Молодой боярин Дюк Степанович
Посмотрел, что нет его й товарища,
Поскореньку молодец тут поворот держал,
Да й скочил через славную Пучай-реку,
Да й схватил Чурилу за златы кудри,
Он тут вытащил Чурилу на крут на берег,
Говорил Чуриле таковы слова:
"Ай же ты, Чурилушка да й Плёнкович!
А не надо тебе биться во велик заклад,
Во велик заклад да и не в малой.
А ходил бы ты по Киеву за б..."
Тут удалые дородни добры молодцы
Приезжали ко князю й ко Владимиру,
Говорит тут Чурилушка-то Плёнкович:
"Ты, Владимир-князь да стольне-киевский,
А пошли-ка ты еще й оценщиков
А в тую ль в Индеюшку богатую
А описывать Дюково имение,
А имение его да все богачество".
Говорит боярин Дюк Степанович:
"Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
А пошли ты могучиих бога́тырей
А описывать имение й богачество
И мою бессчетну й золоту казну,
Не посылай-ка богатыря Олешеньки,
А того ль Олеши Поповича:
Он роду есть ведь-то поповского,
А поповского роду он задорного,
Он увидит бессчетну золоту казну,
Так ведь там ему да й голова сложить".
Тут Владимир-князь стольне-киевский
Снаряжал туда еще й оценщиков
Да й двенадцать могучиих богатырей.
Тут удалые дородни добры й молодцы
Да й садились на коней богатырскиих,
Да й поехали в Индеюшку богатую.
Они едут раздольицем чистым полем,
Они въехали на гору на высокую,
Посмотрели на Индеюшку богатую,
Говорит стары́й казак да Илья Муромец:
"Ай же ты, боярин Дюк Степанович,
Прозакладал свою буйную й головушку,
А горит твоя Индеюшка й богатая".
Говорит боярин Дюк Степанович:
"Ай же старый казак ты Илья Муромец,
Не горит моя Индеюшка богатая,
А в моей Индеюшке богатоей
А ведь крыши все, дома да й золоченые".
Тут удалые й дородни добры молодцы
Приезжали в Индеюшку богатую,
Заезжали к Дюку й на широкий двор,
Становили добрых коней богатырскиих,
Выходили на матушку сыру землю.
У того ль у Дюка у Степанова
А на том на славном широком дворе
А ведь посланы все сукна гармозинные.
Тут удалые дородни добры молодцы
А пошли они в палаты белокаменны,
Проходили во горенку столовую,
Они крест кладут да й по-писаному,
А поклон ведут да й по-ученому,
На две, три, четыре сторонки поклоняются,
Говорят молодцы да й таковы слова:
"Здравствуй, свет честна вдова Настасья да й Васильевна,
Дюковая еще й матушка".
Говорит она им таковы слова:
"А не Дюкова я есть ведь матушка,
А я Дюкова есть поломойница".
Проходили тут дородни добры молодцы
А во дру́гую во горенку столовую,
Низко бьют челом да поклоняются:
"Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Дюковая еще й матушка".
Говорит она им таковы слова:
"Я не Дюковая еще й матушка:
А Дюкова да й судомойница".
Тут удалые дородни добры молодцы,
Проходили молодцы да й в третьюю горенку,
Они бьют челом да й поклоняются:
"Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Еще й Дюковая ты ведь матушка".
Говорит боярин Дюк Степанович:
"Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,
Этая моя да родна й матушка!
Вот приехали могучие богатыри
Из того ль из города из Киева
А от ласкового князя от Владимира
А описывать наше имение й богачество,
А бессчетну нашу й золоту казну.
А бери-ка ты да золоты ключи,
Ты сходи на погребы глубокие,
Отопри-ка погребы глубокие,
Покажи дородним добрым молодцам
А наше имение й богачество,
А ведь нашу бессчетну золоту казну".
Тут брала она да й золоты ключи,
Отмыкала она погребы глубокие,
Тут удалые дородни добры молодцы
А смотрели имение й богачество
Да и всю бессчетну золоту казну.
Говорит Дунаюшка Иванович:
"Ай же мои братьицы крестовые,
Вы богатыри да святорусские,
Вы пи́шемте-ка й письма скорогшсчаты
А тому ли князю да Владимиру —
Пусть ведь Киев-град продаст да й на бумагу-то,
А Чернигов-град продаст да й на чернила-то,
А пускай тогда описывает Дюково имение".
Тут удалые дородни добры молодцы
Проходили й в горенку й столовую,
Да й садились за столички дубовые,
Да й за тыя скамеечки окольные,
Они ели ествушки сахарные,
Они пили питьвица медвяные:
А ведь чарочку повыпьешь — по другой-то душа горит,
А ведь дру́гу й выпьешь — третьей хочется.
Тут удалы дородни добры й молодцы
Наедалися да й они досыти,
Напивалися да й они допьяна.
Да й тем былиночка й покончилась.
Илья Муромец и Соловей-разбойник
Из того ли города из Муромля,
Из того села да Карочирова
Отправляется дородний добрый молодец,
А ведь старый казак да Илья Муромец.
Он заутрену тую христовскую
А стоял во городе во Муромле,
А хотел попасть к обедне в стольный Киев-град.
Брал у батюшки, у матушки прощеньице,
А прощеньице, благословеньице,
Кладывал он заповедь великую:
Не съезжаться, не слетаться во чистом поле
Да не делать боя-драки кроволития.
Одевает одежицу опальную,
А опальную одежу все военную,
Брал с собою он да саблю острую,
Свое длинное копье да муржамецкое,
Да берет свой тугий лук разрывчатый,
Да набрал он много стрелочек каленыих,
Брал с собою палицу булатнию,
А которая весом девяносто пуд.
Выходил Илья да на широкий двор,
Заходил в конюшню во стоялую,
Брал коня за повода шелковые,
А он малого Бурушка косматого.
Выводил коня он на широкий двор,
Становил коня он посреди двора,
Скоро-наскоро седлал да закольчуживал.
На коня подкладывает войлучек,
А на войлучек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелышко черкальское,
Да которое седелко изукрашено,
Разноцветным каменем усажено,
Драгоценными шелками изушивано
Да червонным золотом обивано.
Заседлал тут молодец добра коня,
И поехал молодец из широка двора,
С широка двора в раздольице чисто поле.
Его путь-дорожка в поле призамешкалась:
Он не мог попасть ко городу ко Киеву,
А попал ко городу Чернигову.
Усмотрел под городом Черниговым —
Нагнано там силушки черным-черно,
А черным-черно, как черна ворона.
Хочут черных мужичков да всех повырубить,
Да во том ли во городе Чернигове,
Хочут церкви божия на дым пустить.
Разгорелося сердце у богатыря,
А у старого казака Ильи Муромца,
Нарушал он заповедь великую,
Да просил себе он бога на помочь
Да пречисту пресвятую богородицу.
Припускал коня он богатырского
А на тую ли рать-силу великую,
Стал он силу с крайчика потаптывать,
Стал копьем колоть да из лука стрелять,
Из лука стрелять, рубить он саблей острою,
Протоптал он всех татаровей поганыих.
Отворялися ворота во Чернигов-град,
Выходят мужички-черниговцы,
Они низко ему да поклоняются,
Говорят дородню добру молодцу:
"Ай же ты, дородний добрый молодев,
А иди-ко к нам ты воеводою".
Говорит старый казак да Илья Муромец:
"Ай же вы, му́жички-черниговцы!
Не пойду я к вам ведь воеводою,
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую дорожку во стольный Киев-град".
Говорят ему мужички-черниговцы:
"Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
Замуравела дорожка ровно тридцать лет.
Как у той ли реченьки Смородине,
Как у той ли грязи Черноей,
Как у той ли березоньки покляпоей,
У того креста да Леонидова
Сидит Соловей-разбойник Дидмантьев сын,
Сидит Соловей на семи дубах,
На семи дубах, на девяти суках.
Как засвищет Соловей по-соловьиному,
Закричит собака по-звериному,
Зашипит проклятый по-змеиному, —
Так все травушки-муравы уплетаются,
Все лазуревы цветочки отсыпаются,
Мелки лесушки к землям приклоняются,
А что есть людей вблизи, — так все мертвы лежат.
Прямоезжею дорожкою — пятьсот всех верст,
А окольною дорожкой — цела тысяча".
Так тут старый казак Илья Муромец
А просил себе он бога на помочь,
Припускал коня он богатырского
А по той ли дорожке прямоезжеей,
Прямоезжеей дорожкой в стольный Киев-град.
Подъезжал ко реченьке Смородине,
Да ко той ли грязи, грязи Черноей,
Да ко той ли березоньке покляпоей,
Ко тому кресту Леонидову.
Как завидел его Соловей-разбойничек,
Засвистел Соловей по-соловьиному,
Зашипел проклятый по-змеиному,
Закричал собака по-звериному, —
Так все травушки-муравы уплеталися,
Все лазуревы цветочки отсыпалися,
Мелки лесушки к землям да приклонялися,
А что есть людей вблизи, — так все мертвы лежат.
А у старого казака Ильи Муромца
А конь на корзни да спотыкается.
Так тут старый казак Илья Муромец,
Брал он в руки плеточку шелковую,
А он бил коня да по тучным бедрам,
По тучным бедрам, меж; ноги задние,
А ведь сам коню да приговаривал:
"Ах ты, волчья сыть, ты травяной мешок!
Не слыхал, что ль, посвисту соловьего,
Не слыхал, что ль, покрику звериного
Не слыхал, что ль, пошипу змеиного,
Ты везти не можь али идти не хошь?"
Отстегнул свой тугой лук разрывчатый,
Натянул тетивочку шелковую,
Наложил он стрелочку каленую,
А ведь сам он стрелке приговаривал:
"Ты просвистни, моя стрелочка каленая,
По тому остре́ю по ножевому,
Попади-ка в Соловья-разбойника,
А спусти-ка его да из сыра дуба,
Из сыра дуба на матушку сыру землю".