На гору Сарачинскую деревинкою,
Не для красы, не для угожества,
А для-ради приезда богатырского:
Ко этому бы ко деревцу
Съезжалися русские могучие богатыри,
И стояла бы эта деревиночка век по веку,
Век по веку без шевелимости.
Еще нет, так бы Добрынюшку спородила
Во славную во матушку Непру-реку,
Во Непру-реку да гоголинкою:
Стояла бы там эта гоголиночка век по веку,
Век по веку без шевелимости".
Говорила честна вдова и заплакала:
"Ай же ты, свет мое чадо милое,
Молодой Добрынющка Никитинец!
Есть бы знала над тобою невзгодушку,
Тебя возрастом бы Добрынюшку спородила
Во старого казака в Илью Муромца;
А силушкой Добрынюшку спородила
Во славного Самсона во богатыря;
Тебя бы смелостью Добрынюшку спородила
Во смелого богатыря Алешеньку Поповича;
Красотою бы спородила Добрынюшку
Во славного во князя во Владимира".
Стоит Добрынюшка и поклоняется:
"Свет ты государыня, родная моя матушка,
Честная вдова Офимья Александровна!
Дай-ка мне прощеньице с благословеньицем
На тые на веки нерушимые".
Сидит она — горько заплакала
И дала ему прощеньице с благословеньицем
На тые на веки нерушимые.
Пошел Добрынюшка Никитинец,
Одел себе одежицу дорожную,
Хоть дорожную одежицу, — драгоценную,
И брал с собой одежицы запасныя,
Не малешенько одежицы он брал — на двенадцать лет.
Сшел-то Добрынюшка на широкий двор,
Стал добра коня Добрынюшка заседлывать,
Стал заседлывать да стал улаживать.
Под седелышко черкасское
Полагал потничек он шелковенький,
И полагал-то он седелышко черкасское,
Черкасское седелышко не держаное:
Обсажено тое седелышко есть камешком,
Дорогим камешком самоцветныим,
Самоцветныим камешком обзолоченным;
Он подпруженьки подтягивал шелковеньки,
Стремяночки полагал железа он булатного,
Пряжечки-то полагал красна золота,
Все не для красы, для угожества, —
А для-ради крепости богатырския:
Подпруженьки шелковеньки тянутся, — так они не рвутся,
Булат-железо гнется-то — не ломится,
Пряжечки красна золота они мокнут — не ржавеют.
Садится тут Добрыня на добра коня,
Хотит ехати Добрыня с широка двора.
Говорит его родитель-матушка,
Честна вдова Офимья Александровна:
"Ай же ты, моя любезная семеюшка,
Молода Настасья дочь Микулична!
Ты чего сидишь во тереме, в златом верху?
Али над собой невзгодушки не ведаешь?
Закатается-то наше красное солнышко
За эти за лесушки за темные
И за тыя за горы за высокия:
Съезжает-то Добрыня с широка двора.
Поди-ка ты скоренько на широкий двор,
Зайди-ка ты к Добрыне с бела личика,
Подойди к нему ко правому ко стремечку булатному,
Говори-ка ты Добрыне не с упадкою:
"Куда, Добрыня, едешь, куда путь держишь,
Скоро ль ждать нам велишь, когда сожидать,
Когда велишь в окошечко посматривать?"
Молодая Настасья Микулична
Скорешенько бежала на широкий двор
В одной тонкой рубашечке без пояса,
В одних тонкиих чулочиках без чоботов,
Зашла она к Добрынюшке с бела личика,
Подошла к его ко правому ко стремечку булатному
И говорила-то ему да не с упадкою:
"Свет ты моя любимая сдержавушка,
Молодой Добрынюшка Микитинец!
Далече ли едешь, куда путь держишь?
Скоро ль ждать нам велишь, когда сожидать,
Ты когда велишь в окошечко посматривать?"
Говорит-то ей Добрыня таковы слова:
"Ай же ты, любимая семеюшка,
Молода Настасья Микулична!
Когда ты стала у меня выспрашивать,
Я стану про то тебе высказывать:
Перво шесть годов поры-времени — то жди за меня,
Друго шесть годы поры-времени — подожди за себя,
Исполнится того времени двенадцать лет,
Тогда прибежит мой богатырский конь
На ваш ли на вдовиный двор,
Ты в тую пору-времечко
Сходи-тко в мой зеленый сад,
Посмотри на мое сахарное на деревцо:
Налетит тогда голубь со голубушкою,
И будут голубь со голубушкою погуркивать:
Побит-то Добрынюшка в чистом поле,
Поотрублена его буйна головушка
И пораспластнаны Добрынины груди белыя.
Так в тую пору-времечко
Хоть вдовой живи, а хоть замуж; поди,
Не ходи-тко только замуж за богатыря,
За смелого Олешеньку Поповича,
За того за бабьего насмешника:
Олешенька Попович мне названый брат".
Только видели молодца на коне сядучись,
А не видели со двора его поедучись.
Со двора-то он поехал не воротами,
То он с города-то ехал не дорожкою,
Ехал через стены городовыя.
Как он повыехал в раздольице чисто поле,
Похотел он испытать добра коня богатырского,
Поотведать его силушки великия:
Брал он плеточку шелкову во праву руку,
Бил-то он плеткою по тучной бедры
Изо всея силушки великия,
Давал ему удары он тяжелые, —
Пошел его добрый конь чистым полем,
Стал он по раздольицу поскакивать,
С горы на гору он перескакивать,
С холмы на холму перемахивать,
Мелкия озерка-реченьки промеж ног спущал.
Так не молния тут по чисту полю промолвила,
Проехал-то Добрыня на добром коне.
Подъехал он к сыру дубу ко Невину,
Ко славному ко камени ко Латырю,
Наехал-то своих братьицев крестовыих,
Дружинушку хоробрую.
Они съехались молодцы, поздоровкались,
Становили добрых коней богатырскиих,
Сходили молодцы с добрых коней,
Погуляли они по полю пехотою,
Они думушку-то думали за общая,
Они звали себе бога на помочь
И, во-вторых, еще пречисту богородицу.
Садились молодцы-то на добрых коней,
Брали они верный план во ясны очи
И поехали раздольицем чистым полем.
В день едут по красному по солнышку,
В ночь едут по светлому по месяцу.
Времечко-то идет день за день,
День за день, как трава растет,
Год за год, как вода текет,
Прошло-то поры-времечка по три году.
Съехали во орды-то во дальныя,
Во этую во землю в Сорочинскую,
Во тыя места во неверныя.
Приехали к королю Бутеяну на широк двор,
Соскочили молодцы они с добрых коней.
Молодой Васильюшка Казимиров
Отстегнул свое копье мурзамецкое
От правого от стремени булатного,
Спустил копье во матушку сыру землю вострым концом,
Он пристегивал добрых коней и привязывал,
А никого он к коням не приказывал,
Да и не спущал он коней на посылен двор.
Брал он даровья под пазушку,
Сам пошел в палаты белокаменны
Со своей дружинушкой хороброю;
Пришел он в палату белокаменну,
На пяту он двери поразмахивал,
Ступил он своей ножкой правою во эту палату белокаменну,
Ступил он со всея со силы богатырския:
Все столики в палате сворохнулися,
Все околенки хрустальны порассыпались,
Все татаровья друг на друга оглянулися.
Как вошли они в палату белокаменну,
Они господу богу помолилися.
Крест-от клали по-писаному,
Вели они поклоны по-ученому,
На все на три, на четыре на сторонки поклонялися,
Самому-то королю в особину,
И всем его князьям подколенныим,
Полагали они дани-выходы на золот стол
К королю-то Бутеяну Бутеянову:
Двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
И положили еще грамоту повинную.
Король Бутеян Бутеянович
Принимает эти дани за двенадцать лет
И принимает грамоту повинную,
И относит на погреба глубокие;
И садит он богатырей с собою за единый стол,
То не ествушкой кормит их сахарною,
Да и не питьицем поит он их медвяныим,
Говорил им король таковы слова:
"Ай же вы, удаленьки дородни добры молодцы,
Богатыри вы святорусские!
Кто из вас горазд играть в шашки-шахматы,
Во славны во велеи во немецкий?"
Говорил ему Васильюшка Казимирович:
"Ай же король Бутеян Бутеянович!
Я не знал твоей утехи королевския
И не знал твоей ухватки богатырския, —
А у нас все игроки дома оставлены;
Столько мы надеемся на спаса и пресвятую богородицу,
Bo-третьих, на младого Добрынюшку Микитинца".
Приносили к ним доску шашечну.
Молодой Добрынюшка садился за золот стол,
Стал играть с королем в шашки-шахматы,
Во славны во велеи во немецкия.
Со тоя он великия горячности
На той дощечке на шашечной
Просмотрел ступень шашечный, —
Король обыграл Добрынюшка Микитинца первый раз,
И говорит Добрынюшка Микитинец:
"Ай же братьица мои крестовые, дружинушка хоробрая!
Не бывать-то нам святой Руси,
Не видать-то нам свету белого:
Проиграл я свои головушки молодецкия
Во славныя во шашки во шахматы
И во эти во велеи во немецкия!"
Сыграл Добрынюшка-то другой раз,
Другой-то раз короля пообыграл,
Сыграли они и третий раз,
Третий раз он короля пообыграл.
Это дело королю не слюбилося,
Не слюбилося это дело, не в люби пришло.
Говорил ему король таковы слова:
"Вы удаленьки дородни добры молодцы,
Богатыри вы святорусские!
Кто из вас горазд стрелять из луку из каленого,
Прострелить бы стрелочка каленая
По тому острею по ножовому,
Чтобы прокатилася стрелочка каленая
На две стороны весом равна
И попала бы в колечико серебряно".
Говорил ему Васильюшка Казимирович:
"Ай же король Бутеян Бутеянович!
Я не знал твоей утехи королевския
И не знал твоей ухватки богатырския, —
А у нас все стрелки дома оставлены;
Столько есть надеюшка на спаса и на пресвятую богородицу,
Bo-третьих на младого Добрынюшка Микитинца".
Говорил король Бутеян Бутеянович:
"Ай же вы, слуги мои верные, богатыри могучие!
Подите-ка на погреба глубокие,