Дважды в ставке хана побывали Василий II Васильевич (в том числе плен 1445 г.), Василий Михайлович Кашинский, Иван Борисович Нижегородский (и дважды в XIV в. — всего четыре раза), Иван Владимирович Пронский, Иван Михайлович Тверской (и один раз в XIV в. — всего три раза), Юрий Всеволодович (1407–1408 гг. и в 1408 г. за ярлыком на Тверское княжество — не получил).
Трижды зафиксировано пребывание в степи Даниила Борисовича Нижегородского.
Дольше всех — пять лет — при ордынском дворе провёл Василий I Дмитриевич Московский. Совершив всего четыре поездки, из них только одну в XV столетии, он большую часть своего пребывания в Орде провел в статусе заложника — три с половиной года. При этом от лет жизни (53) это составило чуть больше 9 %, от лет княжения — около 14 %.
В процентном соотношении больше всего времени провели при ордынском дворе нижегородские князья братья-Борисовичи: Иван и Даниил. Первый, в общей сумме четырежды побывав в ставке хана, провел в Орде до 50 % от времени своего княжения. Второй, трижды ездив в степь, около 25 % времени правления потратил на поездки в степь и обратно.
В целом, с началом XV в. в Орде наблюдается значительное ослабление центральной ханской власти. Этот факт приводит к тому, что русские князья не видят необходимости пребывать при дворе ордынского властителя — здесь больше не решаются судьбы княжеств. Судьбы нижегородских князей-Борисовичей ярко продемонстрировали, что ордынская власть и даже ордынская конница не может значительно повлиять на политические процессы внутри страны. И поездка московского князя Василия и его дяди Юрия Звенигородского в ставку хана в 1431–1432 гг. столь же ясно продемонстрировала, что русские князья не считаются с волей хана. Только пленение московского князя в 1445 г. в результате военного поражения смогло на какое-то время оживить претензии хана Улуг-Мухаммеда на главенство над Русью. Однако гибель ордынского и Казанского властителя свела фактически на нет все его военные успехи.
Кроме того, именно в первой половине XV в. в Московском княжестве начинают появляться служилые Чингизиды. Как отметил А.В. Беляков, «статус любого Чингизида в то время был значительно выше Рюриковичей». Именно поэтому «русские князья не могли отказать таким Чингизидам, тем более, что любой из «казакующих» царевичей со временем мог стать ханом»[1144]. Вероятно, именно такой случай мы наблюдаем в 1407–1408 гг., когда арабские авторы отмечают, что на Руси укрылись потерпевшие поражение от Идигу (Едигея) сыновья Токтамыша Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди[1145]. Обвинение в укрывательстве детей Токтамыша содержится и в Послании Едигея Василию I[1146]. Других синхронных свидетельств в источниках не сохранилось. Однако в памятниках XVII в. оба царевича обозначаются, как служившие великому князю московскому[1147]. Как отмечено выше Джелаль-ад-Дин и Керим-Берди один за другим стали ханами в 1411–1412 гг.
Показательно, что в источниках сохранились указания не только на завершение практики регулярных поездок князей в ставку хана, но на возможность прекращения выплат дани в Орду именно при Василии II. В частности, один из поздних Родословцев отмечает: «От великово ж князя Василия Васильевича не начаша Рустии великие князи ходити к царем в Орду и дани и выход не начаша давати по пророчеству дволих святителей, пресвятейшего ионы митрополита всея Росии и Ионы, архиепископа Великого Новаграда»[1148].
§ 8. Прием и отправка ордынских послов
Важной составляющей вовлеченности русских князей в политическую систему Джучиева Улуса, а также показателем степени зависимости русских княжеств вообще и каждого князя по отдельности, является прием и отправка ордынских послов[1149]. Это вполне закономерно, ведь в дипломатии средневековья весьма существенную роль играет символический ряд: государство = правитель = посол[1150]. Важно, что нередко уполномоченный посол — ильчи (киличей) выступает от имени князя или хана, замещая тем самым правителей в их функциям. Именно в протокольных нормах приема и отправки посла проявляются статусные характеристики отношений, положение того или иного князя в иерархии политической системы. Именно поэтому особенности приема и отправки послов ярко иллюстрирует место русских князей в составе ордынской элиты.
При этом весьма показательно, что в рамках русско-ордынских отношений мы наблюдаем целый ряд случаев, когда князю не обязательно было лично являться ко двору хана. Оформить вассальные отношения, получить ярлык или его передать могут уполномоченные послы (хана или князя) — киличеи (ильчи). Если доверять реконструируемому Р.Ю. Почекаевым типовому содержанию ярлыка, выдававшегося русским князьям[1151], то послы в княжествах должны были бывать не менее двух раз в год. Сам князь или его представители должны были являться ко двору хана не менее одного раза в год.
По свидетельству южнокитайского посла Чжао Хуна, оставившего записки о поездке в ставку Чингиз-хана в 1220 г. (Мэн-да Бэй-лу), приём монгольского посольства составлял особый церемониал. В первую очередь, «Когда [послы] приезжают от императора», то во всех «округах и уездах, а также в ставках начальников, управляющих войсками, через которые проезжают [эти послы], все приходят выразить [им] почтение». Не взирая на статус посла при дворе хана или его происхождение, «не спрашивая, высок или низок чин [посла], его встречают в домах с церемониями для равных». Официальный прием ханского посла начинается с того, что «…он проходит через [парадную] дверь…». Китайский посланник особо отмечает, что послы занимают помещения «в окружных и уездных управах», а также им выделяется место для ночлега «в резиденциях правителей или управах». Чжао Хун свидетельствует, что «Правители… для встречи [его] (посла — Ю.С.) выезжают в предместье…». В китайских провинциях провожали и встречали послов «за предместьем с барабанами, трубами, знаменами и флагами, певичками и музыкой». Кроме того, сами «Правители лично преклоняют колени [перед послом]».
В русских источниках не сохранилось описания церемонии приёма ордынского посла. Однако различные её элементы нашли отражение в свидетельствах памятников, связанных с ханскими посольствами. К примеру, в «Повести о Щелкане» прямо говорится, что татары заняли княжеский терем в тверском кремле: «Безаконный же Шевкалъ, разоритель христианьскый, поиде въ Русь съ многыми Татары, прииде на Тверь, и прогна князя великого съ двора его, а самъ ста на князя великого дворѣ съ многою гордостию…»[1152]. В «Повести о царевиче Петре» упоминается о выходе из Ярославля в 1322 г. навстречу послу Ахмылу значительной делегации: «…владыка съ всѣм клиросом, в ризахъ, вземъ крестъ и хоруговь, поиде противу Ахмыла. А Игнатъ пред кресты съ гражаны и, вземъ тѣшь царьскую — кречеты, шубы и питие, край поля и езера ста на колени пред Ахмыломъ и сказася ему древняго брата царева племя…»[1153]. Как видим, несмотря на свою принадлежность к роду Чингизидов, князь Игнат (правнук племянника Батыя и Берке, царевича Петра), вышел навстречу к послу с дарами и преклонил колени. Австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посетивший Россию в 1520-е гг., упомянул в отношении Ивана III следующее: «…Впрочем, как он ни был могуществен, а все же вынужден был повиноваться татарам. Когда прибывали послы татар, он выходил к ним за город навстречу и, стоя, выслушивал их сидящих…»[1154]. Надо полагать, что великие или удельные князья были освобождены от необходимости преклонять колени перед послом, но не перед ханом.
Таким образом, ордынский посольский церемониал соответствовал, в общих чертах, монгольской традиции, существовавшей при Чингиз-хане. Посол являлся олицетворением верховной власти, именно ей было необходимо оказывать соответствующие знаки почтения, вплоть до преклонения колен. Посла встречали за пределами города, селили в административном центре (на Руси — как правило — кремль).
Первым косвенным указанием на пребывание ордынского посла при дворе владимирского князя Ярослава Всеволодовича может считаться упоминание под 6750 (1242) г. в Новгородской I летописи о том, что «Того лѣта князь Ярославъ Всеволодичь позванъ цесаремъ татарьскимь Батыемъ, еде к нему въ Орду»[1155].
Даниилу Галицкому в 1245 г. также передали вызов в степь через посла: «Приславшу же Могучѣеви посолъ свои к Данилови и Василкови, будущю има во Дороговьскыи: «Дай Галич». И думавъ с братомъ своимъ и поѣха ко Батыеви река: «Не дамъ полу отчины своей, но ѣду к Батыеви самъ»[1156].
В следующем 1246 г., по свидетельству сохранившемуся в «Житие Адександра Невского» в составе Тверского сборника, посол прибыл ко князю Александру Ярославичу (Невскому): «…Того же лѣта присла царь Батый къ князю Александру Ярославичю, глаголя: «мнѣ Богъ покорилъ вся языкы, ты ли единъ не хощеши покоритися мнѣ?»»[1157].
Впервые ордынский посол персонифицируется, получая в летописях упоминание личного имени, в сообщениях, отложившихся в летописях под 1296 г.: «…прииде же тогды посолъ из Орды от царя, Олекса и Неврюи, а княземъ всѣмъ бысть съѣздъ въ Володимери…»[1158]; или: «а в то время пріиде посолъ из Орды от царя Алекса Невруй, и бысть съѣздъ всѣмъ княземъ Русскимъ въ Володимери…»