аются за всеми, и никакие стеснения не могут быть делаемы в иерархическом устройстве различных религиозных общин и в сношениях их с их духовными главами.
Духовные лица, паломники и иноки всех наций, путешествующие в Европейской или Азиатской Турции, будут пользоваться одинаковыми правами, преимуществами и привилегиями.
Право официального покровительства признается за дипломатическими и консульскими агентами держав в Турции как по отношению вышепоименованных лиц, так и их учреждений духовных, благотворительных и других на святых местах и в других местностях.
Права, предоставленные Франции, строго сохраняются за нею, и само собой разумеется, что status quo на святых местах не может подвергнуться никакому нарушению.
Иноки Афонской горы, из какой бы они ни были страны, сохранят свои имущества и будут пользоваться без всяких исключений полным равенством прав и преимуществ[230].
Отправляя копию «берлинского трактата» 13 июля из Берлина на имя главного государственного секретаря Ее Величества, лорд Солсбери приложил к ней особую депешу, в которой весьма откровенно и не без самодовольства по поводу XXII статьи Сан-Стефанского договора писал следующее: «Специальное покровительство, выговоренное для духовных лиц русской религии (?) и для русских монастырей на Афонской Горе, и предоставленное русскому правительству право участвовать в выработке учреждений для остальных частей Европейской Турции встретили возражения правительства Ее Величества, так как этим усиливалось могущество Русской Империи в тех странах и на тех берегах, где преобладает греческое население. Эти исключительные постановления были совершенно откинуты»[231].
Таким образом, на Берлинском конгрессе все надежды русских иноков на Афоне вообще и русских скитян в частности рухнули безвозвратно; сладкие мечты стать в ряд двадцати остальных самостоятельных святогорских монастырей и навсегда освободиться от той тяжелой и капризной зависимости от монастырей иной национальности разлетелись, как дым по ветру, и русские афонские иноки были возвращены, так сказать, в первобытное состояние, в каком находились они до войны. «Исключительные постановления» Сан-Стефанского договора, созданные благодетелем и покровителем русских иноков на Афоне Н. П. Игнатьевым, «были совершенно откинуты», благодаря настойчивости английских дипломатов на берлинском конгрессе, а посему страдания и положительные материальные убытки, понесенные нашими соотечественниками – афонскими иноками за время войны, остались совершенно без всякого вознаграждения. В выигрыше оказались ничего не потерявшие монахи других вероисповеданий, живущие или временно пребывающие в пределах Османской империи. Нет надобности иметь широкое воображение, чтобы представить себе, как велико было бы значение русских на Афоне, если бы XXII статья Сан-Стефанского договора получила санкцию на Берлинском конгрессе и в карейском афонском протате восседали бы теперь три русских антипросопа, когда и ныне, при одном (от русского Пантелеимоновского монастыря) опытном и деловом антипросопе, умеющем находить союзников в антипросопах других монастырей иной национальности, при твердой поддержке нашей русской дипломатии в Константинополе, оно не незначительно.
Глава XОтношения старцев русского Пантелеимоновского монастыря о. Макария и о. Иеронима к русским афонским скитам
В предшествующих главах мы не раз упоминали о живом участии старцев русского Пантелеимоновского монастыря о. Макария и о. Иеронима в делах афонских греческих монастырей (разумеем дела свято-павловское, ксенофское и симоно-петрское с Ксиропотамом), стараясь всячески поддержать правое дело и водворить в этих монастырях нарушенный мир и братскую любовь, хотя сами нередко, в благодарность за все это, получали неприятности, огорчения и даже доносы, как это было в последнем случае со стороны ксиропотамского проигумена о. Прокопия. Старцы Руссика всегда предпочитали «худой мир крупной ссоре». Но если они так относились к монашествующим из греков, далеко не дружелюбно настроенным к русским, тем скорее можно было ожидать от них и горячих симпатий и большого участия к судьбе своих соотечественников русских, так или иначе нуждавшихся в их помощи, в поддержке добрым словом и опытном указании. И действительно, старцы Пантелеимоновского монастыря никогда не отказывались от высокой роли «миротворцев» и добрых советников, когда их вызывали на это свои братия русские. Из многих фактов участливого отношения старцев о. Макария и о. Иеронима к делам наших русских скитов на Афоне мы отметим два особенно выдающихся: замешательства в Ильинском скиту после смерти настоятеля (дикея) о. Паисия II и большие недоразумения в Андреевском скиту между настоятелем о. архимандритом Феодоритом и братиею скита в 1878 году. Оба указанные нами факта из жизни русских скитов на Афоне весьма сложны в ходе своего развития, любопытны по своим бытовым характерным подробностям, рисующим внутренний быт скитского афонского иночества весьма рельефно, и сами по себе полны живого драматизма, останавливающего невольно на себе внимание всякого, кому интересны судьбы русского иночества на Афоне. Но мы далеки от мысли отследить, так сказать, шаг за шагом эти события в жизни русских скитов, за всеми перипетиями тех внутренних неурядиц, какие произошли в скитах в том и другом случае, хотя для этого мы располагаем всеми нужными материалами. Делать это в настоящее время мы считаем, во-первых, преждевременным, так как лица, принимавшие живое участие в том и другом деле и игравшие в них видную роль, в большинстве еще благополучно здравствуют, во-вторых, всем подробностям указанных событий мы находим более приличным занимать место в истории этих скитов, чем в нашем настоящем очерке, и в-третьих, для нашей настоящей цели главный интерес заключается лишь в том, чтобы отметить факты, рисующие наших старцев в роли «миротворцев» и указывающие на тот высокий авторитет, каким они пользовались на Афоне среди своих соотечественников. С этой стороны мы и изложим здесь оба упомянутые нами события, касаясь других явлений настолько, насколько это необходимо будет для связного рассказа.
В 1871 году 5 сентября скончался настоятель русского Иильинского скита на Афоне о. Паисий II, родом болгарин. Будучи от природы весьма умным человеком и сильным по характеру, о. Паисий умел ладить с греками Пандократорского монастыря, от которого в зависимости находится Ильинский скит, и крепко держал бразды правления в своем скиту, насельники которого, как бывшие казаки, проявляли нередко не свойственную их сану склонность к вольности и даже беспорядкам[232]. Со смертию о. Паисия беспорядки в скиту возобновились. Причиною их были разногласия по поводу избрания нового игумена скита. Согласно завещанию о. Паисия, игумен должен быть избран из числа монахов, не принадлежащих к братству скита, так как он никого не находил достойным из наличных отцов к занятию этого места. Меньшинство братии, во главе которого стоял умный и энергичный о. Иннокентий, 26 лет исправлявший в скиту должность эконома, желало выполнить волю покойного настоятеля.
Но большинство, которым руководил о. иеромонах Андрей, желало во что бы то ни стало избрать преемника о. Паисию кого-нибудь из своей среды и считало достойным кандидатом на должность настоятеля названного о. Андрея. Пандократор не утвердил избрания большинства, чем вызвал крайнее недовольство со стороны братии скита против себя и даже открытое возмущение. Явившийся в полном составе членов протат, чтобы уговорить возмутившихся, не был впущен в ограду скита и удалился ни с чем крайне обиженный. Меньшинство обратилось за помощью к проживавшему тогда на Афоне русскому солунскому консулу К. Леонтьеву, прося его принять зависящие от него меры для успокоения возмутившихся. Но консул, считая себя не компетентным в данном деле, не прежде решился принять участие, как после усиленных просьб о том протата и отцов Пандократорского монастыря. Благодаря вмешательству К. Леонтьева, возмущение было прекращено, в дикеи на место о. Паисия был избран о. Гервасий, прочитана была всем архиерейская разрешительная молитва и, по-видимому, в скиту водворился мир. Недовольные, находившиеся вне стен скита, не бездействовали и выжидали лишь удобного случая к возобновлению беспорядков, которые начались немедленно после отъезда из скита русского консула. Неискательный о. Гервасий, ввиду этих волнений, отказался от настоятельства, вышел даже из состава братии скита, в котором водворилась снова анархия, и остальные годы своей жизни провел на покое в русском Пантелеимоновском монастыре, приняв схиму с именем Гавриила. Воспользовавшись этим обстоятельством, о. Андрей успел убедить пандократорских проэстосов в бесполезности дальнейшего сопротивления вступлению его в должность дикея скита, так как единственно этим только можно, по его словам, умиротворить братию скита, причем не преминул, как это в обычае общежительных монастырей Святой Горы нынешнего времени, наобещать им за свое утверждение ценные подарки. Если верить письму одесского купца г. Гладкова, доверенного русского Ильинского скита на Афоне, то о. Андрей за свое утверждение дикеем скита заплатил пандократорским проэстосам 500 турецких лир и впредь ежегодно обещался платить по 100 лир[233]. Как бы там ни было, но о. Андрей достиг своего, и место дикея в русском Ильинском скиту осталось за ним.
С переходом власти в руки о. Андрея и его сторонников в скиту быстро все изменилось. Начальственные должности были розданы ближайшим лицам к о. Андрею, а прежние деятели были отставлены от должностей и должны были или уступить свое место новым лицам и снизойти на положение обычных рядовых монахов скита, или же даже выйти вовсе из состава скитской братии, что и сделали некоторые, как, например, о. Пахомий и о. Рафаил. Труднее всего было примириться с новым приниженным и даже гонимым положением в скиту такому выдающемуся деятелю его, как о. Иннокентию, 26 лет в роли эконома первенствовавшему в нем и пользовавшемуся таким большим влиянием среди братии, что если бы он желал, то мог легко и без труда занять место дикея скита. Высокомерное отношение к нему нового настоятеля о. Андрея делало совместную их жизнь в скиту невозможною, и о. Иннокентий решился низвергнуть установившийся порядок и избрать для скита нового настоятеля. В своем намерении и планах он опирался на свое прежнее влияние среди монашествующей братии, из коих многие были его «духовные чада», на дружественные связи с доверенным монастыря в Таганроге о. Филаретом, а главным образом на поддержку сильного эпитропа скита, одесского купца Михаила Романовича Гладкова, весьма не расположенного к новому настоятелю о. Андрею. Сочувствие этих двух лиц было важно для о. Иннокентия в том отношении, что в руках их сосредоточивались большие скитские суммы денег, в которых весьма нуждался новый настоятель скита, а план о. Иннокентия и заключался в том, чтобы поставить о. Андрея с братиею в финансовые затруднения, чем объясняется, между прочим, и его личный отказ сдать новому настоятелю монастырскую кассу, бывшую