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском»)[560].
Здесь необходимо отметить, что в 1276 г. в походе ордынского хана на Северный Кавказ участвовали и русские войска. Вероятно, непосредственно перед военными действиями в совете принимали участие и русские военачальники — князья.
От эмиров, составлявших командный состав армии, требовалось обучать новобранцев, держать в постоянной боевой готовности свои подразделения, иметь запасы оружия для вооружения своих подчиненных[561].
Чингиз-ханом была установлена четкая субординация. Прежде всего, «Он запретил эмирам (военачальникам) обращаться к кому-нибудь, кроме государя, а если кто-нибудь обратится к кому-нибудь, кроме государя, того предавали смерти»[562]. Далее было жестко установлено положение о том, что «ни один человек не должен переходить в другое место из тех тысячи, сотни и десятка, в которых он состоит, не смеет искать другого пристанища. Никто не может впускать к себе такого (беглого) человека, а если кто-нибудь преступит данный приказ, то их публично пытают и казнят, как того, кто ушел, так и приютившего его»[563] и «кто без позволения переменит пост, того предавали смерти»[564].
Нарушение условий службы со стороны эмира влекло за собой самые жесточайшие наказания вплоть до смертной казни: «Должностные лица и начальники, нарушающие долг службы или не являющиеся по требованию хана, подлежат смерти»[565]. Известно также, что Чингиз-хан «узаконил, чтобы старейший из эмиров, когда он проступится и государь пошлет к нему последнего из служителей для наказания его, отдавал себя в руки последнего и распростирался бы перед ним, пока он исполнит предписанное государем наказание, хотя то было лишение живота»[566].
Источники донесли до нас известия о казнях в Орде. Наиболее массовые были произведены по требованию Ногая ханом Токтой в период с декабря 1292 по декабрь 1293 г. Зафиксированы казни эмиров Кальтикая, Ютука, Каракуюка, Маджара, Баринтокту, Куби, Юку, Туратемира, Алтемира, Туку, Байтару, Баймектемира, Байтуктемира, Байгурактайджи, Баруха, Малджука, Бурулги, Кунджука, Судука, Караджина, Хаджари, Ишку, Баяджи[567]. Данные эмиры поддержали Тула-Буку и их действия были расценены как измена великому хану и государству.
Русских князей казнили в Орде по нормам Ясы. В частности, великий князь Михаил Ярославич Тверской и Владимирский был казнен по следующим обвинениям: «многы дани поималъ еси на городах наших, а царю не далъ еси»[568] и «царевы дани не далъ еси, противу посла билъся еси, а княгиню Юрьеву повелѣлъ еси оуморити»[569].
То есть в глазах татарского суда русский князь предстал как государственный изменник («дани поималъ еси на городах наших, а царю не далъ), злоупотребляющий должностным положением («царевы дани не далъ еси»). Более того, он рассматривался как мятежник («противу посла билъся еси»), покусившийся на жизнь представителя рода Чингиз-хана сестры Узбека Кончаки-Агафьи («княгиню Юрьеву повелѣлъ есм оуморити»).
В подобных преступлениях обвиняет Василия I в 1408 г. Идегей: «торговцы и послы царевы приездят, и вы царевыхъ пословъ на смехъ поднимаете, а торговцевъ такоже на смѣхъ поднимаете, да велика имъ истома и обида чинится уо тебе… Темирь-Коутлуй сѣл на царствѣ, оучинился оулоусу государь, тако отъ тѣхъ мѣстъ уо царя в ордѣ еси не бывалъ, царя еси во очи не вѣдалъ, ни князеи, ни старѣиших боляръ, ни меншихъ, ни оного еси не присылывалъ. Тако ся то царство миноуло, и потомъх Шадибикъ 8 лѣта царствовалъ: оу того еси такоже не бывалъ, ни сына ни брата ни с которымъ словомъ не посылывалъ. Шадибеково царство тако ся миноуло, а нынѣча Боулатъ сѣлъ на царствѣ, оуже третии годъ царствоуеть: тако же еси не бывалъ, ни сына ни брата и старѣишаго болярина»; и далее: «…а что еси ималъ въ твоеи дръжавѣ со всякого оулуса съ двои сохъ рубль, и паки серебро гдѣ ся дѣваеть?»[570]. Здесь московский князь обвиняется практически по тем же пунктам, что и Михаил Тверской: 1) Василий «у царя еси во Орде не бывал, царя еси во очи не видал»; 2) — царевы дани не далъ еси» (Михаил) — «а что еси имал в твоей државе со всякого улуса з дву сох рубль, и то серебро где ся деваете?» (Василий); 3) «противу посла билъся еси» (Михаил) — «послов и гостей на смех поднимаете, да еще велика им обида и истома у вас чинится» (Василий). Московский князь избежал лишь обвинения в покушении на жизнь представителя рода Чингиз-хана.
Показательно, что в конфликте в 1270 г. великого владимирского князя Ярослава Ярославича с Новгородом Великим подобные обвинения в сторону новгородцев звучат из уст посланника Ратибора: непокорность хану ««новгородци тебе не слушають…»); не выплата дани («мы дани прошали тобѣ, и они нас выгнали…»); не уважение к ордынскому чиновнику, которым в отрывке выступает владимирский князь («…а Ярослава бещьствовали»)[571].
Таким образом, представитель элиты Орды, не являвшийся членом правящего рода, мог быть казнен по решению суда аристократии или указу хана. Смертная казнь применялась к эмирам (князьям) обвиненным в государственной измене, злоупотребляющим должностным положением, покусившимся на жизнь члена рода Джучи (и другого представителя знати Орды) без приказания великого хана.
Не выполнение служебных обязанностей влекло за собой отстранение от должности. Как отмечалось выше по нормам Ясы: «Всякого бека, который не может устроить свой десяток, того мы делаем виновным с женой и детьми и выбираем в беки кого-нибудь из его десятка. Так же поступаем с сотником, тысячником и темником»[572]. Примером применения данного положения может служить смещение с должности беклярибека великого эмира Кутлуг-Тимура в 721 г. хиджры (31 января 1321 — 19 января 1322 г.) в связи с невыполнением им приказа о вторжении в Хоросан[573]. В 1322 г. был лишен ярлыка на великое княжение Владимирское князь Юрий Данилович Московский. Решение было обусловлено тем, что он «поимав серебро оу Михаиловичев (Тверских — Ю.С.) выходное по докончанию, не шел против царева посла, но ступил с серебром в Новгород Великый»[574].
Подобные мотивы прослеживаются и в рассказе Ибн Арабшаха об Идегее. По его данным Токтамыш заявил: «и наполнится глаз существования твоего сном от действия гибели», на что Идигу возразил: «не дай Бог, чтобы владыка наш, хакан, разгневался на раба неповинного и дал завять деревцу, которое сам насадил, или разрушил основание (здания), которое сам построил»[575].
В то же время, несмотря на приведенные выше примеры, устранение от службы законному хану неизменно рассматривалось как измена государству, и должно было караться смертной казнью. К такому выводу нас приводят события противоборства Ногая и Токты в конце XIII в.
Около 1297 г. ряд эмиров Токты «почувствовали страх вследствие одного дела, дошедшего до них о нем»[576]. Вероятно, в этих словах хрониста подразумевалась угроза жизни. Однако великий хан потребовал выдачи этих эмиров, среди которых были эмиры Таз и Тунгуз. Ногай отказался выполнить требование хана, нарушив, тем самым, положение Ясы. В результате войны Ногай погиб, а эмиры продолжили службу его старшему сыну Джеке. Но последний без суда убил своего брата Теку. Этот факт вызвал недоверие со стороны Таза и Тунгуза: «если он не пожалел брата своего, как же он пожалеет нас»[577]. Данный мотив послужил оправданием для мятежа, поддержка которого силами Токты положила конец сепаратистским тенденциям на западе Джучиева Улуса. Таз и Тунгуз были вновь приняты на службу к великому хану. Таким образом, в полномочия главы государства входили также и право миловать.
В 1337 г. был помилован князь Александр Михайлович Тверской. При личной аудиенции у Узбека Александр Михайлович заявил: «господине царю, аще много зло сотворих ти, во се есмь предъ тобою, готов есмь на смерть»[578]. Великий хан Узбек помиловал князя Александра, однако летописец отмечает, что «удивишася вси» (по данным Никоновского свода XVI в., которым, впрочем, нет оснований доверять)[579].
Особое место в преступлениях против государства занимает узурпация власти. Поскольку власть в степи носила сакральный характер, покусившийся на нее при живом хане, должен был быть безоговорочно казнен. Например, около 1281–1282 гг. были казнены Джиджек-хатун, жена Менгу-Тимура и эмир Байтера. По данным Бейбарса, «она правила (государством)… в царствование Тудамменгу», а эмир «выполнял приказания»[580]. Ордынская аристократия воспротивилась такому положению дел и, по приказу Ногая Джиджек-хатун и Байтера были убиты. Обвинение в узурпации власти играло большую роль при начале военных действий против Ногая в 1297 г. («Токта… отправился на войну против Ногая… а это (произошло) оттого, что Ногай долгое время был правителем царства, неограниченно распоряжавшимся Берковичами, смещал тех из царей их, кто ему не нравился и ставил (тех), кого сам выбирал»[581]).
Наряду с военной службой эмиры Орды выполняли дипломатические миссии. Как отмечал Б.Я. Владимирцов, посол в монгольском обществе рассматривался как представитель рода и племени, «почему особа посла считалась неприкосновенной»[582]. В этой связи у монголо-татар «есть обычай никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов, чтобы отомстить им»[583].
Такое же отношение к послам сохранилось и в Джучиевом Улусе.
Как правило, известные по данным источникам дипломатические миссии осуществлялись именно представителями элиты золотоордынского государства. Чаще всего это нойоны (эмиры) — тысячники. Таковыми на протяжении XIII–XIV вв. являются большинство послов в Египет (например, Джелаль-эд-Дин в 661 г. хиджры (15 ноября 1262 — 3 ноября 1263 гг.)[584]; Намун в 706 г. хиджры (13 июля 1306 г. — 2 июля 1307 гг.)[585]; Мангуш в 714 г. хиджры (17 апреля 1314 г. — 6 апреля 1315 гг.)[586]; Хасан в 786 г. хиджры (24 февраля 1384 — 11 февраля 1385 гг.)). В таком же статусе эмиров (князей) — тысячников выступает большинство послов на Русь.
Источники зафиксировали случаи, когда дипломатические миссии возглавляли эке нойоны (великие эмиры). В 717 г. хиджры (16 марта 1317 — 4 марта 1318 гг.) в указанном статусе выступал Шерин, посол к египетскому султану[587]. Такой же статус был у Баянджара (Бабуджи) — глава посольства великого хана Джучиева Улуса (Золотой Орды) в 720 г. хиджры (12 февраля 1320 — 30 января 1321 гг.) к египетскому султану. Он сопровождал хатун Тулунбий, родственницу Узбека, просватанную за египетского султана[588].
Русские летописи называют послом Тоглу-бая (Товлубея), который зимой 1339–1340 гг. прибыл в Рязанское княжество. Однако его миссия носила скорее военный, нежели дипломатический характер. Великий эмир возглавлял поход ордынских войск на Смоленское княжество[589].
Крайне редко выступают послами Чингизиды. В 1294 г. посольство великого хана Токты к ильхану Ирана Гейхату возглавлял царевич Калынтай (Калинтай)[590].
Посольскими полномочиями ограничивают миссию царевича Чол-кана (Щелкана) в Твери в 1327 г. русские летописи[591]. Мятеж в княжестве и убийство с одной стороны посла, а с другой стороны Чингизида, послужило тогда причиной карательного похода на Тверь золотоордынских войск.
Таким образом, осуществление дипломатических миссий было одной из функций элиты Орды на протяжении XIII–XIV вв.
Определенное место в системе золотоордынской социальной иерархии занимали представители духовенства. Известно, что монголо-татары отличались веротерпимостью. Однако, как отмечалось выше, власть в кочевых обществах носила сакральный характер. Поэтому еще при образовании империи служители культа неба играли огромную роль. В частности, близок к трону был шаман Тэб-Тенгри[592]. Любопытные выводы о роли шаманов в ходе завоевательных войн сделал Ю.В. Кривошеев[593]. Посол французского короля Людовика IX Вильгельм де Рубрук отмечал, что «прорицатели, как признал сам хан, являются их жрецами, и все, что они предписывают делать, совершается без замедления»[594]. О роли шаманских обрядов при дворе Бату свидетельствует «Повесть о убиении Михаила Черниговского»[595]. Ал-Бирзами отмечает, что великий хан Токта (1291–1313 гг.) «был неверным (державшимся) религии поклонения идолам, любил уйгуров, то есть лам и волшебников, и оказывал им большой почет»[596].
В силу закрепленной в Ясе традиции служители различных культов получили ряд, прежде всего, налоговых (экономических) привилегий. Русское православное духовенство получило иммунитетные ярлыки, в которых оговаривалось условие «молиться за нас и за племя наше…и род»[597].
Однако особо привилегированное положение при ордынском дворе с середины XIII в. стал занимать ислам. Первым ханом, перешедшим в мусульманство был Берке. При нем же отмечено принятие ислама представителями элиты Золотой Орды — эмирами и Чингизидами. Большую роль играло мусульманское духовенство при дворе великого хана Туда-Менгу и беклярибека Ногая. Покровительствовал исламу и хан Токта, не будучи, однако, сам мусульманином[598].
Роль государственной религии ислам приобрел с приходом к власти в 1313 г. хана Узбека. Одним из вдохновителей переворота был Ала-ад-Дин ан-Номан ал-Харезми, ордынский имам, путешественник, врач, ученый. С приходом к власти Узбека, высшая ордынская аристократия обязана была принять ислам[599]. Несогласные с политикой хана, активно противостоявшие власти были казнены[600].
Устоялось мнение, что с этого времени исламское духовенство занимает исключительное привилегированное положение. Правда, гонений на другие конфессии со стороны властей не наблюдалось. Положение русской православной церкви не изменилось[601].
Основой данного суждения[602] являются многочисленные свидетельства русских источников и подробное описание исламского духовенства арабским путешественником Ибн Батутой.
По его авторитетному мнению, в 1330-х гг., когда Ибн Батута посетил Улус Джучи, Орда являлась одним из центров исламского мира. Он отмечает, что большое значение в столице приобрел имам Ала-эд-Дин Энноман Эльхарезми. Его каждую пятницу посещает великий хан Джучиева Улуса (Золотой Орды) Узбек. Причем Эльхарезми «не выходит к нему на встречу и не встает перед ним. Султан (хан Узбек — Ю.С.) садится перед ним, говорит с ним самым ласковым образом и смиряется перед ним, шейх же (поступает) противоположно этому». В то же время «обхождение его с факирами, нищими и странниками было иное, чем обхождение его с султаном: он относился к ним снисходительно, говорил с ними ласково и оказывал им почет». Также Ибн Баттута сообщает, что «это один из отличнейших шейхов, прекрасного нрава, благородной души, чрезвычайно скромный и чрезвычайно строгий к обладателям благ мирских»[603].
По сведениям Ибн Баттуты большим религиозным центром Улуса Джучи и Улуса Джагатая был город Хорезм. В 1330-х гг. арабский путешественник выделил Джелаль-эд-Дин Эссамарканди — шейха одной из общин под Хорезмом, преподавателя (Ибн Баттута называет его — «благочестивый, добродетельный… (один) из великих праведников»); Абухавса Омара Эльбекри — кади-старейшину города Хорезма (арабский путешественник отмечает, что он «по летам юноша, по делам (своим) старик. Он тверд в своих приговорах и силен в благочестии»); Нур-Эд-Дина Элькермани — помощник Абухавса Омара Эльбекри, одни из «великих правоведов»; Хатыба Хусам-эд-Дина Эльмешати, жителя города Хорезма, «красноречивый оратор и один из четырех проповедников, лучше которых я не слышал на свете»[604].
Ибн Баттута указывает также, что при ставке великого хана Орды Узбека находился Ибн Абдель Хамид — сейд, глава ордынских шарифов (потомков пророка Мухаммеда). По данным арабского путешественника он занимался воспитанием Джанибека, второго сына Узбека, хана Джучиева Улуса, впоследствии взошедшего на престол отца[605]. Ибн Баттута также видел его в свите наследника престола, старшего сына Узбека, Тинибека.
В то же время, количественный анализ свидетельств источников показывает, что из 1287 выявленных представителей высшего слоя Орды[606], духовные лица (представители ислама), персонифицируемые по данным источников, составили 47 человек (3,6 %). При этом больше половины из них — 29 (2,2 %) — называет именно Ибн Батута, посетивший Орду в 1330-е гг. Таким образом, во все остальные периоды истории Орды доля представителей исламского духовенства составляет лишь 1,6 %. Эти показатели позволяют усомниться в суждении, к примеру, Ю. Шамильоглу о расцвете религиозной жизни в Орде при хане Узбеке. В то же время, вывод исследователя об «интеграции Улуса Джучи в исламскую религиозную культуру, как в смысле богословской мысли, так и на уровне народного ислама»[607], следует признать обоснованным: в Орде фиксируется оживление исламского богословия, что особенно подчеркивает Ибн Батута. Однако в целом необходимо отметить, что слишком малый процент представителей мусульманской культуры в составе элиты Орды говорит о не широких масштабах исламизации государства в рассматриваемый нами период (XIII — первая треть XV вв.). А учет того, что наибольшее поименование представителей исламского духовенства приходится на узкий временной отрезок 1333–1334 г. — время посещение Орды Ибн Баттутой — ставит под сомнение определяющую роль данного слоя в выработке политических и идеологических концепций развития Джучиева Улуса.
Тем не менее, необходимо признать, что религиозные деятели, особенно мусульманское духовенство, в Орде представляло собой отдельный слой элиты. При этом он оказывал большое идеологическое влияние на некоторых представителей и группы ордынской аристократии. Г.А. Федоров-Давыдов отмечает, что показательным в этом плане явилась практика давать мусульманские имена детям ордынской аристократии в XIV в.[608] Широкое распространение мусульманского погребального обряда на территории Орды отмечает Д.В. Васильев[609].