Трагическая развязка отношений Ярослава и Константина, приведшая к казни посадника в Ростове, делает такой вывод вполне правдоподобным, однако кроме идеологического других аргументов на этот счет у нас нет. Если верно предположение Б. А. Рыбакова о летописной деятельности Остромира, то определенная тенденциозность новгородских записей могла принадлежать и ему.
Со своей стороны считаем, что идеологический момент здесь явно преувеличен. То, что кажется проступком нам — потомкам, не обязательно таковым воспринималось современниками. Отказ Ярослава посылать ежегодную дань Киеву вряд ли мог быть поставлен кем-либо из новгородцев ему в вину. Ведь вместо одной тысячи гривен на содержание дружинников в Новгороде Ярослав намеревался использовать все три, которые собирались с Новгородской земли и две тысячи из них уходило в столицу Руси. Что касается попытки Ярослава уйти к варягам, которая, наверное, была вызвана необходимостью получения военной помощи, то фиксация ее летописцем не носит характера осуждения или иронии по поводу трусливости князя.
Б. А. Рыбаков подчеркивает, что на контрасте с Ярославом описание княжения Владимира дается красочно и доброжелательно. Но ведь в этом описании сообщается не просто о попытке уйти за море, но о паническом его бегстве. «Слышавъ же се Володимѣръ в Новгородѣ, яко Ярополкъ уби Ольга, убоявся, бѣжа за море».[485]
Казнь новгородцев, которые расправились с варягами, творившими насилие в Новгороде, конечно, не украшает Ярослава, но летописец подчеркивает не столько это, сколько горькое и искреннее его раскаяние. «Ярославъ заутра собра новгородцевъ избытокъ, и сътвори вѣче на полѣ и рече к ним: „Любимая моя и честная дружина, юже вы исѣкохъ вчера въ безумии моем, не топѣрво ми ихъ золотомъ окупитѣ“».[486] Из «Повести временных лет» следует, что Ярослав при этом даже прослезился. Новгородцы простили своего князя, не высказав ему ни единого слова упрека, а на его призыв выступить на Святополка, избивающего на юге Руси братьев, ответили единодушным согласием.
После ухода Ярослава в Киев, как заметил Б. А. Рыбаков, он как бы выпал из поля зрения новгородского летописца. На протяжении 1018–1035 гг. записи становятся отрывочными, от 1036 до 1052 г. идет нечто вроде летописи Владимира Ярославича, а затем до 1060 г. мы имеем дело с летописью Остромира, которая объединила все предыдущие части.[487]
Анализ известий, которые можно связать с творчеством новгородских летописцев, показывает, что число их крайне невелико, к тому же они производят впечатления нерегулярной погодной летописи, но записей, ведшихся от случая к случаю. В так называемой летописи Владимира Ярославича собственно новгородских статей всего три: 1045 г. — о пожаре Софии и закладке нового храма; 1050 г. — о свершении св. Софии и смерти жены Ярослава; 1052 г. — о смерти Владимира и погребении его в Софийском соборе. В Комиссионном списке под 1049 г. содержится еще одна запись о пожаре Софии, но она, несомненно, сделана уже в XII в. Рассказав о пожаре, летописец заметил, что старая София стояла в «конець Пискуплѣ улицѣ, идеже нынѣ поставилъ Сотъко церковь камену Бориса и Глеба над Волховым».[488] Об освящении этого храма сообщается в летописной статье 1173 г.: «Того же лѣта свящаше церковь святу мученику Бориса и Глѣба архиепископъ новрогодъкыи владыка Илья».[489]
Ко времени посадничества Остромира (1054–1060 гг.) относится еще меньше записей. Под 1054 г. сообщается о клевете холопа Дудикы на епископа Луку и суде над ним митрополита Ефрема, а под 1057 г. содержится рассказ о прощении епископа Луки, занятии им своего стола в Новгороде и казни клеветника Дудикы. Не исключено, что новгородское происхождение имеет также сообщение 1060 г. о военном конфликте между Русью и Чудью (Сосолами), в котором были задействованы новгородцы и псковичи. «И изидоша противу имъ (чуди. — П. Т.) плесковцѣ и новгородци на сѣчю, и паде Руси 1000, а Сосолъ бещисла».[490] Об Остромире в новгородской летописи имеется два сугубо хроникальные известия: о поставлении его посадником Новгороду и о гибели в сражении с Чудью. Оба содержатся в летописной статье 1054 г. «И прииде Изьяслав к Новгороду и посади Остромира в Новегороде. И иде Остромир с новгородци на Чюдь и убиша его Чудь и много паде с ним новгородцев».[491] Вряд ли может быть сомнение, что Остромир погиб во время того сражения, о котором сообщается в Новгородской первой летописи под 1060 г.
В Новгороде, таким образом, Остромир посадничал шесть лет. Если предположить, что первый новгородский летописный свод был составлен им (или дьяконом Григорием под его присмотром), то объяснить такое невнимание, если не к собственной персоне, то хотя бы к событиям, в которых ему довелось участвовать, невозможно. Это обстоятельство ставит под сомнение участие посадника Остромира в создании Новгородского летописного свода 50-х годов XI в.
Собственно, и с самим сводом далеко не все так ясно, как казалось А. А. Шахматову и Б. А. Рыбакову. Относить его создание к 50-м годам XI в. решительно нет никаких оснований. Из анализа Новгородской первой летописи сделать такой вывод невозможно. Ни в 1050 г., ни в 1054 г. в ней нет совершенно никаких свидетельств, которые бы указывали на работу сводчика. По-видимому, понимал это и А. А. Шахматов, если в ряде мест своих «Разысканий», вместо определенного утверждения говорил о том, что появление Новгородского свода относится по времени до 90-х годов XI в.[492] Нетвердостью в выводе о Новгородском своде 1050 г. можно объяснить и постоянное подчеркивание А. А. Шахматовым его органического единства с дополнениями 1079 г. После этого новгородское летописание, как ему казалось, было возобновлено только около 1097 г.[493]
В пользу того, что Новгородский свод составлен в 1050 г., как полагал А. А. Шахматов, свидетельствует завершение строительства Софийского собора в 1049 г., а также появление около этого времени точных дат. Так, известие 1049 г. указывает не только на день, но и час, когда сгорела старая дубовая церковь св. Софии.[494] Отмеченная особенность действительно могла характеризовать новгородское летописание уже первой половины XI в., но свидетельствовать о работе сводчика в это время никак не может. К тому же, о чем шла речь выше, запись эта принадлежит летописцу XII в.
В Новгородской первой летописи младшего извода есть единственное свидетельство работы раннего сводчика, находящееся в статье 1016 г. После рассказа о победе Ярослава над Святополком и одарении новгородцев гривнами летописец отметил, что кроме этого им была дана правда и устав, сопровожденные напутствием князя: «По сеи грамотѣ ходите, яко же списах вамъ такоже держите».[495] Дальше в статье помещена «Правда Ярослава», а за ней и «Пространная Правда», принятая Ярославичами в 1072 г. на съезде в Вышгороде.
Б. А. Рыбаков считал, что помещение «Русской Правды» было сделано позднейшим сводчиком и несколько искусственно, так как сюда попала и «Правда Ярославичей».[496] Разумеется, позднейшим, вопрос только в том, какого времени.{15} При всей неопределенности этого свидетельства, думается, есть все основания полагать, что оно указывает на то, что составитель первого новгородского свода работал после 1072 г. Когда после, сказать сложно, но определенно в его руках уже была «Повесть временных лет». Сличение Новгородской первой летописи младшего извода с киевской летописью X–XI вв. обнаруживает заметное сходство на пространстве между княжением Игоря Старого и Изяслава Ярославича. Причем их близость проявляется не только в составе киевских известий, но также и в их отсутствии. Блоки так называемых пустых и полупустых лет в обеих летописях практически идентичны. Последней общей записью является летописная статья 1074 г., повествующая о кончине Феодосия Печерского.
По существу, Новгородская первая летопись младшего извода до статьи 1074 г. напоминает структурно и по составу известий «Повесть временных лет», хотя и не совсем адекватна ей. Можно предполагать, что новгородский сводчик начала XII в. использовал киевскую летопись для своей летописи выборочно.{16} По какой-то причине его труд прервался, что называется, на полуслове. Статья 1074 г. осталась недописанной и это дает основание полагать, что этот ее фрагмент завершал собой первый новгородский свод. Последующие летописцы уже не вернулись к прерванной работе по списыванию киевских известий, что объясняется, по-видимому, все большим сосредоточением их внимания на местной истории.
В свое время Н. И. Костомаров, на основании наблюдения над особым наполнением летописи после 1117 г. информацией о Новгороде, пришел к выводу, что с этого времени мы имеем дело с регулярным новгородским летописанием, ведшимся по свежим следам. В пользу этого свидетельствует обилие в летописных записях точных дат, а также таких подробностей, которые невозможно припомнить задним числом. К сожалению, стилистическая однотонность новгородской летописи XII — 40-х годов XIII в., отсутствие в ней характерных литературных зачинов и похвал, ярких посмертных панегириков и назидательных поучений затрудняет разделение всего летописного материала на отдельные авторские части.
После недописанной статьи 1074 г. и до 1116 г. в Комиссионном списке идут пустые и полупустые годы. Последние содержат краткие записи преимущественно южнорусского содержания. В некоторых из них имеются в качестве приписок к основному тексту очень лаконичные новгородские известия, лишенные каких-либо по